Диктофон, фата и два кольца, или История Валерии Стрелкиной, родившейся под знаком Льва
Шрифт:
— Да… И причем очень давно. Впрочем, вы это и сами могли заметить, — Громов едва заметным жестом обвел галерею.
— Понятно. Просто я думала, это дань моде.
— Нет. Скорее дань собственным склонностям. Ставьте сюда, — одернул он рабочих, пытавшихся поставить картину на небольшое возвышение. Громов же показал им специальное место возле стены.
— Что вы приобрели?
— Акварель. «Цветы».
— А можно посмотреть?
— Конечно, о чем речь.
Громов подошел к картине и отдернул холст. Я увидела неплохую работу автора, которого знала уже много лет. Он был учеником Карпыча, друга моего отца. И тут мне
— О чем вы задумались?
— Вам правду сказать? Или как?
— Правду, — твердо ответил Громов.
— О портретах…
Громов выжидающе смотрел на меня, ожидая продолжения
— Понимаете, я разбирала архив и… в общем-то поэтому и пришла в галерею. Меня заинтересовал художник, написавший портреты графа и его жены.
Лицо Громова помрачнело. Он вдруг переместился в мыслях куда-то очень далеко от меня, и от его радостного и легкого настроения не осталось и следа. Меня удивила подобная перемена. Что, в такое состояние его погрузило мое упоминание о графе? И я предпочла задать лобовой вопрос:
— Скажите, что вы знаете о графе? — не сводя с него глаз, спросила я. — Вы тоже думаете, что он убил свою жену?
— Кажется, это не подвергается сомнению, — тихо ответил он. Потом, немного помолчав, спросил: — А почему вас это заинтересовало?
— Он не похож на убийцу. Вернее, каждый из нас может убить при определенных обстоятельствах, и я ни в коей мере не ставлю под сомнения результаты расследования… Но почему он это сделал? Должна же быть причина…
— Лера… Откуда вы узнали об этой истории?
— Ну… я услышала о привидении убитой графини, когда только приехала в поселок. Потом, ведь слухи-то ходят…
— Да… А тут еще хозяин усадьбы — вылитая копия убийцы. Каково находиться с ним в одном доме? А вдруг и у него крыша поедет? — мрачно произнес Громов, и глаза его как-то потухли. Словно что-то выключилось внутри у этого сильного, успешного мужчины.
— Так вот в чем дело… — не удержалась я.
— О чем это вы? — поднял на меня глаза Громов.
— О книгах по психиатрии… Я никак не могла понять, кто из жителей дома увлекается этой наукой.
Мы в упор посмотрели друг на друга. И Громов иронически усмехнулся.
— Вы умная девушка, Лера. Даже чересчур.
— Граф был нездоров психически?
— Во всяком случае, моя бабка рассказывала именно так. Дурная кровь…
Он отошел в сторону и остановился возле портрета графини. Несмотря на всю свою власть и богатство, сейчас он показался мне безумно одиноким и… уязвимым. Некоторое время Громов молчал, а потом заговорил, больше обращаясь к самому себе, чем ко мне.
— Красивая женщина… Он несколько лет добивался ее любви. Много раз делал ей предложение, но она не принимала его. То ли не очень любила, то ли проверяла его чувства. Впрочем, его семья тоже была против этого брака…
— Почему? — рискнула напомнить о себе я.
— Это был мезальянс. Она была не из знатного рода. И только любовь графа смогла преодолеть негативное отношение к ней родни.
— Как ее звали?
— Елена. Он дал ей все, о чем она могла только мечтать. Исполнял любую ее прихоть…
— А она?
— Я не слышал о ней ничего предосудительного. Насколько мне известно, они были
счастливой парой.— И вас не удивляет, что он?..
Громов как-то сгорбился и словно постарел на десять лет. Он взглянул на меня, и мне стало не по себе: столько грусти и боли было в его глазах!
— Я же вам сказал, он был болен. Скорее всего, он убил ее в припадке бешенства.
Громов развернулся, собираясь уходить, но мне отчаянно не хотелось вот так, на этой ноте, расставаться с ним, и я выкрикнула, пытаясь его задержать:
— Но откуда вы знаете, что он был болен? Его освидетельствовали врачи?
Громов отрицательно покачал головой.
— Тогда почему вы так решили? Только из-за семейных преданий?
— Да… Я часто слышал, что у него был очень вспыльчивый нрав. И, поскольку я очень на него похож, меня с детства пугали, что если я не буду контролировать себя, то могу закончить тем же…
— Он что… оказался в сумасшедшем доме?
— Нет, до этого дело не дошло. Он не смог пережить ни ее смерти, ни судебного разбирательства. Он умер от сердечного приступа спустя несколько месяцев после того, что произошло.
Мы замолчали, Громов, видимо, давно ни с кем не разговаривал на эту тему. Он опустился на корточки возле только что купленной картины. И долго смотрел на нее. Весенние цветы были окружены едва заметной дымкой… Я подошла к нему и, повинуясь безотчетному порыву, положила руку ему на плечо. Он накрыл мою руку своей ладонью. Я села рядом с ним и решилась задать вопрос, который давно меня волновал.
— Откуда у вас та акварель?
— Какая?
— «Ландыши»…
— А… Это давняя история. Когда-то я совершенно случайно попал на выставку одного художника. Его звали Семен Стрелкин. Я был поражен тем, что увидел… Наверное, именно его работы и зародили во мне любовь к живописи. До этого я был равнодушен к картинам. Но он…
Громов все говорил и говорил, а у меня глаза помимо воли наполнялись слезами, и, чтобы скрыть волнение, я склонила голову ему на плечо.
— Так вот, — продолжал Громов, — уже в середине девяностых, когда мои дела потихоньку пошли в гору, один мой знакомый, зная о моей любви к Стрелкину, сказал, что может устроить покупку его картины.
— И это были «Ландыши», — прошептала я.
— Да… Меня свели с какой-то девочкой… Я даже тогда удивился, совсем ребенок… А уже торгует…
Он повернулся ко мне и осекся на полуслове.
— Что с вами?
— Стрелкин — мой отец.
— Это были вы?
Я кивнула… Надо же, а я ведь даже не запомнила его — своего первого покупателя. Громов смотрел на меня с недоумением. А потом обнял и прижал к себе.
— Тебе была дорога эта картина?
— Очень. Но мне сказали, что именно ее выбрали по каталогу, так что… Нам очень были нужны деньги, отец уже начал болеть… Какое-то время мы смогли продержаться, а потом…
— Что? — спросил Громов, нежно и ласково гладя меня по волосам.
— Нам пришлось даже обменять квартиру…
Когда-то мы всей семьей жили в большой трехкомнатной квартире на Набережной Кутузова. Я выходила из дома, и передо мной, на противоположном берегу Невы, красовалась «Аврора», которую папа почему-то называл «символом разрушенных иллюзий», а чуть левее был виден шпиль Петропавловки. Отцу это казалось неслучайным и даже знаковым. Когда символ революции находится на одной линии с казематами, где сидели революционеры…