Дилогия об изгоняющем дьявола

В глазах доктора промелькнула лукавая усмешка.

— Вы начали говорить о боли,— напомнил он.

— Это правда. Послушайте, вы ведь знаете, что я работаю в отделе по расследованию убийств.

— Да.

— И мне часто приходится сталкиваться с болью, которая обрушивается на невинных людей,— вздохнув, признался следователь.

— А почему это вас так волнует?

— Вы религиозны, доктор?

— Я католик.

— Это хорошо. Тогда вы сами должны все знать и понимать. Мои вопросы будут касаться доброты Бога,— пояснил Киндерман.— И того, каким образом погибают невинные детишки. Избавляет ли их Бог от чудовищной, невероятной боли? Как в фильме «А вот и мистер Джордан», где ангел извлекает героя из падающего самолета как раз в тот момент, когда происходит катастрофа. Повсюду только и судачат о таких вот случаях. Возможно ли такое? Сталкиваются, к примеру, два автомобиля. В одном находятся трое детей. Они не пострадали от удара, но машина загорелась, дети оказались в ловушке и не могут сами выбраться из машины. Позже в газетах мы читаем, что они сгорели заживо. Это ужасно. Но что они чувствуют, доктор? Где-то я слышал, будто кожа в эти мгновения немеет. Это так?

— Вы очень странный следователь,— признался Амфортас. Теперь он смотрел прямо в глаза Киндерману.

Лейтенант пожал плечами:

— Я старею. И мне необходимо задумываться о таких вещах. Ведь хуже от этого не станет. Ну и каков же ответ на мой вопрос?

Амфортас опустил глаза.

— Никто не знает,— тихо вымолвил он.— Мертвые ничего не могут нам рассказать. Все, что угодно, может произойти в такие минуты,— пояснил врач.— Человек может задохнуться от дыма прежде, чем до него доберется пламя. Может случиться сердечный приступ или смерть от шока. Кроме того, поток крови сразу же устремляется к жизненно важным органам в надежде как-то защитить

их. Отсюда и сообщения о немеющей коже.— Он пожал плечами.— Я не знаю. Мы можем только догадываться.

— А если все не так, как вы говорите? — засомневался следователь.

— Но ведь это только предположения и размышления,— напомнил Амфортас.

— Ну пожалуйста, доктор, поразмышляйте еще немножко. Я весь во внимании.

Подошел официант с заказом. Он хотел было поставить тарелку с супом перед Киндерманом, но лейтенант жестом указал на доктора:

— Нет-нет, это ему,— а когда тот начал возражать, перебил его: — Не заставляйте меня звонить вашей матушке. Здесь куча витаминов и только те продукты, которые упоминаются в Торе. Не упрямьтесь. Вы должны поесть. Эта лапша — просто кладезь полезных веществ.

Амфортас сдался, и официант поставил перед ним тарелку.

— Кстати, мистер Маккуи сейчас здесь? — поинтересовался Киндерман.

— Да, по-моему, он у себя наверху,— подтвердил официант.

— Вы бы не могли позвать его на минуточку сюда? Однако если он очень занят, то не стоит беспокоить. Это не так уж важно.

— Хорошо, сэр. Я его позову. Как ваше имя?

— Уильям Ф. Киндерман. Он знает меня. Но если он занят, то не надо.

— Хорошо, я передам.— Официант удалился.

Амфортас смотрел на лапшу.

— От первых ощущений боли до самой смерти проходит двадцать секунд. Так вот, когда сгорают нервные окончания, они, естественно, перестают выполнять свои функции, и боль сразу же прекращается. Когда именно это происходит, мы тоже можем лишь догадываться. Однако не позднее чем через десять секунд. Но в течение этих десяти секунд боль действительно невыносима и неописуема. Вы находитесь в полном сознании и понимаете, что происходит. Адреналин выбрасывается в избытке.

Киндерман, уставившись себе под ноги, качал головой.

— Как же Бог допускает такое? Это еще одна тайна.— Он поднял глаза и посмотрел на доктора.— А вы никогда об этом не задумывались? Это вас не злит?

Амфортас какое-то время колебался, а потом заглянул в глаза следователю.

«Да этот человек просто горит желанием что-то рассказать мне,— подумал Киндерман.— Что за тайну схоронил он в себе?» Лейтенанту внезапно показалось, что Амфортас испытывает нечеловеческую боль, которой хочет поделиться с ним, но что-то продолжает его удерживать.

— Наверное, я ввел вас в заблуждение,— спохватился Амфортас— Я ведь пытался исходить из ваших собственных предположений. И забыл сказать вам, что в тот момент, когда боль становится невыносимой, нервная система испытывает перегрузку. Она отключается — и боль прекращается.

— Вот как? Понимаю.

— Боль — очень странная штука,— задумчиво произнес Амфортас. — Если у человека боль длится долгое время, а потом его неожиданно лишают этой боли, то обычно развиваются серьезные душевные заболевания. Можно вспомнить эксперименты над собаками. Результаты этих опытов довольно-таки занимательны.

Амфортас рассказал следователю об опытах над скотч-терьерами, проведенных еще в 1957 году. Собак выращивали в изоляции, в специальных вольерах. Брали маленьких щенят и содержали их там до полового созревания. Они никогда не общались ни с другими собаками, ни с людьми. Их оберегали от всяческих травм, ушибов и даже царапин. Когда щенки подрастали, им причиняли боль, и реакция на нее была весьма неадекватной. Многие щенки совали нос в горящие спички, затем инстинктивно отдергивали его, но через секунду снова пытались понюхать пламя. Если оно случайно затухало, точно так же собаки реагировали и на вторую спичку, и на третью. Другие щенки вообще не обращали на огонь внимания, однако тоже не пытались избежать контакта с ним, когда ученые пытались их обжечь. И не важно, сколько раз это повторялось. К такому же результату пришли экспериментаторы в ходе опытов по укалыванию собак булавками. С другой стороны, такие же терьеры, но выращенные в естественной среде, сразу же понимали, откуда может исходить опасность, и при повторном появлении булавки или спички в руках ученого пытались увернуться.

— Боль — загадочное явление,— подытожил Амфортас

— Скажите мне откровенно, доктор, как вы считаете, Бог мог бы защитить нас как-нибудь иначе? Скажем, придумать некую сигнальную систему, которая предупреждала бы о возможной опасности?

— Вы имеете в виду безусловный рефлекс?

— Ну, что-то вроде колокольчика, который звенел бы каждый раз у нас в голове.

— Представьте себе, что случится, если у вас, скажем, повреждена артерия,— произнес Амфортас.— Вы что, сразу же кинетесь накладывать жгут или решите слегка повременить и закончить игру в карты? А если это произойдет с ребенком? Нет, это вряд ли поможет.

— Тогда почему не сотворить человеческое тело невосприимчивым к повреждениям?

— Об этом спросите у Бога.

— Но я спрашиваю вас.

— Я не знаю ответа.

— А чем вы занимаетесь у себя в лаборатории, доктор?

— Стараюсь выяснить, как можно отключить боль, когда в ней нет необходимости.

Киндерман затаил дыхание, но Амфортас так ничего больше и не сказал.

— Ешьте суп,— нарушил наконец молчание следователь и пододвинул к доктору тарелку с супом.— А то он остынет. Как любовь Бога.

Амфортас взял ложку, но тут же отложил ее в сторону. Ложка тихонько звякнула, стукнувшись о край тарелки.

— Я тоже не голоден,— произнес врач.— Я вспомнил кое-что. Мне надо идти.— Он поднял глаза и уставился на Киндермана.

— Странно, что вы вообще верите в Бога,— отозвался Киндерман.— С вашими знаниями о мозге и его функциях.

— Мистер Киндерман? — послышался вдруг голос официанта. Он уже стоял перед столиком.— Мистер Маккуи, похоже, очень занят сейчас. Я подумал, что лучше его не беспокоить. Извините.