Дипломаты, шпионы и другие уважаемые люди
Шрифт:
И потом мягко добавит:
— К счастью, кроме этилового.
И когда аудитория начнет улыбаться, строго закончит:
— И право же, это соединение не несет ответственности за безобразия, которые учиняют некоторые, злоупотребив им.
Этот монолог повторялся каждый год слово в слово.
В день, когда «Литературная газета» напечатала первую разгромную статью против Пастернака, Несмеянов во время первого часа спросил одного из студентов:
— Коллега, вы, случаем, читаете не «Литературную газету»?
— Да.
— Вы
Следующий час академик начал с определения формулы бензола.
— Фридрих Кекуле предложил… — начал было он. Потом прервался. — Я напишу две формулы. Одна из них верна, другая нет. Давайте проголосуем, кто за какую формулу.
Это было необычно и весело. Мы проголосовали.
— Вот видите, — заявил он, после того как ассистентка подсчитала голоса, — большинство высказалось в пользу неверной формулы. Это лишний раз доказывает, что в науке, как, впрочем, и в искусстве, — он взял в руку «Литературную газету», — мнение большинства часто бывает неверным.
Была и печальная лекция. Впервые за историю Российской академии наук ее президент был снят.
Когда Несмеянов вошел в аудиторию, мы подняли газеты с перечеркнутым портретом М. Келдыша, нового президента академии.
Несмеянов поблагодарил кивком головы и спокойно сказал:
— На науке это никак не отразится.
Чем выше ранг у экзаменатора, тем легче сдать ему экзамен. Академики никогда не ставили двоек, а Несмеянов не ставил троек.
Я сдавал историю химии заведующему кафедрой профессору Н. А. Фигуровскому. На какое-то время профессор вышел и передал меня пожилой даме-доценту.
Когда я изложил, что работы Ломоносова не имели никакого влияния на развитие химии, дама испугалась, замахала руками и произнесла монолог, из которого я понял, что не являюсь патриотом, а заодно и не разбираюсь в химии. К счастью, вернулся профессор.
— Он сказал, — заикающимися голосом доложила дама, — что работы Ломоносова не имели никакого влияния на развитие химии.
И приступила к политической оценке моего незрелого выступления. Но профессор ее перебил:
— Правильно, не имели. Его работы нашел в начале двадцатого века Меншуткин и опубликовал. А до этого они были неизвестны.
— Но мы… но приоритет.
— Пропагандистские оценки необходимы в научно-популярной литературе. А на химфаке студенты должны знать правду, — отчеканил профессор и поставил мне зачет.
Экзамен по кристаллохимии мы сдавали вместе со студентами геофака. Старшекурсники советовали:
— Берешь билет, подсаживаешься к геологине — и она все тебе напишет. У нас курс — один семестр, а у них — четыре, поэтому их двоечник знает все лучше нашего отличника.
Я вытащил билет, осмотрел аудиторию, нашел девушку посимпатичнее, подсел к ней:
— Рассчитываю на вашу помощь.
Она удивилась:
— Почему?
— Потому что вы красивая. А красивые все добрые. А вы здесь самая красивая девушка.
— Хорошо, — сказала она. — Какой у вас
первый вопрос?И я понял, что совершил ошибку. Я подсел не к студентке, а к преподавательнице, принимающей экзамен.
И я начал отвечать. Что-то говорил. Она меня поправляла. Потом спрашивала, иногда я отвечал по делу, иногда нет.
Ребятам, которые подсматривали из-за двери, как у нас было заведено, я показывал пальцем, на какую оценку тяну. Я показывал три.
Тройка лишала стипендии, но я не боялся, потому что был демобилизованным, а демобилизованным платили стипендию независимо от оценок.
Преподавательница задала еще вопросы. Потом сказала:
— На четверку вы натянули. С трудом, но натянули. По законам Московского университета, если студент отвечает без подготовки, балл завышается на одну единицу. Я вам ставлю отлично.
И поставила в зачетку пять, а когда я встал, улыбнулась:
— А за «красивую девушку» спасибо.
Отношение к партийным дисциплинам было особое.
Однажды на четвертом курсе на амвон забрался карикатурного вида старец и тонким голосом начал лекцию с вопроса:
— Что такое марксизм?
И дав нам подумать добрые три минуты, смешно разводя руками, ответил:
— Это система взглядов… Карла Маркса.
Аудитория рассмеялась, а кто-то громко сказал:
— Райкин.
Дальше — больше. Он перешел к теории агностицизма и снова спросил:
— Сколько у курицы ног?
С арифметикой у нас было все в порядке, и мы дружно ответили:
— Две.
— Нет, — взорвался старичок. — У нее есть еще и «нога вообще».
— Тогда это петух, — громко предположил кто-то. Аудитория захохотала.
А старикан продолжал. И когда он предложил разобраться с тем, «что есть между ногами курицы», моя соседка Лариса Слесарева на всю аудиторию закричала:
— Нахал!
Когда раздался звонок, я во всеуслышание объявил:
— Антракт!
Но были и другие преподаватели.
После того как мы окончательно запутали даму, которая вела у нас занятия по диамату, на следующее занятие пришел человек по фамилии Фурманов. О себе он говорить не любил, в его биографии отсутствовало место работы с 1938 по 1955 год.
Он вошел в аудиторию и заявил:
— Я материалист. И вы не сможете переубедить меня.
Мы с ним спорили. Однажды кто-то спросил:
— Могу я на экзамене заявить, что не согласен с тем или иным положением марксизма?
— Да. Но предварительно вы должны будете грамотно изложить это положение.
Дима Попов на экзамене так и сделал. Фурманов поставил ему отлично.
Переубедить его мы не смогли, и я на всю жизнь остался убежденным материалистом.
Особое место занимала военная подготовка.
Преподаватели к тому времени уже не были кондовыми и студенту, вынесшему из аудитории матчасть, — это было строжайше запрещено — не верили, если он говорил, что зовут его Е. Онегин или О. Бендер. Однако…