Директива Джэнсона

Он пошевелил пальцами, чтобы узнать, подчиняются ли они ему. Они подчинялись. Кости перебиты, но нервные окончания не пострадали. И все же правая рука теперь практически совершенно бесполезна.

Скрежет металла о металл предупредил Джэнсона о том, что будет дальше: в массивные кандалы, надетые на щиколотки, был вставлен железный прут толщиной два дюйма. Затем невидимый истязатель привязал к пруту веревку и, набросив петлю Джэнсону на плечи, пригнул его головой к коленям. Запястья Джэнсона оставались привязанными к подлокотникам кресла; давление на плечо возрастало, сопровождаемое пульсирующей болью сломанной руки.

Он ждал следующего вопроса. Но минуты шли, а вокруг стояла полная тишина. Полумрак сменился полной темнотой. Дышать становилось все труднее; диафрагма с трудом двигалась в скрюченном пополам теле, а плечи, казалось, вставили в тиски, сжимавшиеся все туже и туже. Джэнсон отключился, снова пришел в сознание, но сознание было наполнено одной болью. Вокруг было светло – наступило утро? Или это уже день? Но он был совсем один. Джэнсон ненадолго пришел в себя только тогда, когда ему в рот влили жидкую бамбуковую кашицу. Трусы с него уже срезали, и под стулом стояло ржавое ведро. Затем петлю снова натянули – петлю, притягивающую плечи к ножным кандалам, прижимавшую голову к коленям, вырывающую руки из плечевых суставов. Джэнсон мысленно твердил как заклинание: «Застывший, как лед; прозрачный, как вода». Плечи у него горели, а он вспоминал, как в детстве летом на Аляске ловил рыбу на льду. Он вспоминал изумрудные бусинки на огромных, плоских листьях тропических растений, скатывающиеся вниз и не оставляющие после себя никакого следа. Ближе к вечеру ему наложили на сломанную руку импровизированную шину, привязав к ней бечевкой две дощечки.

Из глубин подсознания всплывали слова Эмерсона, которые так часто цитировал Демарест: «Почивая на мягких подушках благоприятного положения, человек засыпает. Но, когда его толкают, мучают, бьют, у него есть шанс чему-то научиться».

Прошел еще один день. Затем еще и еще.

У Джэнсона нестерпимо болел живот: от загаженной мухами каши у него началась дизентерия. Он отчаянно пытался исторгнуть из себя кал, надеясь избавиться от мучительной рези, охватившей, казалось, все внутренности. Но кишечник отказывался сокращаться, алчно упиваясь болью. «Внутренний враг», – с отвращением думал Джэнсон.

Когда он в следующий раз услышал голос, говоривший по-английски, было утро или вечер. Петлю ослабили, и он смог выпрямиться на стуле – и затекшие нервные окончания пронзительно закричали.

– Так лучше? Надеюсь, вам скоро полегчает.

Допрос вел новый человек, которого Джэнсон раньше не видел. Это был маленький вьетнамец с подвижными, умными глазами. Он говорил по-английски бегло, с ярко выраженным акцентом, резко и отчетливо проговаривая все окончания. Образованный человек.

– Мы знаем, что вы не агрессор-империалист, – продолжал голос. – Вас одурманили агрессоры-империалисты.

Следователь подошел совсем близко; Джэнсон сознавал, что исходящее от него зловоние должно быть вьетнамцу неприятно – он сам едва терпел запах своего тела, – но маленький человечек ничем не выказал своих чувств. Проведя рукой по щеке Джэнсона, покрытой грубой щетиной, он тихо сказал:

– Но и вы проявляете к нам неуважение, обращаясь с нами как с дураками. Вы меня понимаете?

Да, это был образованный человек, специально занявшийся Джэнсоном. Это его встревожило: похоже, вьетнамцы раскусили, что им в руки попал не простой солдат.

Джэнсон провел языком по зубам; они показались ему шершавыми и какими-то чужими, словно вырезанными из старой бальсы. С его уст сорвалось нечто напоминающее согласие.

– Задайтесь вопросом: как вы попали в плен?

Вьетнамец расхаживал перед ним, будто школьный учитель у доски.

– Как видите, на самом деле мы в чем-то очень похожи друг на друга. Мы оба являемся офицерами разведки. Вы мужественно выполнили свой долг. Надеюсь, то же самое можно сказать и обо мне.

Джэнсон кивнул. У него мелькнула мысль: «В каком сумасшедшем бреду можно назвать мужеством издевательство над беззащитным пленным?» Но он быстро прогнал ее прочь: сейчас от нее все равно не будет толку; она затуманит его сосредоточенность и выдаст мятежные настроения. «Застывший, как лед; прозрачный, как вода».

– Меня зовут Фан Нгуен, и, полагаю, мы должны благодарить судьбу за то, что она свела нас вместе. А ваше имя…

– Рядовой Кевин Джонс, – сказал Джэнсон.

В минуты просветления он создал к этому имени целую жизнь: пехотинец из Небраски, после окончания школы имевший нелады с законом, дома осталась беременная подружка, отряд отбился от своих и заблудился в джунглях… Этот образ уже начинал казаться ему реальным, хотя на самом деле он был составлен из обрывков популярных романов, кино, журнальных статей и телепередач. Из тысячи американских историй Джэнсон сотворил нечто более правдоподобное, чем любая правдивая американская история.

– Пехота Соединенных Штатов…

Нахмурившись, маленький человечек ударил Джэнсона кулаком в правое ухо, отчего у того зазвенело в голове.

– Младший лейтенант флота Пол Джэнсон, – поправил Фан Нгуен. – Не отказывайтесь от своих заслуг.

Как им удалось узнать его настоящее имя и звание?

– Вы сами рассказали нам, – настаивал Фан Нгуен. – Вы рассказали нам все. Или в бреду вы начисто забыли то, что было? Я так и думал. Я так и думал. Такое часто бывает.

Возможно ли это? Джэнсон встретился взглядом с Нгуеном, и оба увидели, что их подозрения подтвердились. Оба поняли, что только что услышали ложь. Джэнсон ничего не выдал – по крайней мере, до сих пор. А Нгуен по его реакции – не страху или недоумению, а ярости – догадался, что его предположения относительно личности пленного соответствуют истине.

Джэнсону терять было нечего.

– А теперь лжете вы, – проворчал он.

И тотчас же почувствовал резкую, жалящую боль от удара бамбуковой палкой по спине. Но это было сделано скорее для порядка; Джэнсон уже научился разбираться в таких тонкостях.

– Мы ведь с вами, можно сказать, коллеги, вы и я. Я употребил правильное слово? «Коллеги»? Я так и думал. Я так и думал.

Как впоследствии выяснилось, Фан Нгуен очень часто употреблял эти слова: «Я так и думал», произнесенные едва слышно, одним выдохом. Они отделяли вопросы, не требовавшие ответа.

– Ну а теперь давайте спокойно поговорим друг с другом, как и подобает коллегам. Вы отбросите ложь и выдумки… под страхом… страха боли. – Он улыбнулся, радуясь, как ему удалось вывернуть наизнанку английскую идиому. – Я знаю, что вы человек храбрый. Я знаю, что вы умеете терпеть боль. Но может быть, вы хотите, чтобы мы проверили, где предел этого терпения?

Джэнсон покачал головой. У него внутри все бурлило. Вдруг он повалился вперед, и его вырвало. Небольшое количество рвоты упало на плотно утрамбованную землю. Она была похожа на кофейные зерна. Клинический признак кровоизлияния внутренних органов.

– Нет? Пока что я не буду на вас давить, добиваясь ответов. Я хочу, чтобы вы сами задали себе кое-какие вопросы. – Сев, Фан Нгуен пристально посмотрел на Джэнсона умными, любопытными глазами. – Я хочу, чтобы вы спросили себя, как случилось, что вы попали в плен. Нам было известно, где именно вас искать, – должно быть, вас это озадачило, нет? Вы наткнулись не на спонтанный, сбивчивый ответ людей, застигнутых врасплох, не так ли? Так что вы понимаете, к чему я клоню.