Директива Джэнсона
Шрифт:
– Самый умный из всех, кого я только знал, – угрюмо ответил Джэнсон. – Теперь этот человек называет себя Петером Новаком.
Они умолкли. Казалось, кабинет наполнился ледяным холодом.
Наконец генеральный секретарь развернул свое кресло к окну.
– Эту организацию основал мир, уставший воевать.
– На конференции в Думбартон-Оксе, – сказал Джэнсон. – В 1944 году.
Зинсу кивнул.
– Какими бы широкими ни стали полномочия ООН, ее основной задачей всегда оставалась борьба за мир. Вам известно, что по иронии судьбы это самое здание стоит на месте скотобойни? Скот привозили сюда на баржах по Ист-Ривер, а потом забивали, на этом самом месте. И я постоянно напоминаю себе: раньше здесь была бойня. – Он повернулся лицом к американцу. – Мы должны позаботиться о том, чтобы это не повторилось вновь.
– Смотрите мне в глаза, – вкрадчивым
Высокие, широкие скулы придавали его лицу что-то азиатское. Человек, называвший себя Петером Новаком, склонился над пожилым ученым, распростертым на столе Джэксона, большой полупрозрачной пластине, поддерживающей его грудь и бедра, но в то же время оставлявшей живот на весу. Это оборудование использовалось для операций на спинном мозге, позволяя обеспечить отток крови от позвоночника и уменьшить кровотечение.
В вене левой руки торчала игла, подсоединенная к капельнице. Стол был отрегулирован так, чтобы голова и плечи пожилого ученого были приподняты, и человек, называвший себя Петером Новаком, мог смотреть ему в лицо.
Где-то рядом негромко звучал хорал XII века. Высокие голоса медленно пели в унисон: слова были проникнуты восторженным экстазом, однако для Энгуса Филдинга они звучали погребальной панихидой.
O ignis spiritus paracliti,vita vite omnis creature,sanctus es vivificando formas. [69]69
На спине пожилого ученого был сделан надрез длиной шесть дюймов; стальные зажимы разводили сократительные мышцы спины, открывая желтовато-белые позвонки.
– Смотрите мне в глаза, Энгус, – повторил мужчина.
Энгус Филдинг подчинился, не мог не подчиниться, но глаза его мучителя были непроницаемо черными, и в них не было ни капли сострадания. В них не было ничего человеческого. Они казались бездонными колодцами боли.
Темноволосый мужчина отбросил венгерский акцент; его голос стал безошибочно американским.
– Что именно сказал вам Пол Джэнсон? – спросил он, и старый ученый задрожал от ужаса.
Темноволосый мужчина кивнул молодой женщине, квалифицированному специалисту-ортопеду. Большой полый троакар, размером со штопальную иглу, был вставлен в волокнистую оболочку, разделяющую пятый и шестой позвонки. Подождав минуту, женщина кивнула: троакар на месте.
– Ну а теперь хорошие новости: мы здесь.
Через троакар до самого спинного мозга был вставлен тонкий медный провод в изоляции, зачищенной на самом конце. Он касался клеток, по которым передаются импульсы от нервных окончаний по всему телу. Демарест подкрутил регулятор, и по медному проводу пробежал слабый электрический импульс. Реакция последовала мгновенная.
Ученый закричал – и этот громкий крик, от которого застывала кровь в жилах, продолжался до тех пор, пока у него в легких не кончился воздух.
– Ну вот, – сказал Демарест, отключая ток, – это очень своеобразное ощущение, вы не находите?
– Я рассказал вам все, что знаю, – задыхаясь, выдавил ученый.
Демарест снова подкрутил регулятор.
– Я же вам все сказал, – повторил Филдинг, чувствуя нарастающую боль, накладывающуюся на боль и разливающуюся по всему телу агонизирующими судорогами. – Я же вам все сказал!
А над муками, охватившими его, звучал хорал, наполненный радостью и в то же время погребальной скорбью, переливающийся и неземной.
Sanctos es unguendopericulose fractos:sanctus es tergendofetida vulnera.Нет, в черных омутах глаз Демареста не было сострадания. Вместо этого они горели параноидальным огнем: этот человек был убежден в том, что его враги повсюду.
– Значит, вы продолжаете отпираться, – сказал Алан Демарест. – Вы продолжаете отпираться, так как убеждены, что боль прекратится, как только я поверю в то, что вы сказали мне правду. Но боль не прекратится, потому что я знаю, что вы мне лжете. Джэнсон связался с вами. Он
обратился к вам потому, что считает вас своим другом. Потому что верит в вашу преданность. Как заставить вас понять, что вы должны хранить преданность мне? Вы ведь чувствуете боль, правда? И это означает, что вы живы, так? Разве это не подарок? О, все ваше существование может превратиться в одно неразрывное ощущение боли. Уверен, что, как только вы это поймете, мы сможем двинуться вперед.– О господи, нет! – крикнул ученый, содрогаясь от нового электрического импульса, пронзившего его тело.
– Ни с чем не сравнимое ощущение, правда? – спросил Демарест. – Все С-образные волокна вашего тела – все нервные окончания, передающие ощущения боли, – передают свои сигналы в тот самый пучок, на который я сейчас воздействую. Я мог бы облепить электродами каждый дюйм вашего тела и все равно не добился бы такого мощного болевого ощущения.
По помещению раскатился новый пронзительный крик – новый крик, оборвавшийся только тогда, когда в легких Филдинга закончился воздух.
– Можно сказать одно: боль – это совсем не то же самое, что истязание, – продолжал Демарест. – Как представитель академической науки, вы должны почувствовать разницу между этими понятиями. Истязание подразумевает в себе элемент сознательного человеческого участия. Это понятие тесно переплетается с умыслом. Скажем, просто быть съеденным акулой – еще не значит пережить истязание, а вот если кто-то умышленно толкнет вас в бассейн с акулами, это уже будет истязанием. Конечно, вы можете отмахнуться от подобных рассуждений, но я все же настоятельно прошу вас задуматься. Понимаете, для того, чтобы ощутить истязание, необходимо не только наличие стремления причинить боль. Для этого также необходимо, чтобы объект истязаний знал об этом стремлении. Вы должны понимать, что я сознательно стремлюсь причинить вам боль. Точнее, вы должны понять, что я стремлюсь заставить вас осознать, что я сознательно стремлюсь причинить вам боль. Необходимо подчиняться требованиям этой цепочки обратного признания. Как, по-вашему, нам с вами удалось этого добиться?
– Да! – закричал старик. – Да! Да! Да!
Его голова судорожно дернулась он нового электрического импульса. Раздираемый болью, Филдинг чувствовал боль каждой клеточкой своего тела.
– Или вы предпочитаете повторить эксперимент?
– Нет! – пронзительно вскрикнул от боли Филдинг.
Мучения были просто немыслимые.
– Вы знаете, что говорит Эмерсон о великом человеке? «Когда его толкают, мучат, бьют, у него есть шанс чему-то научиться: он должен шевелить мозгами, чтобы выжить; он набирается опыта; узнаёт о своем незнании; исцеляется от безумства тщеславия». Вы не согласны?
– Да! – пронзительно вскрикнул ученый. – Да! Нет! Да!
Мышечные конвульсии, сотрясающие позвоночник, лишь усиливали и без того невыносимую боль.
– Вы удивляетесь тому, какую боль способны вытерпеть? Недоумеваете, как ваше сознание может вынести такие немыслимые страдания? Ваше любопытство оправданно. Главное, надо помнить, что человеческое тело сегодня, в принципе, ничем не отличается от того, каким оно было двадцать тысяч лет назад. Цепочки наслаждения и боли одни и те же. Поэтому, возможно, вы вообразите, что нет никакой разницы между мучениями, скажем, жертв испанской инквизиции и тем, что я собираюсь вам предложить. Вы ведь уже думали об этом, не так ли? Но, говорю как ваш ревностный поклонник: вы ошибаетесь. Революционный прорыв человечества в области нейрохирургии оказывает нам неоценимую услугу. При нормальных условиях человеческое тело имеет что-то вроде предохранительного клапана: когда воздействие на С-образные волокна достигает определенного уровня, в действие вступают эндорфины, притупляющие и смягчающие боль. В противном случае наступает потеря сознания. О господи, как это в свое время выводило меня из себя! И в том и в другом случае феноменология боли ограниченна. Все равно как яркость: человеческий глаз может ощутить лишь определенный уровень яркости. После того, как все палочки и колбочки сетчатки глаза максимально возбуждены, дальнейшее увеличение яркости света не сказывается на восприятии. Но что касается боли, современная нейрохирургия кардинально все изменила. Для достижения желаемого результата, дорогой мой Энгус, очень важную роль играет также то, что поступает в вашу кровь из капельницы. Вы уже поняли, да? Мы вводим вам препарат, известный под названием налтрексон. По своему действию он является полной противоположностью опию: он блокирует эти легендарные эндорфины, подавляющие боль в вашем сознании. Так что обычные пределы ощущения боли могут быть преодолены.