Директива Джэнсона

Приземистое здание Генеральной Ассамблеи, расположенное к северу от секретариата, отличалось более смелой архитектурой. Оно имело вид четырехугольника с дугой вместо одной стороны, понижающейся в середине и взлетающей вверх по краям. В центральной части крышу венчал нелепый купол, похожий на сопло огромной турбины – еще одна уступка сенатору от Вермонта. Сейчас, пока в здании Генеральной Ассамблеи было безлюдно, Джэнсон несколько раз прошелся по нему, оглядываясь по сторонам так, словно видел все в первый раз. Южная стена, полностью застекленная. С этой стороны находился зал отдыха делегатов, светлый и просторный, с тремя рядами белых балконов вдоль стен. В центральной части здания зал Ассамблеи, громадная полукруглая чаша, обитые зеленой кожей кресла, расставленные вокруг центрального возвышения, просторного алтаря из черного и зеленого мрамора. А над ним на золотистой стене огромная эмблема Объединенных Наций – в обрамлении двух колосьев пшеницы стилизованное изображение земного шара. Почему-то эта эмблема – окружности и пересекающиеся прямые линии – показалась Джэнсону изображением в оптическом прицеле: земля в перекрестье.

– «Кто-то хочет наполнить мир глупыми песенками о любви», – безбожно фальшивя, пропел в трубке сотового телефона мужской голос.

– Григорий? – воскликнул Джэнсон.

Ну конечно же, это был Григорий Берман. Джэнсон обвел взглядом обширный зал заседаний, задержавшись на двух огромных телеэкранах, установленных по обе стороны от центрального возвышения.

– Как ты?

– Никогда не был лучше! – смело заявил русский. – Вернулся в свой дом. Личная сиделка по имени Ингрид! Второй день я ронять градусник на пол, чтобы смотреть, как Ингрид наклоняется. Какие бедра у этой девочки – Венера в белый халат! Я говорю: «Ингрид, давай ты играть в сиделка?» – «Ми-истер Берман, – визжит она, очень в шоке, – я есть сиделка!»

– Послушай, Григорий, у меня к тебе одна просьба. Но только если ты не сможешь уделить ей время, так и скажи.

Джэнсон непрерывно говорил в течение нескольких минут, изложив основные детали; если Берман займется этим делом, до остального он дойдет сам.

После того как он умолк, русский долго молчал.

– Теперь Григорий Берман очень в шоке, – наконец сказал он. – То, что вы предлагаете, сэр, противозаконно, аморально, неэтично – бессовестное нарушение всех законов и порядков международных финансовых отношений. – Пауза. – Я с радостью возьмусь за это.

– Я так и думал, – сказал Джэнсон. – Как по-твоему, что-нибудь получится?

– «Я как-нибудь справлюсь с помощью своих друзей», – снова пропел Берман.

– Ты уверен, что достаточно здоров для такой работы?

– Ты спроси Ингрид, что может делать Григорий Берман! – негодующе воскликнул русский. – Что может делать Григорий? Что не может делать Григорий!

Убрав сотовый телефон, Джэнсон пошел дальше. Он приблизился к трибуне из черного и зеленого мрамора, с которой обращались к собравшимся ораторы, и обвел взглядом кресла для делегатов. Представители ведущих держав занимали первые пятнадцать рядов. На столах стояли белые таблички с выведенными черными буквами названиями стран: вдоль прохода с одной стороны «Перу», «Мексика», «Индия», «Сальвадор», «Колумбия», «Боливия» и дальше другие, которые Джэнсон уже не мог различить в полумраке. С противоположной стороны «Парагвай», «Люксембург», «Исландия», «Египет», «Китай», «Бельгия», «Йемен», «Великобритания» и другие. Он не мог обнаружить закономерность, но таблички уходили все дальше и дальше, – дорожные указатели в бесконечно разнообразном, бесконечно раздробленном мире. На длинных столах кнопки, нажимая на которые делегаты сообщают о своем желании выступить, и гнезда для подключения наушников, дающих синхронный перевод на любой запрошенный язык. За столами официальных делегатов круто вздымающиеся трибуны для вспомогательного персонала. Вверху плафон с множеством ламп в окружении созвездия прожекторов. Изогнутые полукругом стены, обшитые полированным деревом, перемежающимся с большими полотнами работы Фернана Леже. В центре длинного мраморного балкона небольшие часы, видные только тем, кто находится на возвышении. Над балконом опять ряды кресел. А на самом верху, прикрытые занавесками, стеклянные кабинки, места для переводчиков, техников, службы внутренней безопасности ООН.

Зал заседаний напоминал величественный театр, и во многих отношениях то, что здесь происходило, действительно было театром.

Выйдя из зала, Джэнсон направился в помещения, находящиеся непосредственно за подиумом: кабинет генерального секретаря и так называемая «комната для высокопоставленных гостей». Учитывая размещение служб защиты, организовать нападение на эти помещения было практически невозможно. Во время третьего обхода Джэнсон решил заглянуть в небольшую, почти не используемую часовню, в последнее время превращенную в уютную комнату отдыха. Этот крохотный закуток с картиной Шагала на стене находился в самом конце коридора, ведущего от главного входа в зал Ассамблеи.

Наконец Джэнсон спустился по широкой лестнице в западной части здания, по которой вскоре предстояло подниматься делегатам. Меры безопасности были впечатляющими: громадное здание cекретариата выполняло функцию большого щита, закрывавшего подъезд почти со всех направлений. Движение по всем прилегающим улицам будет перекрыто: в окрестностях комплекса разрешат находиться только членам дипломатических делегаций и аккредитованным журналистам.

Алан Демарест не смог бы выбрать более безопасное место, даже если бы в его распоряжении был бункер в Антарктиде.

Чем больше Джэнсон изучал обстановку, тем больше восхищался гениальностью своего противника. Для того чтобы нарушить планы Демареста, требовалось что-то из ряда вон выходящее – то есть нечто такое, на что нельзя было рассчитывать.

Какое общение может быть у праведности с беззаконием? И что общего у света с тьмой?

Однако Джэнсон сознавал необходимость таких отношений острее кого бы то ни было. Для победы над мастером уловок и обмана необходимо нечто большее, чем просто расчетливые шаги и ответные действия хладнокровных аналитиков: тут требуется нечто необузданное, ненасытное, иррациональное – да, безграничная ярость неистового фанатика. Это бесспорно: лучший способ одолеть Демареста заключается в том, чтобы прибегнуть к тому единственному, что не поддается контролю.

Разумеется, те, кто составлял план, воображали, что у них все под контролем. Но в действительности это было неправдой, это не могло быть правдой. Все до одного играли с огнем.

Они должны быть готовы обжечься.

Глава сороковая

На следующий день автомобильные кортежи начали подъезжать ко дворцу Объединенных Наций с семи часов утра, привозя политических деятелей всех национальностей и цветов кожи. Военные, стоящие у руля своих государств, надменно поднимались по пандусу в парадных мундирах, чувствуя себя под защитой лент и регалий, которыми сами же себя и увешали. Они свысока смотрели на щуплых лидеров так называемых демократических государств, как на преисполненных собственной значимости банкиров: разве строгие темные костюмы и туго завязанные галстуки не говорят о принадлежности к сословию торгашей? В этом ли слава их государств? С другой стороны, избранные главы либеральных демократий при виде пестрых орденов и эполетов испытывали неодобрение, смешанное с презрением: в каких жалких отсталых странах к власти могли прийти эти диктаторы? Худые лидеры смотрели на толстых лидеров, теша себя мимолетными мыслями о несдержанности последних: стоит ли удивляться, что государственный долг их стран неуклонно растет? Напротив, дородные господа взирали на своих стройных западных собратьев как на бесцветных и пресных чиновников, а не истинных вождей нации. Вот такие мысли прятались за широкими улыбками.

Подобно молекулам, группки людей сталкивались и смешивались друг с другом, образовывались и распадались. Пустые любезности скрывали застарелые жалобы. Полный круглолицый президент одного центральноафриканского государства обнимал тощего министра иностранных дел Германии, и оба понимали, что именно означают эти объятия: «Когда же мы продвинемся вперед с реструктуризацией долга? Почему я должен из кожи вон лезть, обслуживая займы, сделанные моим предшественником, – в конце концов, я ведь его расстрелял!» Пестро разряженный повелитель среднеазиатского государства приветствовал премьер-министра Великобритании ослепительной улыбкой и молчаливым протестом: «Пограничный спор с нашим воинственным соседом не должен беспокоить международное сообщество». Президент раздираемой внутренними противоречиями страны – члена НАТО, жалкого огрызка великой в прошлом империи, отводил в сторонку преуспевающего шведа и начинал ничего не значащий разговор о своем недавнем пребывании в Стокгольме. Невысказанный словами намек: «Возможно, наши действия в курдских поселениях на территории нашего государства смущают ваших изнеженных борцов за права человека, но у нас нет иного выхода, кроме как защищаться от сепаратистов». За каждым рукопожатием, объятием, дружеским похлопыванием по спине стояли страдания, ибо именно страдания цементируют международное сообщество.

В толпе делегатов разгуливал мужчина в платке-куфие, с длинной черной бородой и в темных очках: типичный наряд арабов из правящих классов. Одним словом, этот человек ничем не отличался от сотен дипломатических представителей Иордании, Саудовской Аравии, Йемена, Мансура, Омана или Объединенных Арабских Эмиратов. Погруженный в собственные размышления, он чему-то тихо радовался: несомненно, араб был счастлив оказаться в Нью-Йорке и предвкушал посещение ювелирного магазина «Гарри Уинстон», а может быть, просто ждал возможности познакомиться с рынком плотских наслаждений великого мегаполиса.

На самом деле окладистая борода выполняла двойную функцию: не только меняла внешность Джэнсона, но и скрывала миниатюрный пленочный микрофон, приводимый в действие выключателем в кармане брюк. Для дополнительной предосторожности Джэнсон снабдил таким же микрофоном и генерального секретаря; он был размещен у того в головке золотой булавочной заколки и был спрятан под внушительным узлом галстука.

Длинный пандус вел непосредственно к зданию Генеральной Ассамблеи. Делегаты входили в здание через семь отделанных мрамором подъездов. Джэнсон непрерывно перемещался в людском потоке, постоянно притворяясь, что только что увидел неподалеку своего знакомого. Он сверился с часами: пятьдесят восьмая ежегодная сессия Генеральной Ассамблеи начнется через пять минут. Прибудет ли на нее Алан Демарест? Собирался ли он на ней присутствовать?