Директор

– Что-то не так с моим лицом?
– спросил он.

– Я думала ваши глаза темно-синего цвета, но они больше темно-зеленые, ведь так?

– Не знаю. Я никогда не проверял.

Она закатила глаза.

– Я ни за что в это не поверю. Каждый знает, какого цвета у него глаза.

– Определенно нет, - парировал он, провожая ее в столовую. Ужин уже был подан на белом превосходном фарфоровом сервизе. Две длинные конусообразные свечи освещали их стол.

– Все знают, какого цвета их глаза, только если не страдают слепотой, - утверждала она в то время, как директор Йорк выдвигал стул для неё. Она присела и спрятала колени под юбкой.

– Какого цвета ваши глаза?

– спросил он.

– Голубые, - ответила она ему. – Скучный, обычный голубой.

– Моя точка зрения доказана.
– Он сел напротив нее и положил себе на колени салфетку.
– У вас совсем не голубые глаза.

Его акцент заставил ее улыбнуться. "Совсем" прозвучало как "всем". Она захотела, чтобы у нее была с собой телефонная книга, чтобы она смогла попросить его прочесть ее.

– Они голубые. Я их видела. И не один раз.

– А вот и нет. Они лазурного цвета, такой же цвет используют в геральдике. Лазурный - это оттенок драгоценного камня. А также, он символизирует Юпитер. Это благородный цвет, который наносят на герб в благородных Французских домах. Назвать ваши глаза голубыми - это словно назвать изумруд - зеленым или рубин - красным. Изумруд - изумрудный. Рубин - рубиновый. Ваши глаза - лазурные. Я видел драгоценные камни на короне, и они блестели меньше, чем ваши глаза. Итак, - продолжил он.
– Вы не правы. Я прав. А сейчас ешьте свой ужин.

Гвен сидела в растерянности, пока Директор Йорк подносил ко рту бокал и делал глоток. Она положила свою салфетку на стол и встала.

– Что вы делаете, мисс Эшби? Я уверен, что сказал вам есть свой ужин.

Она подошла к его краю стола и забрала у него бокал с вином.

– Я поем, Эдвин, - произнесла она.
– Но сначала, мне нужно кое-что сделать.

– Что?
– спросил он с крайней подозрительностью.

– Это.
– Она наклонилась и поцеловала его. Как только их губы встретились, она почувствовала ток, проходящий сквозь нее, как маленький удар молнии. Ее кожа на всем теле заискрилась от возбуждения. Она выпрямилась.

– Это был безрассудный поступок, - сказал Эдвин. Теперь, когда она его поцеловала, она могла думать о нем только как об Эдвине.

– Разве?

– Да.

– И мне не стоит этого больше делать?

– Я этого не говорил.

Улыбаясь, Гвен вернулась к своему месту и ужину.

Они ели. Они разговаривали. Они практически не отклонялись от темы. К сожалению. Гвен желала знать все об Эдвине Йорке, но она узнала только одну вещь в этот вечер об Эдвине Йорке - Эдвин Йорк не любит говорить о себе.

Это, наверное, "британские" заморочки.

– Так я ничего не получу?
– спросила она, когда они опустошили второй бокал вина.

– Что конкретно вы хотите получить от меня, мисс Эшби?
– Он отставил в сторону уже пустой бокал и изучал ее лицо через весь стол.

– Что ж... для начала, я хотела бы, чтобы вы называли меня Гвен.

Он тяжело вздохнул. Настолько тяжело, что это заставило ее рассмеяться.

– Гвен, - произнес он один - единственный раз.

– Это ведь не больно, нет?

– Нет, я бы не сказал, что это больно.

– Хорошо.

– Тем не менее, я бы сказал, что это раздражает.

– Эдвин.

Он уставился на нее.

– Вы назвали меня Гвен. Это негласное разрешение называть вас Эдвин.

– Очень хорошо. Но только пока не пройдет хмель от вина.

– Пока на вас действует вино... расскажите мне о себе. Пожалуйста?

– Она добавила в конце "пожалуйста", чтобы это прозвучало, как скромная просьба, а не приказ. Она не хотела испытывать судьбу.

– Что конкретно вы хотите знать обо мне?

– Что вы здесь делаете?

– Я здесь живу, Гвен.

– Вы понимаете, о чем я. Почему англичанин живет у подножья гор Аппалачи?

– Работает.

– Вы мне не уступите, нет?

– Это предполагался рабочий ужин. Ваши вопросы должны ограничиваться только интересами школьных дел.

– Тогда расскажите мне о школьном директоре.

– Вы недисциплинированны.

– Это одно из моих лучших качеств.

Эдвин посмотрел на нее через весь стол, изогнув бровь. Между ними было четыре фута стола, и это было слишком много.

– Хорошо, хорошо, хорошо, - сказала она, поднимая руки в знак поражения.
– Тогда, расскажите мне вот что. Почему вы сказали, что здесь шестьдесят учеников? Я насчитала только тридцать. Остальные на каникулах?

Эдвин отвел взгляд в сторону. Это был первый раз, когда он избегал зрительного контакта с ней.

– Эдвин?
– настаивала Гвен.
– Что случилось с остальными учениками?
– Его нежелание отвечать, придавало еще больше важности ее вопросу.

– Я сделал кое-что в прошлом году, из-за чего некоторые родители и опекуны забрали своих детей из школы. Было сложно смириться с их утратой.

– Вы кое-что сделали? Что, ради Бога, вы могли такого сделать, чтобы спугнуть тридцать учеников?

– Я уверяю вас, они хотели остаться. Сказать, что тогда был плач и скрежет зубов - это еще большое преуменьшение.

– Так, что же вы сделали, что заставило семьи забрать своих детей из школы?

– Я интегрировал школу.

Гвен была поражена и изумленно смотрела на него, это длилось целых тридцать секунд.

– Сэмуэль, - произнесла она.

Эдвин кивнул.

– Тридцать студентов покинули школу потому, что вы приняли Сэмуэля? Какого черта?

– Гвендолин!

– Извините. Хотя… нет, - воскликнула она, хлопнув рукой по столу.
– Я не извиняюсь. Это стоит того, чтобы выругаться.

– Слава Богу, здесь нет детей.

– Они не дети. Они подростки. Я уверена, они слышали слова и похуже. А теперь скажите мне, что вы шутите.

– Я бы не стал шутить о таких вещах. Никогда. Но я бы хотел, чтобы это было шуткой. Сэмуэль написал в школу в прошлом году с просьбой принять его. Его уровень IQ вне конкуренции, и у него были проблемы в старшей школе в Алабаме. Недостаточно поощрения. Слишком много издевок. Я выслал ему вступительный экзамен. Он прошел его с самым лучшим результатом за всю историю школы. Я предложил ему полную стипендию. Он приехал и...

– Я не могу в это поверить. Я знаю, что Северная Каролина не поклонница либерализма, но я не думала, что они застряли в 1950-х.

– Сэмуэль вызвался покинуть школу. Я сказал ему, что я, скорее, закрою школу, чем позволю ему это. Он остался. Тридцать учеников уехали. В конце концов, может это и к лучшему...

Его голос стих, и он отвел взгляд.

Гвен сидела в тишине, и позволила сказанному Эдвином проникнуть в ее сознание. Половина коллектива покинула школу за один раз. И он был прав - он сделал единственный правильный выбор, особенно, для человека с присущим ему чувством справедливости и честности. Он сделал единственное, что мог. А сейчас она сделает единственную вещь, которую может.