Диверсант из рода Нетшиных

К добровольным очистительным жертвоприношениям обрекали себя, как правило, больные, увечные или совсем глубокие старики — так, к примеру, сжигали себя в конце жизни Криве-Кривейто, а родители приносили в жертву богу Потримосу своих детей. Случалось приношение насильственных жертв и из военнопленных, происходило это обычно после удачного воинского похода, когда первосвященнику на руки отдавали до трети всей полученной добычи, а знатнейших пленных не назначали под выкуп, а торжественно сжигали.

Так несколько лет назад после одержанной пруссами победы над крестоносцами многих из побежденных взяли в полон, а одного решили принести в благодарственную жертву. Для этой цели бросили между пленными жребий, выбор пал на гражданина города Магдебурга некоего Гирцгальса. Но тот, считавшийся в своей местности человеком богатым и благородным, обратился с просьбой о спасении от жуткого обряда к одному из прусских старейшин, именуемому Генрихом Монте.

Тут надо сказать, что сам Монте ранее был в Магдебурге именно в качестве пленного. И именно по свидетельству Генриха, бывшего в своем селении виршайтосом — что ниже кривуле, но все-таки старейшиной — Гирцгальса освободили-таки от кажущегося неизбежным принесения в жертву. По существующему положению жребий был брошен заново, и снова выбор пал на того же магдебургского немца. Тут опять вступился за него Монте. Пришлось бросать жребий в третий раз. Надо же, но вновь выпал Гирцгальс! Он сам после такого не стал просить для себя помилования, взошел добровольно на костер, на котором и был сожжен во всем своем всеоружии...

И на сей раз действо обещало быть торжественным, но не настолько же пышным и необычным. Поначалу вышел вперед один из вайделотов, изложил действующие правила жизни. Привели козла, тут в дело вступил уже и сам Криве-Кривейто. Лиздейко возложил на животное руки и стал громко читать молитвы, окружающие при том массово каялись в совершенных ими грехах.. Придерживая свое пышное убранство и не снимая левой руки с перевязи, где был изображен Перкунас, первосвященник ступил на шаг назад.

Впереди оказался начавший жертвоприношение вайделот. Он подошел к назначенному жертвою козлю, убил его специальным ножом, кровью животного окропил всех присутствующих — Лиздейко болезненно поморщился, когда красные капли упали на перевязь с изображением Перкунаса. Другую скотину, как то — быков, свиней, гусей, кур, равно как и лошадей, предпочтительно белых, — в тот день в жертву не приносили, ограничившись лишь традиционным для Литовского края козлом.

Вайделот же, выступивший жертводателем, по завершении этого, собственно, процесса вышел в толпу окружавшего народа и позволил каждому поочередно подойти к себе и взять за волосы, потрясти из стороны в сторону, как бы грехи свои из жреца вытряхивая. Сразу, как отошел от вайделота последний, бросились к нему вновь окружающие и стали заново трепать его за волосы. Жрец об ту пору кричал, что было сил, по местным верованиям считалось, что чем громче крик, тем полнее будут отпущены богами грехи всем тем, кто в жертвоприношении участвовал!

А завершал все, конечно, вполне традиционный для здешнего мироустроения роскошный пир...

...Товтивил встал из-за стола и направился к временно разбитому для него неподалеку от праздничной поляны шатру. Князь знал, что должны были прибыть уже к тому времени послухи с восточных земель Литовского края, потому и не досидел опричь первосвященника Лиздейко, пусть и считалось это место за столом особо почетным.

«Горазда пить и гулять литва, — думал внутри себя по дороге беглый племянник владетельного Миндовга. — Не оттого ли и многие мои неустройства, что когда воевать уже пора — им бы только петь да праздновать?! Ладно, послушаем, как заратились на эту пору русичи, срок оговорен был, успевает ли Федор?».

Полоцкий княжич, судя по донесенным из пограничных мест сообщениям, успевал вполне, и даже с избытком. Товтивил даже подивился — того ли ждал он от русичей? Впрочем, те, как известно — долго запрягают, да потом едут так быстро, что не угонишься! Князь помнил, как удивился, когда полочанин предложил поначалу идти на Дерпт-Юрьев. Да, действительно, говорил Константинович что-то в оправдание такому именно решению, что подождет Кенигсберг другого случая. А Товтивил дивился только — тот ли это Федор, которого он встретил сразу после разгрома великой свадьбы, и тот ли, которого узнал впервые два долгих года назад?

И что удивительно было литвину, так то, что ни тогда, ни после княжич не вспоминал ни словом про свою суженую, как называли нареченных подруг русичи. Как будто не существовало для него после свадьбы Вайвы в природе — не мог же он разлюбить ту, ради которой сам Товтивил рискнул пойти на небывалый досель великий сговор, ту, с которой был готов Федор провести оставшийся век жизни? Не знал уже, что и думать, но от досужих по случаю размышлений его оторвал гонец с южного порубежья.

— Худо дело, князь, — с порога дома заговорил посланник, не дожидаясь вопроса. — Озоруют очень татарове, пытавшиеся в Мазовию да к мадьярам проникнуть. Войско у них было невеликое, числом едва человек тысячи в две, понятно, что проверить вышли, как их встретить готовы — и готовы ли вовсе. Но на обратном пути, — гонец скорбно склонил голову.

— Говори, — властно молвил Товтивил. — Как есть, сказывай.

— Случайно, можно сказать, прознали мы про то, князь. Татарове на обратном пути осенью, проходя мимо владений русичских, — пусть и считают тех своими данниками и товарищами — беду для них организовали. Вынимали поганые у убитых ими поляков сердца, обмакивали в сильный яд и втыкали на колья, что расставляли под водой по озерам и рекам. Рассказывали нам, что не брезговали при том степняки и чернокнижными услугами — даже из нашего Литовского края вытребовали себе юодокнигиникасов. И оттого много людей потом, в основном среди русичей, что отравленной и заговоренной ядовитой воды той испило либо в приготовлении пищи пользовало, заболевали неведомыми в тех местах болезнями и умирали в муках, пока не проведали про эту мерзость отравную.

— Так, с этим понятно, — молвил Товтивил. — Будем думать, как еще и эту напасть обойти. А что слышно про княжича Федора? Знаю я про его планы, важно, что в народе про его деяния нынешние слышно? Да и как старый князь Константин — здоров ли и силен по-прежнему бык Безрукий? Придет ли под Дерпт тверской князь Ярослав Ярославович?

— Начну, с тверичей, князь, — отвечал гонец. — Войско от Ярослава Ярославича ожидается в пределах, оговоренных меж вами. Придут ли новогородцы, пока неведомо. Смолян точно не будет. Княжич Федор решил обойтись в основном своими силами.

— Это я уже понял, надеюсь, в Кенигсберге нам достанется больше воинской славы, — нетерпеливо перебил гонца Товтивил. — Что сам-то Константинович поделывает?

— Послухи донесли из Витебска, что после того, как княжич там погостил, некий немецкий купец Ильбрант направил на него в рижский магистрат жалобу, что обманут полочанином на целых тринадцать изроев*. И говорят, что архиепископ рижский, преосвященный Иоанн принимает в решении по тому делу самое живое участие.

— Ну да, деньги приличные, — согласился князь. — Но это не наше дело, хотя после взятия Дерпта Федор может долг и погасить, если его признает. Ожидают ли, кстати, в Датской Эстляндии нашего выступления?

— Как нам удалось вызнать, мирной жизнью по-прежнему живут там. После битвы при Раковоре убедились вроде бы датчане, что русичи без осадного припаса на стены не пойдут. А в онемеченном Дорпате и вовсе покойны, ведь целых три стены вокруг города!.. Вот, смотри сам, князь, что пишет оттуда послух: «бяше град тверд Гюргев в 3 стены и множество людии в нем всякых, и бяше пристроиле собе брань на граде крепку», — гонец развернул перед Товтивилом небольшой пергамент.