Диверсант из рода Нетшиных

А что Дьявол? По прежнему сохраняя маску безразличия, Конрад тихонько тронул коня, развернул его наособь от схватки и — вдруг резко поднял животное в свечку так, что конь продолжал понемногу поворачиваться, мелко переступая задними ногами, а всадник изловчился и метнул взятый — пусть и бесчестным, но боем! — меч в направлении Федора. Клинок лихо свистнул, рассек воздух и вонзился, чуть трепеща, в стену дома совсем близко от головы княжича.

Полочанин вздрогнул — нет, не успел он испугаться, слишком неожидан и стремителен был немецкий бросок, в иную пору Константинович на очередном дружинном пиру даже с восхищением эту историю друзьям пересказывал бы, ибо свидетелем сам лично был! — и пропустил сразу две взвившиеся над плечами атакующих веревки.

Что ж тут поделаешь — хоть и теплилась в сердце Федора после вчерашнего веселья и бурной новобрачной ночи слепая надежда в то, что все вмиг образумится, что вот-вот раздастся близкий и легкий перестук копыт отцовой дружины, той, что многажды водительствовал княжич в порубежье, что раздадутся совсем рядом до хрипа знакомые с детских лет голоса русичских воев, что канет наконец прочь этот дьявольский морок! — ан нет, понял Константинович, что это его последний бой.

И рубанул, что оставалось сил по одной из летящих к нему веревок, казалось, послушно дал запутать себя второй. И внезапно, не дожидаясь рывка со стороны осклабившегося в гнусной ухмылке немца, сам бросился вперед, прямо на клинки замерших от неожиданности оружных. В последний миг стояли перед взором умирающего на чужих мечах Федора — красна такая смерть, ой красна, не только славой своей, но и кровью пролитой! — бездонные глаза его любушки, Вайвы-Варвары-Радуги...

Этой части полевого стана с наблюдательного пункта Андрея видно не было, кровавого зрелища, впрочем, хватало в избытке и без того. Но, надо заметить, что Внуков уже подобрался, незаметно для товарища по лесному приключению успел проверить свое тело на предмет переломов-повреждений — нет, все в норме, еще пара-тройка минут, и можно попробовать поработать, как умеет.

«А для начала, товарищ майор, — как нас учили? — надо собрать предварительные разведданные, провести их хотя бы первичные обработку и анализ, и только потом переходить к выработке и принятию хоть какого-то маломальски приемлемого в такой ситуации решения. Итак, что мы имеем? — размышлял Внуков. — Примерно знакомое и по координатам, и по опыту предыдущему место. И обстоятельства, в нем происходящие, совершенно с моей эпохой — вернее, временами, в которые я живу, вернее, жил что ли уже? — принялся поправлять сам себя, но тут же бросил это бессмысленное занятие. — Ну, даже приблизительно они между собой не связаны. Потому что никакой это не пикничок заигравшихся реконструкторов. Бойня это, бойня, причем, настоящая, взаправдашняя. И надо для начала попытаться определить, в какое хоть примерно время меня, так сказать, затянуло. И кто здесь, так сказать, „наши“, а кто — нет».

Чуть скосив глаза, Андрей приметил, как напрягся и замер вдруг его сосед по наблюдательной позиции. Проследил за его взглядом, и сам обмер, увидев, как раззявился в неслышном отсюда из-за расстояния безумном крике рот совсем молодой еще — едва ли четырнадцатилетней! — девчушки, которой проскакавший мимо нее черный всадник ловким лихим ударом кривой, сильно напоминающей слегка разогнутый наружу серп сабли снес не только кисти рук, но и то, что они прикрывали — уже вполне оформившиеся тугие груди.

А сознание зиниса — не двоилось уже, скорее, троилось. Одна часть его по-прежнему зорко следила за всем происходящим на полевом стане, отмечая и фиксируя даже мельчайшие подробности. Другая напряженно пыталась сопоставить наконец-то личину явившегося из болота незнакомца с другим, точно знакомым обликом, чуть ушедшим куда-то в сторону из-за густоты совершавшихся чуть ранее и прямо здесь событий. А третья — третья мучительно пыталась понять, почему же не прибыл на засватанную им свадьбу князь Товтивил. Небось, появись жданный беглец со своими воями на великом празднике, точно уж не случилось бы обрушившейся непонятно откуда страшной беды.

Внезапно в голову Лукоте толкнулся и четвертый слой размышлений, что было, пожалуй, даже для жреца и поопытней чересчур. Вспомнил зинис о случившемся с идолом Перкунаса, вспомнил, что еще с утра пытался разгадать эту загадку, да дела свадебные, да и возникший явно не в срок смертный переполох отодвинули важнейшее, по сути, дело. А ведь точно придется тяжелый ответ держать за события в священной роще перед самим Криве-Кривейто! Мрачные это были думы у Валимантайтиса, и да и день в целом, надо сказать, явно не задался. Это точно был не день Лукоте.

Тем временем кровавая жатва на вершине холма близилась к завершению. Часть оружных споро сгоняла намеченных в полон в общий пока гурт наподобие овечьего, часть, спешившись, склонялась то и дело над трупами, обшаривая их в поисках добычи. А урожай на этом смертном поле обещал быть знатным! В лучшее наряжались отправлявшиеся на свадьбу, хотели щегольнуть перед соседями да знакомыми и старыми украшениями, на которое те давно завидовали, и новинами, специально приобретенными или выделанными ради великого праздника. И с деньгами были все без исключения гости великого застолья. С хорошими по местным меркам деньгами.

Конрад приподнялся в стременах и звучно крикнул своим людям:

— Вязать полон попарно, сводить в одну колонну, впереди ставить самых на вид крепких. Пойдем быстро, к утру нам надо оказаться верстах в десяти отсюда, как минимум. То, что не додобрано с мертвых — оставить, пусть местные тати порезвятся, с них и первый спрос за содеянное будет. Быстрее, быстрее все! Не позже, чем через десять минут нас здесь быть не должно...

Пелюше надо было бы гордиться собой, да как-то не получалось. Впрочем, радовался он и свершившейся как бы мести, хотя — ну кто ж знал, что эти клятые немцы устроят из свадебного полевого стана кровавую баню? — и в то же время понимал, что оплошал сильно: не получилось у него при всем полученном от комтура кенигсбергского Альбрехта Мейсенского крепком отряде пленить полоцкого княжича, мертвым лежал, незряче глядя в огромные по лету звезды Федор Константинович.

Меч его Сквайбутис приторочил к седлу, как и один из мечей дружинников, два других пришлось отдать в приз Конраду и Мартину Голину. И только сейчас начал всерьез задумываться «герцог литовский», как и перед кем объясняться придется и за клинки эти — слишком заметные, чтобы легко с рук сбыть, — и, главное, за смерть русичей. Перебитая на холме жмудь Пелюшу занимала мало — хватает вокруг по окрестным деревням да селам плодовитых женщин, еще нарожают...

Боярину Даниле Терентьевича продолжало в этот летний день везти: не замеченным налетчиками добрался до видневшегося на западной стороне под холмом леска. Теперь доверенный друг убитого — вроде как своими глазами видел то Данило — княжича пробирался тишком по темным кустам, как вдруг сначала услышал поодаль приглушенные голоса, а вскоре заметил и краткий красный, как чересчур многое этим вечером, отблеск небольшого костерка, разведенного между трех приметных размерами и формой камней.

Боярин подобрался поближе и углядел в одном, протянувшем ладони к пламени, светлому и чистому, руководившего обрядами на свадьбе швальгона Лукоте. Лицо второго рассмотреть не удавалось до той поры, пока сидящий человек не поднял, наконец, опущенную голову. Данило ахнул и не помня себя бросился вперед, не разбирая пути:

— Княжич, Федор Константинович... Так ты жив!..

Глава 6

в которой Пелюша в необычной компании останавливается по дороге в Кенигсбергский замок на постоялом дворе, а Вайва придумывает имя для сына

Вайва выходила из муторного забытья долго. Очень долго и трудно. Сначала ей мерещилось, что любый Федор, что был так ласков и нежен с ней прошлым уже вечером, вдруг превратился в какое-то злобное чудовище с головой крысы, что вдруг подхватило молодую женщину на передние лапы и начало неравномерно — то голова выше, то ноги, — подбрасывать ее перед собой в воздух.

Но багровых оттенков пелена постепенно исчезла, и Вайва обнаружила себя лежащей на животе поперек чужого седла со спеленутыми тугой веревкой руками и ногами за спиной какого-то всадника. А помстившееся в слепом мороке подбрасывание — то лошадь переступала несколько неровно, словно слетела у нее с одного из копыт подкова, оттого так и потряхивало.