Дивизион

– Смотрите, кто к нам пожаловал, – сказал политрук батареи, как только Азизов успел войти в это помещение. – «Дед» Советской Армии!

Пока все недоброжелательно смотрели на Азизова, старший лейтенант позвал его в угол. Именно этот старший лейтенант относился к Азизову хорошо, уважал его за знания, которые он временами все еще демонстрировал на политзанятиях. И другие офицеры, собравшиеся в эту ночь здесь, тоже с ним особенно не враждовали. Иногда, правда, у Азизова бывали стычки с командиром взвода. Сегодня настрой у всех был другой. Возможно, это было поручение командира дивизиона, который сам лично вычислил, кто ударил одного из молодых солдат. В таком случае это можно было воспринимать как выполнение приказания командира дивизиона.

Отведя его в угол, политрук спросил Азизова, за что он ударил того молодого солдата. Азизов не смог ничего ответить и покраснел. Тогда политрук батареи дал ему пощечину; это скорее означало порицание, чем наказание, поскольку удар был не сильным. Но тут же вперед бросился тот самый новый лейтенант. Вообще-то этот лейтенант не был начинающим, он перешел к ним недавно из другого дивизиона, где уже прослужил несколько лет. Лейтенант стал наносить ему удары ногой в живот, сильно крича и ругаясь при этом. Все остальные офицеры стояли и смотрели, пока он избивал Азизова, который начал кричать от боли и страха.

– Все, все, достаточно, хватит! – попытался остановить разъяренного лейтенанта политрук батареи, которого тут же поддержали командир взвода, а за ним и два других офицера.

Когда лейтенанта наконец-то оттащили от него, Азизов, все еще держась за свой живот, со стонами отошел в угол, ожидая, что теперь ему прикажут офицеры. Они поругали его еще раз и поручили подмести полы в помещении, а затем еще вырыть яму в нескольких метрах от кабин. Интересно, не Звягинцев ли подсказал им применять к нарушителям такое наказание? Ведь до этого никто здесь не говорил о таком — вырыть яму длиной, шириной и глубиной по два метра. Как бы там ни было, опыт такой работы у Азизова был немалый.

Давление на солдат и офицеров со стороны нового командира дивизиона все время росло. За нарушения солдат он все чаще наказывал самих офицеров, натравливая их на солдат. За каждое неповиновение солдаты могли быть теперь избиты офицерами. Правда, доставалось пока не всем. С Ахмедовым, Мовсумовым, Чельновым и Дурдугельдыевым они были осторожны. С Мардановым офицеры выбрали немножко другую тактику. Они его пытались убедить быть более дисциплинированным и начать нести службу более ответ-ственно.

Новый командир старался укрепить дисциплину в дивизионе: каждый день он назначал ответственных за порядок, сам проверял, как выполняются его предписания. Прежде нигде особенно не обращали внимания на то, за сколько времени солдаты раздеваются или одеваются. Командир же стал требователен и в этом вопросе. Он легко мог оскорбить и даже ударить солдат в открытую на глазах у всего дивизиона. С офицерами он обращался тоже грубо, иногда даже оскорбительно, с прапорщиками вообще не церемонился. Старшину дивизиона — прапорщика он жестоко обругал на разводе. А однажды он вступил чуть ли не в драку с другим прапорщиком, который не смог выполнить его приказ. Вопреки ожиданиям прапорщик Такарбаев не стал терпеть поток оскорблений. Он отодвинул руку командира, тянувшегося к его горлу, и ответил ему скользящим ударом по козырьку фуражки, которая отлетела в сторону. Командир, даже встретив такое серьезное сопротивление, не успокаивался и продолжал оскорблять прапорщика. Потом он отвел прапорщика через всю территорию дивизиона к месту, где под кабинами было расположено бомбоубежище, и закрыл его там. Все это опять происходило на глазах у всего дивизиона, которому оставалось только молча наблюдать за происходящим.

Новый командир дивизиона пытался превратить этот дивизион в образцово-показательный. Строгость со всеми солдатами, включая старослужащих, предъявление требований, которые больше подходили бы для карантина или учебки, вскоре изменили облик дивизиона. Старослужащих офицеры не стали здесь чтить так, как это было в первом дивизионе Азизова.

По-своему пытался перевоспитать командир технической батареи Рожков солдата по фамилии Судаков. Судаков, как и Азизов должен был уволиться наступающим летом и тоже сталкивался с большими проблемами в армейской жизни. Он пил, как только находил для этого возможность. Пили в дивизионе почти все — и офицеры, и солдаты. Только солдатам это было намного сложнее, нужно было очень строго следить за тем, чтобы тебя не поймали, так как это считалось очень грубым нарушением дисциплины. Азизов хорошо выпил, когда все солдаты его призыва отмечали последний Новый год в армии. Безусловно, и Судаков был рядом со всеми солдатами, ставшими теперь самыми старшими по возрасту службы в дивизионе. С этим же Судаковым Азизов однажды выпил бутылку водки на двоих в посудомойке, пока выполнял наряд по кухне. Только Азизов с этим был особенно осторожен, старался не попасться выпившим, зная, что это может еще больше испортить его репутацию в дивизионе.

Мало того, что Судаков часто пил, он еще умудрялся при этом попадаться почти каждый раз. После того как командир дивизиона резко отругал его за недостойное поведение, за его воспитание взялся сам командир технической батареи Рожков. Новый комбат Азизова был человеком мягким, обращался с солдатами не грубо, никогда не поднимал на них руку, даже после того, как новый командир дивизиона почти официально это разрешил. По отношению к Судакову Рожков выбрал другой метод: он призывал его хорошо служить, соблюдать дисциплину, перестать пить. Рожков пытался ему объяснить, что все это делается ради его же блага: так он может раньше уволиться. Судаков и вправду начал исправляться: стал более дисциплинированным, а главное, перестал пить. Рожков поощрял его за каждое хорошо выполненное поручение, хвалил, даже ставил в пример. Один раз дошло до того, что комбат отдал Судакову увольнительное на полдня, чтобы тот мог пойти в маленький городок, лежащий в пяти километрах от дивизиона. Судаков в тот день покинул дивизион в хорошо выстиранной и отутюженной одежде, начищенных и доведенных до блеска сапогах, в таких же аккуратных, чистых шинели и шапке. Уйдя с утра, он должен был вернуться к часу дня обратно. Как-то так получилось, что в тот же день в городок этот отправился один из молодых лейтенантов из технической батареи. Возможно, он должен был следить за Судаковым по поручению комбата, кто его знает. Однако к положенному часу Судаков не явился, но вернулся тот самый лейтенант. Солдаты, увидевшие его, сразу почувствали что-то неладное и особенно после того, как он, отыскав Рожкова, отвел его в сторону и что-то нашептал ему. Вид у комбата сразу стал озабоченным, и он торопливо отправился на позицию. Через полчаса все офицеры технической батареи покинули дивизион в грузовике в направлении городка; их отправил Рожков, можно было предполагать, что за Судаковым. Как и в каком виде Судакова привезли обратно, многие солдаты не видели. Те же, кто его видел, рассказывали, что Судаков был весь в грязи и крови. Азизов встретил его случайно через несколько дней недалеко от бомбоубежища, где тот отбывал наказание и был выпущен на короткое время подышать свежим воздухом: одежда его была замызгана, лицо в ссадинах, синяках и царапинах. Он нервно вздрагивал и на вопросы оказавшихся рядом солдат не отвечал. Прошло еще несколько дней, Судакова из бомбоубежища отпустили. А, вернувшись наконец в строй, он все равно о том происшествии много не рассказал. Сказал только, что его напоили водкой местные люди в городке, угостив еще и закуской. Вдруг откуда-то появился лейтенант и потребовал, чтобы он вернулся вместе с ним в дивизион. Судаков отказался выполнить его требование. Когда пришли другие офицеры, чтобы посадить его в грузовик, несколько людей, с которыми он распивал водку, встали на его защиту. Они даже пытались оградить солдата, когда разозлившиеся офицеры прямо у всех на глазах начали его избивать. Но жители городка не смогли защитить Судакова. А Рожков после этого случая делал вид, будто такого солдата в гарнизоне не существует.

Тяжелая участь настигла другого солдата – Чеприкова, который попался по пьянке, когда ему оставалось служить всего несколько месяцев. Чеприкова арестовали и держали в бомбоубежище несколько дней, где, как можно было полагать, часто избивали. А когда он вернулся обратно в строй, он был уже не в себе. У Чеприкова дрожали руки, он долго не мог стоять на одном месте, всего боялся и часто плакал, чего за ним прежде не наблюдалось. У него начались боли в почках, впоследствии он был отправлен в санчасть. Оттуда он больше не вернулся: его состояние признали непригодным для дальнейшей службы и оттуда же отправили домой.

Отношения Азизова с Мардановым оставались более близкими, чем с другими земляками. Они вместе сидели на политзанятиях, вместе ходили в караул или выполняли другие наряды. После полутора лет армейской службы Марданов начал однако меняться. Тактика, выбранная офицерами по отношению к нему, стала оправдывать себя. Человек, который прежде не отличался особым рвением, теперь старался не допускать нарушений, беспрекословно подчинялся приказам офицеров. Вскоре ему дали звание ефрейтора. Такое звание, с ношением одной единственной лычки на погонах, считалось среди солдат позорным. Но новый командир решил выдавать звание ефрейтора как поощрение. После этого Марданов особенно изменился: он из кожи вон лез, чтобы угодить начальству и занял жесткую позицию по отношению к своим сослуживцам, требуя от них выполнения всех требований. Такое изменение в поведении Марданова сильно огорчило Мовсумова с Ахмедовым, которые боролись за сохранение доброго имени своих земляков. Ахмедов пытался даже поговорить с ним, чтобы он так не усердствовал. Только Марданов никого не слушал. Его чрезмерное усердие скоро стало поводом для насмешек у солдат. Теперь офицерам в дивизионе удивительным образом становились известны все разговоры между солдатами. Дошло до того, что некоторые разговоры, которые вели между собой солдаты в курилке, стал обсуждать сам командир на разводе, высмеивая их тщетные надежды на легкую службу. Никогда прежде подобного не было. Кто бы мог быть доносчиком — думали, рядили солдаты. И скоро дивизион пришел к единому мнению: доносит Марданов. Это стало повторяться все чаще и чаще и становилось все очевиднее. Теперь это ни у кого не вызывало сомнений. Некоторые были склонны объяснять это стремлением Марданова как можно быстрее избавиться от позорного звания ефрейтора и получить младшего сержанта. Другие полагали, что он был доносчиком всегда, просто сейчас это стало очевидным. Вскоре и земляки перестали его защищать. Но и теперь, когда от Марданова отвернулись все солдаты, Азизов продолжал с ним общаться, как ни в чем не бывало. Его связывало с Мардановым нечто большее, считал он, в особенности то, что он был вместе с ним выслан когда-то из полка в первый дивизион. Хоть Марданов и оставил его потом одного в невыносимых условиях и убежал, Азизов на него не обижался. Хотя, думал он иногда, не вел бы Марданов вначале себя так вызывающе, Азизов мог бы начать службу в том дивизионе более спокойно и продержаться там. Теперь все стало наоборот: Азизов, может, не без поддержки земляков, завоевал среди солдат определенное уважение в этом дивизионе. А его давний сослуживец, который и здесь изначально пользовался куда больше авторитетом, чем Азизов, начал это стремительно терять из-за новой «славы», приобретенной им к концу службы: Марданов стал самым последним, самым презираемым солдатом в дивизионе. Его не били, но стали оскорблять и называть в лицо «стукачом» даже солдаты, прослужившие меньше него. Его игнорировали, с ним не здоровались, никто кроме Азизова не хотел садиться с ним за один стол. А Марданов не реагировал, продолжал вести себя в том же духе, продолжая, возможно, надеяться получить заветное звание сержанта, о котором прежде и не думал.

Что касается офицеров, то многим из них с появлением нового командира жилось тоже несладко. Особенно досталось тем, кто много пил. Особенно подвержен был этому недостатку один из молодых лейтенантов, Коллован. Как-то в дивизионе поползли слухи о том, что Коллован хочет уволиться из армии как Алексенко. Между прочим, об Алексенко, которого знали офицеры и в этом дивизионе, говорили, что он вроде добился своего и уехал в свое родное местечко. Теперь на это надеялся Коллован. Он стал просить командира о том, чтобы тот помог ему покинуть армию, в которой он больше не хотел и не мог служить. Только командир не хотел даже слышать об этом и выгнал его из кабинета, когда тот явился к нему с этой просьбой. А когда командир поймал молодого лейтенанта сильно пьяным во дворе дивизиона, вышвырнул его собственными руками за ворота. Коллован валялся там полдня, то ли от того, что не в состоянии был вставать из-за сильного опьянения, то ли от того, что не хотел больше жить. Но он потом все-таки вернулся в дивизион и продолжил в нем службу.

К концу службы многих солдат одного с Азизовым призыва отправили выполнять «аккордные работы» в полку. Азизов остался в дивизионе с двумя среднеазиатскими солдатами. Он надеялся, что ушедшие в полк на работу вернутся, когда их будут увольнять, и он успеет с ними попрощаться. Вернулся же только один Чельнов, который решил проститься с дивизионом, что очень обрадовало Азизова. Чельнов был уже уволен из армии и, как любили здесь говорить, являлся «свободным человеком». Весь вечер Азизов провел вместе с ним. Чельнов рассказывал ему, что он собирается делать в гражданской жизни, куда думает идти устроиться работать, когда намерен жениться. Азизов тоже рассказал ему о своих планах. Только никак не верилось, что и ему наконец-то посчастливится уволиться из армии. Утром, когда Чельнов, прощавшись со всеми, собирался уходить, Азизов рассказал ему о своем настроении.