Дивизион

— Успокойся, Азизов, и тебя уволят, — похлопал его по плечу Чельнов. – Кому ты здесь нужен, если свои два года уже отслужил? Неделю, две и тоже домой поедешь.

На прощание обнялись:

— Напиши письмо, — сказал ему Азизов, немного расстроенный этим расставанием.

Жизнерадостность, веселость, поддержка Чельнова помогали и Азизову переносить тяготы армейской службы в последний год. И Чельнов так поддерживал, подбадривал не только его одного, многих солдат, несмотря на все его кажущееся равнодушие и презрение ко многим явлениям жизни, к проявлениям слабости.

– Напишу, напишу, – сказал Чельнов, опять. – И ты напиши, – добавил он, желая вновь подбодрить его.

Когда Чельнов уходил к воротам, чтобы навсегда покинуть дивизион и армию вообще, Азизову, следившему за ним, стало очень тоскливо от мысли, что он сам еще какое-то время должен был находиться здесь.

Но вот пришел тот день, когда и Азизов вместе с двумя солдатами из Средней Азии покинул дивизион. В последний день добровольно пришли помогать им все солдаты, чтобы закончить работу, данную им главой дивизиона; это являлось условием для того, чтобы на следующий день командир взял их с собой в полк за документми на увольнение. И только благодаря этой добровольной помощи других солдат они успели вовремя закончить порученную им «аккордную работу».

Получив наконец-то свои документы в полку, Азизов покинул его и пошел на вокзал. Добравшись поездом опять через пустыню до моря, он пересел на паром, который перенес его на другой берег. На пароме Азизову в голову полезли страшные мысли, виделись ужасные картины. Ему стало казаться, что все люди, которые избивали и гоняли его в течение всего первого года службы, и все, над кем ему затем довелось покуражиться, теперь одной толпой обступили его и не отпускают. Одни хотят ему отомстить, другие – поработить окончательно. И сколько он ни пытался от этих видений и мыслей избавиться, ничего не получалось, они преследовали его теперь везде и всюду.

Афганистан

Захид Эсрари, который как Азизов был призван в армию по окончании первого курса университета, попал в другую колонну. Cначала они ехали вместе в одном поезде, потом группу Эсрари высадили на какой-то станции в пустыне. Это место оказалось учебкой для солдат, которых должны были позже отправить в Афганистан. Об этом тогда он ничего не знал. Лишь много позже офицеры сообщили солдатам эту новость, хотя подготовительную работу вели сразу: часто рассказывали об Афганистане, о положении Советской Армии там, о «душманах», и о том, как они, пользуясь поддержкой империалистов, воюют против собственного народа, стараясь затащить их в религиозную пропасть средневековья.

Мотострелковую часть, расположенную в пустыне, посещали самые высокопос-тавленные офицеры из округа и из армии, воюющей в Афганистане. Подготовке солдат уделялось особое внимание, проверялось качество занятий, проводимых с ними. Те, кто до армии водил машину, управлял теперь бронетранспортером. У Захида подобного опыта не было, да и водить эту громоздкую машину он не рвался. Вот и приходилось ему теперь во время учений бегать за ней, по песку, глотая пыль, в такую жару, когда даже стоять и просто дышать было трудно. Приходилось бегать с полным обмундированием, имея при себе защитную одежду против химической атаки, флягу для воды, висевшую за поясом, с рюкзаком и автоматом на плечах. Пот лился ручьем, жар, идущий от нагретых песков, духота создавали такое впечатление, будто тебя посадили в печку и поджаривают там. Все это было очень нелегко, особенно в первые дни, потом солдаты начали постепенно привыкать.

Захид, сын профессора–востоковеда, особенно избалован в жизни не был. Его отец приехал в Баку в конце 40-х из иранского Азербайджана со своими родителями, участниками коммунистического движения в северных провинциях Ирана. После того как советские войска покинули Тебриз, деду-коммунисту пришлось бежать на другую сторону реки Аракс. Дед был плотником и устроился при прибытии в Баку в строительную организацию, оттуда и ушел потом на пенсию. Дед мог писать и читать арабскими буквами на азербайджанском и персидском и немножко даже на арабском языках. Арабскому и персидскому он научился, когда ходил в медресе. А писать на азербайджанском научился позже самостоятельно. В Тебризе он писал письма для своих безграмотных родственников и соседей. Но потом он вынужден был бросить медресе и начать искать работу. Вначале дед

работал чернорабочим: ему давали выполнять самую трудную и грязную работу, и зарабатывал он совсем мало. А потом постепенно научился ремеслу плотника и устроился работать на фабрику по обработке дерева в окрестностях Тебриза. Когда он работал на фабрике, дед и познакомился с коммунистами, которые приходили к ним. Вначале он на них никакого внимания не обращал, даже опасался их. Хозяин фабрики ненавидел коммунистов, пытавшихся вести агитацию среди рабочих. Он предупреждал: если узнает, что кто-то общается с коммунистами, немедленно уволит его. А молодой Эсрари, живший только заботами о семье, очень дорожил своей работой. Но выгнать коммунистов с фабрики было непросто. Если их не пускали вовнутрь, они поджидали рабочих на улице, чтобы вести свои непонятные разговоры. Однажды им-таки удалось заинтересовать молодого Эсрари; они говорили о том, что можно добиться того, чтобы хозяин создавал лучшие условия для рабочих на фабрике, повысил им зарплату и установил лимит рабочего дня, не больше восьми часов. Это очень серьезно удивило молодого рабочего: как можно предъявлять такие условия хозяину? Он же выкинет с фабрики за это, а желающих здесь работать более чем достаточно, и не каждого он еще берет. Эсрари помог устроиться один из соседей, который уже давно работал на этой фабрике. Выгони его хозяин, он не знал, куда идти потом работать. Хоть Тебриз был город большой, слухи в нем распространялись быстро, человека с дурной репутацией больше никто не хотел брать. Пришлось бы семье голодать. Его братья были еще маленькие, нужно было заботиться о них. Кроме того его испорченная репутация могла бы также повлиять на их судьбу. Поэтому Эсрари был осторожен, осмотрителен и старался не поддаваться провокациям. Тем не менее, коммунисты его заинтересовали, увлекли своими разговорами о справедливости, о том, что и он, и его семья могут жить значительно лучше и достойнее. Неужели можно работать всего восемь часов в день и получать неплохую зарплату? И добиться того, чтобы хозяин не преступал границы в обращении с ними? А хозяин был вызывающе груб, подчеркивал, что не видит в рабочих людей, обращался с ними как со скотом, оскорблял не только их самих, но и членов их семей. Все терпели, никто никогда не возражал, лишь бы он не выкинул их с работы. А работать им приходилось с самого раннего утра до позднего вечера, иногда до полуночи, никто при этом часы не считал. А когда был большой заказ, приходилось и сутки напролет работать. Хозяин же платил им все равно за один день. Никто не смел даже голос поднять, все держались за свои рабочие места. Зарплату получали один раз в конце месяца. Деньги заканчивались быстро, и Эсрари все время успокаивал своих домочадцев, что вот-вот дадут зарплату: работал он хорошо, ни одного дня не пропускал, если даже болел, в надежде, что хозяин выпишет ему хорошие деньги. Иногда хозяин шел на уловки и платил жалованье только через месяц, как бы за два месяца сразу, но при этом срезая из одного заработка половину. Объяснял он это убытками при продаже досок и мебели, которую они изготавливали. Рабочие, и Эсрари в том числе, радовались, что хоть какие-то деньги получают.

Но так было до тех пор, пока коммунисты не стали ему объяснять, что можно жить совсем иначе: работать меньше, получать больше и самим оказывать давление на хозяина. Коммунисты же рассказали ему о том, что такое забастовка. Стоит устроить забастовку, хозяин понесет убытки из-за простоев и тогда согласится если не на все требования, то хотя бы на какие-то из них. Нужно только выбрать для этого подходящий момент. Он не успеет их сразу уволить и набрать новую группу рабочих, если будет срочный заказ. Они же рассказали ему о справедливом обществе, когда бедных и богатых не будет, все будет равны и всего будет предостаточно. Да, они действительно заинтересовали Эсрари, в сердце которого стала появляться какая-то искорка надежды на то, что в мире и в самом деле есть справедливость.

С одним из коммунистов Эсрари был еще раньше знаком: он был старшим сыном сапожника, который имел свою будку недалеко от их дома, и у которого их семья чинила обувь. Вот там он и видел этого человека, который был на несколько лет старше его. Эсрари слышал, что сапожник продал часть своего имущества и отдал все накопленные им деньги для того, чтобы его сын поступил в университет в Тегеране и учился там. Однако позже сапожник, говорили, отвернулся от своего сына, перестал оказывать ему денежную поддержку. Ходили слухи, будто сын этого известного в округе ремесленника связался там с непутевыми людьми. И отец даже имени сына не хотел больше произносить и слышать. Теперь на фабрике Эсрари увидел этого человека, уже ставшего взрослым мужчиной. Он также узнал его, и поэтому Эсрари начал слушать разговоры коммунистов, которые вскоре так увлекли его, что он забыл об осторожности. Хозяину донесли о встречах Эсрари с коммунистами. Тот очень разозлился, хотел даже отдать Эсрари в руки своих помощников — крепких молодых мужчин; такое наказание он применял на фабрике часто, если чей-то поступок ему не нравился. Подойдя к нему, и по его решительному виду поняв, что Эсрари его больше не боится, он остановился и позвал рабочего во двор. Там наедине он начал отеческим тоном советовать ему не связываться с такими нехорошими людьми. Иначе ему грозит увольнение. Надо подумать о семье, что с ней будет, если он останется без работы. Кто возьмет его потом, если станет известно, за что он уволен. Хозяин выразил надежду на то, что Эсрари сделает правильные выводы. Именно в этот день парень почувствовал, как сам хозяин боится коммунистов.

Надежды хозяина оказались тщетными. Интерес Эсрари к идеям, пропагандируемым коммунистами, стал расти, и он начал теперь сам к ним ходить, как только находил возможность. Коммунисты проводили собрания каждый раз в новом месте, чтобы не попасться в лапы сербазам. Эсрари уже знал, кто такие Маркс, Энгельс, Ленин, Сталин, потом даже стал членом коммунистической партии. А потом ему поручили самому проводить агитацию на фабрике, на которой он работал. Вначале рабочие уговаривали его отказаться от идей коммунистов и продолжать работать как прежде. Постепенно Эсрари смог пробудить у многих из них интерес к коммунистическим идеям, он призывал их жить не как животные и требовать создания условий для этого у хозяина. Количество желающих слушать Эсрари, несмотря на опасения, постоянно росло. Хозяин и его приспешники за всем этим тихо наблюдали, пока Эсрари не стал призывать рабочих к забастовке. Больше хозяин не намерен был это терпеть и уволил Эсрари.

Несколько дней Эсрари пребывал в очень тяжелом состоянии духа: он считал, как и другие коммунисты, что хозяин не пойдет на то, чтобы уволить его. Он уже готов был идти просить прощения. Но тут к нему пришли товарищи по партии, принесли деньги и продукты и начали убеждать в том, что еще ничего не потеряно, и нужно продолжать борьбу. Еще несколько рабочих фабрики продолжали вести пропаганду, и забастовка стала уже реальной. Среди требований был и пункт о восстановлении Эсрари на работе. Он был одним из активных организаторов этого первого здесь акта протеста.