Дмитрий Донской. Искупление

— А ввечеру Василей Капица да Семён Онтонов узрели во поле виденье чудное: набежало с востоку эфиоп превеликое множество и все ко княжему шатру, а тут и явись внезапну Пётр-митрополит со жезлом златым и почал тех эфиоп жезлом прокалати и всех прободе!

Елизар послушал его немного, но дольше оставаться у светлого и тёплого костра ему душа не дозволяла. Надо было снова отправляться за Красный холм, туда, где ходили на рысях две сторожевые сотни — Мелика и Тютчева. Он поклонился за хлеб-соль и, уже подтягивая подпругу и поправляя седло, слышал, как Бренок внушал кому-то:

— Река Дон за спиною нашей — то победы знак. Так и в досельны годы Ярослав Великой победил презренна Святополка [90] .

Обе сторожевые сотни Елизар нашёл скоро, он услышал их по топоту копыт: сотни подошли вплотную к стану татар и теперь уносили ноги, потому что со страху передовые полки ордынского воинства пускали стрелами во тьму. Даже когда сотня русских отскакала далеко, стрелы всё ещё шоркали во тьме жарко и жадно, — ордынцы били для острастки.

Уже к утру, когда перевалили через Красный холм, Захарий Тютчев, слегка стеснив коня Елизара в сторону, сказал:

90

...и в досельны годы Ярослав Великой победил презренна Святополка. — Святополк Окаянный (ок. 980 — 1019), князь туровский и великий князь киевский, старший сын Владимира I Святославича. Был женат на дочери польского короля Болеслава Храброго. С его помощью Святополк готовил заговор против отца, после смерти которого Святополк овладел великокняжеским престолом, убив своих братьев — Бориса и Глеба, а также Святослава. Против Святополка выступил его единокровный брат Ярослав Мудрый, князь новгородский, и победил его в битве при Любече в 1016 г. В 1018 г. с помощью польских и печенежских войск Святополку удалось захватить Киев, но вскоре он был разбит.

— Ты мне ровно брат родной... Сейчас рассветёт и сдвинутся рати... Давай, Елизаре, простимся, да крест мой прими, а я твой надену...

Они сняли кресты и обменялись.

— Ты мне ровно брат родной, — повторил Захарий. — Ты мне по сердцу пришёлся ещё в Орде, когда полонянку выкупали... Ежели со мною прилучится что, не забудь моих...

Они привстали в стременах и крепко обнялись, трижды поцеловавшись в губы.

21

Тихим всплеском колокольного звона пришло утро восьмого сентября 1380 года. И текли те всплески от устья Непрядвы, от той походной часовня, что стояла позади левого крыла русских воинов. Крохотный колокол еле пробивал густой туман, облегший за ночь Непрядву, Дон и Куликово поле, и никому в то утро неведомо было, что колокол будит вокруг себя землю, коей на многие века суждено стать самой большой могилой на Руси.

Крупная, погожая роса приклонила и обелила осенние травы. Щиты, латы, шлемы воинов — всё было омыто росой, и сами они освежались ею, надевали последние, чистые, смертные рубахи, уже не таясь друг от друга, открыто приемля скоро грядущую смерть. Там, в утренних сторожах, в передовом полку, — там ещё с вечера обрядились в эти рубахи и ждали в любую минуту, в любой час супостатов, а тут есть ещё этот последний час, принадлежащий воину, его душе.

В каждом полку были священники — те, что повелением митрополита Киприана, призванного Дмитрием на Москву (пришлось позвать!), были посланы с воинством из Москвы, те, что своею волею — кто дорогой, кто приехал из других городов — пристали к полкам, кто был взят самими боярами как теремные духовники... И вот всколыхнулись над полем хоругви и началась утреня. Громадное поле наполнилось пением разнобойным, но ладным. Где только-только запевали протяжный ирмос, а в большом полку, где тяжело обвисло великокняжеское знамя на безветрии привосходном, уже слышен был кондак канона...

После заутрени Дмитрий надел шлем и всю наплечную приволоку кольчугу, латы. Иван Уда туго застегнул на спине ремни и накинул багровое великокняжеское корзно. Меч Дмитрий прицепил сам, как ему было удобнее. Бренок подал щит тёмно-коричневый, бычьей кожи, надёжно оправленный широким железным обручем, крашенным суриком. Бренок помог сесть князю и сам проворно вскочил в седло. Буланый жеребец великого князя косился на чёрного, что был под мечником. Дмитрий никого не ждал в сопровождающие: все были при полках, а Боброк и Серпуховской ещё задолго до рассвета увели свой грозный полк за дубраву, на левом крыле войск. Туда сокрылась часть московской дружины, полк серпуховский и основная ударная сила — тверская дружина под началом Ивана Холмского, племянника Михаила Тверского, туда же, за дубраву, поставил Боброк и дружину князя Василия Кашинского. Немалая притаилась сила, но отрадней всего, что вся она, из разных княжеств, сошлась под единым знаменем. В прежние годы дед его Иван Калита, а потом и отец только в мечтах да во сне могли видеть такое...

У Красного холма, уже оттеснённая надвинувшейся татарской ратью, ещё ходила на рысях сторожевая сотня Тупика, сменившая Мелика и Тютчева. Ночной дозор довёл, что под утро татарские конники близко подбирались к нашим. Бренок выкликал из передового полка Тютчева, и тот подтвердил:

— Истинно, княже: ещё в сутеми кралися нукеры там и там, — он махнул рукой на правый край и левый. — Нюхать норовило агарянское племя — лазейку для конников шукали, вестимо!

Дмитрий тронул коня на полки правой руки. Тютчев правильно рассудил: Мамай в последний раз послал разведку, дабы отыскать незащищённое или слабое место для стремительного и всегда смертельного прорыва и охвата своей конницей полков врага. Однако Дмитрию казалось, что обойти справа татары не могут, недаром они с Боброком выбрали это место, там мешает разгону конницы речка Нижний Дубяк с оврагом и частая дубрава. У Мамая тут один план — проломить оборону, изрубить отступающих (это они любят!) и выйти за спину большого полка, и тогда это ядро в сорок тысяч треснет.

— Братия моя возлюбленная! — обратился Дмитрий к полку правой руки. Как бы вам ни было тяжко, а стоять надобно! Сдвинетесь с места — смерти не минете, а пропустите конников Мамая, нам там не устоять...

Тут начальствовали боярин Фёдор Грунка и два князя, два Андрея и оба Фёдоровичи — Стародубский и вот уж восемь лет близкий сердцу князь Андрей Ростовский. Как тогда, восемь лет назад, смело поехал он с Дмитрием в Орду, так и ныне одним из первых привёл дружину свою, с готовностью стал над полком правой руки. Негусто их тут, негусто...

У большого полка, что выстраивался посреди, ещё только-только подымались дружины с сёдел и попон, расстеленных на траве после заутрени. В густом тумане звякали доспехи, мечи, рожны копий.

— Бренок...

— У стремени, княже!

Но Дмитрий закусил губу, наклонился к гриве и тронул коня. Лишь через полсотни саженей промолвил:

— Ныне стану я в передовой полк! Ты же, Михайло, волен в выборе места...

— Княже... Я помню вчерашний уговор...

Кони их замялись: на пути стояли, посвечивая дорогими доспехами, все князья и бояре большого полка: Тимофей Вельяминов, Акинф Шуба, Иван Смоленский, Иван Минин, Иван Квашня. Голос Квашни Дмитрий услышал ещё издали, старик выкликал сына к себе, видно хотел отвести от него первую, страшную грозу, что ударит по передовому полку, но тщетно: юный кметь не желал покидать своего сотоварища Тютчева, а тут и великий князь подъехал...

За этот полк Дмитрий был мало-мальски спокоен: что ни говори, а большой. Пятьдесят тысяч надёжных пеших воев да двадцать тысяч позади конных. На краях конных поставлено лишь по десять тысяч, остальные схоронились за дубраву с Боброком и Серпуховским. Здесь можно надеяться на то, что не сдвинутся далеко, а вот полк левой руки...

Лев Морозов начальствовал над ним. Бренок выкликал его из середины дружин. Морозов увидел великого князя, засветился улыбкой крупных длинных зубов, раскраснелся то ли от волнения, то ли от прохладного тумана и растерялся немного. Часто ли приходилась ему бывать воеводою сразу нескольких дружин? А ныне под рукой у него сразу два князя с дружинами Василий Ярославский и Фёдор Моложский. В рядах воев было у Морозова какое-то смятение.

— До великого князя дойду! Челом бити стану! Почто нельзя в пярядовой стать?

Голос князя Моложского:

— Тебя, Рязанец, пешая рать генуезская на копьё воздымет!

— Ня страшуся! Мяня лось рогама бол! Пуститя сотни рязанские во пярядовой полк! О! Княже! — Рязанец увидел багровое корзно Дмитрия и ринулся из тумана к его коню, косолапя и вразвалку. — Челом бью, княже: вели отпустить рязанских воев во пярядозой полк! Сотни наши ня считаны самовольно шли!

— Торопит Рязанец судьбу; татарина зреть восхотел! — заворчал князь Ярославский, выйдя из тумана и тут же кланяясь Дмитрию.