Дневник ангела

Но ничто и никогда уже меня не свяжет с Веpоникой, - я знаю. Опять очень смешно.

Каким счастливцем был Вертер! Он умирал и ему было (хотя бы) с кем прощаться, он мог прийти к ней и, улыбаясь, говорить всякие глупости - не о любви, нет - просто так.

Если я не смогу повернуть время вспять, то жить сейчас - не имеет никакого смысла.

Но я не могу и не хочу умирать.

"Весь мир идет на меня войной..."

Они, должно быть, считают, что я играю в игрушки. Я с ужасом жду окончания игры. Я бы писал доносы или шпионил - такие же игры, не лучше, не хуже. Я "играю" лишь в то, что мне подарено. Подарите мне политику поиграю и в политику. Подарите деньги - поиграю в деньги. Или в любовь.

Но люди в массе своей - скупы и жадны. Они не умеют совершать бескорыстные глупости. Жаль; им бы у меня поучиться.

Я расстроен.

Боюсь, что опять на долгое время брошу что-либо записывать. Стимула нет. Если меня не читают - не могу даже ничего придумывать. Очень сложно дарить цветы запертой двери... У-у-у, слишком много навек заколоченных дверей было когда-то увито моими экибанами. Лет десять назад я мог себе позволить писать просто так - вся жизнь была впереди - я писал ва-банк, в долг, для доброго и сытого будущего. Но - вот будущее, вот последние взятки - пора открываться, нехрен уж совать карты в карман, думая, что: потом пригодиться, - эдак можно весь вечер просидеть в темном углу с дюжиной козырных тузов... Чем я, собственно, и занимаюсь. Нет, занимался - нет у меня теперь такого времени - что-то прятать и от чего-то прятаться. Я очень тороплюсь. Оказывается, время сильнее меня. Поэтому теперь многие дела делаются наспех.

"Однажды и навсегда", "завтра - значит - никогда", - вот единственное, с чем живу, словно рассказываю сам себе сны, красивые, но, кажется, очень бесполезные, сны.

Но: "Никто не размышляет."

Совершенно, кстати, не представляю, что делать теперь с изданной книгой. Такая правильная была радость, но - что это? То, ради чего жил, то, что должно вдохнуть в меня новые силы, веру... Неужели - самообман? Я уже словно боюсь её.

Прошлым летом, когда верстался "Пустой Гоpод", умерли Костик, Курехин. А я - вот что сделал...

Перестал отличать сны от яви?

Очень боюсь ошибиться. В себе, в людях...

Зачем они - меня - так больно? Должна же быть какая-то причина, хоть какая...

Каждый раз я отдаю все и - получаю на какие-то миги, на несколько секунд настоящего, а на потом - меня уже не хватает, нет сил. Наверно, я просто вампир и мне всегда нужна новая, свежая кровь. То есть, чтобы поддерживать в себе некое чувство, мне нужны силы, и силы эти берутся, как говорится, "на той стороне".

Только где тогда "эта сторона"?

– Что случилось?

– Ничего.

– Я не верю. Что-то случилось, что?

– Ничего.

– И все-таки...

– Я же сказала. Ничего.

– Ладно. Не дергай меня сейчас, у меня скоро концерт.

– А потом?

– Потом? Потом - только лето.

– Кто вы?
– Спросил он, пораженный.

– Мы - розы, - отвечали розы.

– Вот как...
– Промолвил маленький принц.

И почувствовал себя очень-очень несчастным. Его красавица говорила ему, что подобных ей нет во всей вселенной. И вот перед ним пять тысяч точно таких же цветов в одном только саду!

А потом он подумал: "я-то воображал, что владею единственным в мире цветком, какого больше ни у кого и нигде нет, а это была самая обыкновенная роза. Только всего у меня и было что простая роза да три вулкана ростом мне по колено, и то один из них потух, и, может быть, навсегда... Какой же я после этого принц?.."

А.де Сент-Экзюпери "Маленький принц".

*

/июнь 1997г./

Я подарил Лене... Что?

– Ты подарил ей "Би Джиз", кассету... думаешь, ей это ещё интересно?

Значит...

– Глупый.

Кукла улыбнулась.

– А ещё ангелом себя называет. Не стыдно? Писатель. Игрунчиками занимаешься.

Любовь? Я все придумал.

Эта мысль внезапно поразила меня. Что я ещё придумал?

Ты мразь! Ты просто ревнуешь!..

– Да.

Вот так, просто: да, и все?

– И все.

Ты от неё набралась односложных ответов?

– Нет, но меня придумываешь ты, такой - какой хочешь; я не виновата, что ты думаешь больше о ней, чем обо мне, учитель.

Ого! Ладно. К черту. Будь сама собой.

– Опять цитата. Но меня ведь нет. Кажется, так тебе удобней?

Ну и иди к черту, у меня скоро экзамены!

Она обиделась? Определенно эта дура становится похожей на вполне живого человека. Я могу над ней издеваться, я могу рассказать ей что угодно.

– Ну хочешь, назови меня её именем.

– Зачем? Ведь "Лена" - очень обыкновенное имя, тысячи прочих девушек откликаются на это имя.

– И все-таки...

– Да, конечно, ты права.

– Я понимаю.

– Что ты понимаешь, кукла?! Я сам не понимаю себя!

– Ты привык ко мне?

– Я привык к своей глупости.

Дурдом.

Начал говорить с куклой как с человеком. Не в шутку, не издеваясь над ней, - говорить по-настоящему!

– Какое мне дело до того, как тебя зовут?

– Да?

– Перестань подражать ей, дура! Если я люблю тебя, то не за то, что ты...

За что, за что?

Так, стоп. Что я сказал?

Ты урод, ты сам-то понял, что сказал? Ты объяснился ей в любви. Кукле! Ты подарил ей...

– Ведь ты подарил мне часть своей души. У меня должно быть имя, которое что-нибудь для тебя значит, что угодно, ты ведь имеешь право давать имена, правда?

Ты же сублимация! Ты же валяешь дурака в моем сознании, потому что я сошел с ума! Я же тебя придумал, когда понял: Лена ушла от меня навсегда.

Она не похожа ни на Веронику, ни на Астэ, она вообще ни на кого не похожа!

Я сплю: давнее.

Мне опять и опять будут показывать словно в кино того забавного уродца, который в силу своего самомнения считал себя то фашистом, то масоном, то славянофилом, то алхимиком...

Сон: больнее меня никто не смог бы так убить.

Наше время. Москва. Все, как обычно: Ельцин, газеты, митинги. Но реальная власть в стране - Германская национал-социалистическая партия. Режим. Облавы. Хотя, вообще-то все как обычно. Только патрулируют вертолеты и по улицам разъезжают черные броневики с солдатами. Итак, четвертая пара в Литературном институте, 23-ая аудитория, пора расходиться. Вдруг - облава. Офицер и пятеро эсэсовцев. Проверка документов. Они проверяют у всех, даже у евреев, а у меня - нет, на меня они даже и не смотрят. Проверили, собрались уходить! А меня - забыли! Я бросаюсь к офицеру: я не евpей! Не обращают внимания. Громыхая сапогами, выходят на лестницу. За ними! Чуть не плача: вот мой паспорт! я русский, а по папе я немецкого рода, я барон фон Асмус! пожалуйста, проверьте мои документы! Выходят во двор. Бегу за ними: возьмите всех! они там все - евреи, противники режима! а я люблю Великую Германию! я почти фашист, я изучал труды Горбигера! а они, они... Закладываю своих однокурсников. Где-то в глубине уже двора офицер останавливается и смотрит на меня. Падаю перед ним на колени: я очень люблю режим, господин офицер! я ведь немец, я... Офицер брезгливо смотрит на меня и вдруг - бьет сапогом по лицу. Истекая кровью, ползу за ним: простите меня, господин офицер, проверьте, пожалуйста, мои документы...