Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)

Мне уже по-настоящему смешно и безумно любопытно, как Вербицкий вырулит ситуацию. Такое впечатление, что это будто бы и не со мной происходит. Какой-то политический кинотриллер, да и только. Вербицкий тем временем успокаивается и снова садится за стол.

– Так, Антон Геннадьевич. Я думаю, мы ничего поменять не сможем. Если ты сейчас воскреснешь, нам придется отыгрывать назад наши обвинения, что спецслужбы охотились за тобой.

– Мне, виноват, в гроб теперь лечь?

– Нет, в гроб не стоит, конечно. А вот исчезнуть (Вербицкий поднимает палец к потолку) на время, думаю, было бы хорошо.

– Это на какое такое время?

– Ну, не знаю. На годик, к примеру. А что, хорошая мысль, – Вербицкий встает, подходит к шкафу, и видно, как его самого прет от столь удачной мысли. – За рубеж… Сделаем тебе документы и отправим на длительный отдых.

– Как шахтера? – смеюсь я.

– Именно. Ты же бился в каменоломнях путинской России за свободу слова. Шахтер и есть. Все мы шахтеры…

– Мы, Аркадий Яковлевич, не шахтеры, а ассенизаторы. Только неправильные. Настоящие ассенизаторы говно вывозят, а мы его, наоборот, привозим, в огромных количествах.

– Ты сегодня на редкость метафоричен.

– Это у меня от народа. Долго путешествовал, вот и набрался. Ладно, давайте дальше.

– А что дальше? Выбирай страну, выпишем тебе отпускные. Миллион тебя устроит? Поедешь к морю, будешь загорать, с девками кувыркаться. Может, книгу напишешь.

– А дальше?

– Там видно будет. Выборы проскочим, ситуация стабилизируется, все про тебя забудут, а через год много чего изменится. Ты, может, и вовсе возвращаться не захочешь.

– А если захочу?

– Ну… придумаем тебе легенду. Расскажем, что ты боялся за свою жизнь и был вынужден уехать. Правду скажем. Антон, это же гениально! Скажем правду, и все! Ты станешь национальным героем российской интеллигенции. Как Герцен. Ну или Огарев.

– Какая-то левая история получается… Но как же я буду целый год вдали от родины жить?

– Береза живет в Лондоне и не тужит, чем ты хуже?

– У меня нет таких денег, как у него. А так я не хуже, я лучше.

– Тебе миллиона мало? Давай обсуждать. Скажи, сколько хочешь, я обсужу с… ну, сам понимаешь. И решим твои вопросы.

– Ну как я уеду? У меня тут друзья, любимые женщины, Родина в конце концов.

– Антон, – кривится Вербицкий, – я тебя умоляю! Родина тут у него. Родина – там, где теплее. А с бабками везде тепло. Друзей у тебя нет, сам себе хотя бы не ври, а любовь ты себе купишь. С такими бабками, как у тебя, ты жених завидный.

– Я так не могу… не могу и не хочу. Я привык быть на острие событий. Living on the edge и все такое. Я не могу без работы, и в пенсионера, пускай союзного значения, мне превращаться рановато.

– Ну что ты ломаешься как девка? «Пенсионер, острие событий…» Вернешься ты на это острие. Через год. За год оно тупее не станет. Валить тебе надо. Это самый лучший вариант. Так будет лучше для всех. А главное – для тебя. Если ты останешься, всякое с их стороны возможно.

– Подождите. А что, если нам завтра… мне то есть… выступить по ящику, рассказать, как я выбрался из огненного ада, как за мной охотились и я прятался в лесах? Живое подтверждение того, как режим борется с оппонентами. Это же еще острее будет – свидетель бойни собственной персоной. Да меня после этого никто тронуть не посмеет!

– Ага, точно. И вся компания по канонизации мученика Дроздикова коту под хвост? Я даже не говорю про бабки, на это потраченные. Мы потеряем эффект. У нас послезавтра митинг оппозиции. У памятника Пушкину, вся площадь в твоих портретах, пять тысяч человек минимум. К нам сейчас из-за твоей гибели примыкает все больше и больше народа. Те, кто колебался, интеллигенция, правозащитники, Дума уже реагирует, собираются комиссию по расследованию назначить. А тут ты, здрасте, я ваша тетя! Сам посуди, куда это годится?

– А что, при живом Дроздикове такое невозможно? Там же люди погибли! Что, разве расследовать их гибель ни к чему?

– Ну кто их знает, этих людей? Американцы, какие-то операторы, кто они для аудитории? А тут погиб один из главных оппозиционеров. Не погиб – убит! А как только ты появишься, нас обвинят в подтасовках. Тебя вызовут в прокуратуру, пресса начнет нервничать. Нет, это не вариант.

– А мне, молодому мужику в расцвете сил, все бросить и уехать – это вариант?

– Вариант.

– Конечно, я же вам мешаю! Такая красивая комбинация рушится из-за одного незначительного чувака, который воскрес, никого не предупредив. Мы ему доверяли, а он, сука такая, всех подставил. Да?

– Ты только не забывай, что чувак этот незначительный, как ты выразился, – главный герой всей этой истории. О котором я сейчас всеми силами стараюсь позаботиться!

– О котором из двух? Том Антоне, который мертвый, или том, который живой?

По кабинету Вербицкого расползается вязкая тишина, плотным коконом окутывая нас обоих. Меня, которому, в общем, больше нечего спросить, и Вербицкого, которому нечего ответить. Мы сидим, как мухи в паутине, не в силах двинуться, потому что каждое движение причиняет нестерпимую резь от паутины. Так и в нашем диалоге, – любое его продолжение наносит ранения. И мне почему-то кажется, что единственная муха тут – я.

Первым паузу нарушает Вербицкий. Он говорит четким голосом, точно расставляя акценты:

– А я об обоих позаботился… одному устроил гражданскую панихиду, захоронение в пантеоне богов средств массовой информации и жертвоприношения в виде аудитории. А другому сейчас предлагаю хорошо оплачиваемый отпуск, на который он, ввиду своей молодости, не соглашается. Не просто с тобой, ох как не просто…

– Что-то мне подсказывает, что с мертвыми оно проще, правда? Они не умнее других, со всем соглашаются, они не хорошие и не плохие, просто мертвые. Признайтесь, Аркадий Яковлевич, мертвые – они… удобнее?

– Антон, наш диалог зашел в тупик. Давай сделаем так. У нас есть один, максимум два дня. Ты обдумываешь мое предложение, а я – твое. Мы встречаемся и принимаем решение. Только об одном прошу – не тяни. Ты знаешь, мы не располагаем ресурсом времени.

– Вы хотите сказать, что в моей ситуации есть варианты?

– Варианты всегда есть, поверь. И вот еще что. Поедешь на моей машине. Охрану мою возьмешь. Так всем спокойнее.

– Спасибо за заботу.

– Только не геройствуй, иначе из здания не выпущу. Не исключено, что о твоем местонахождении знаю не только я.