Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)

– Сейчас разберемся. Соломатин, ну-ка дай мне паспорт, как там его фамилия. Так… Дроздиков Антон Геннадьевич… дата рождения… проживает… Слушай, а тебя по телевизору не показывали, часом?

– Может, и показывали, – уклончиво отвечаю я, – я вообще-то журналист…

– Епта! – вырывается у квадратного. – Точно! – Он делает два шага в сторону к бабке, которая торгует газетами, и говорит: – Федоровна, ну-ка дай мне «МК» сегодняшний.

Мент берет газету, вертит ее, перелистывает, пока не натыкается на нужную заметку, которую и зачитывает с торжествующим видом:

– «Антон Дроздиков, убитый в результате столкновения на российско-грузинской границе. Мы считаем, что вертолеты намеренно открыли огонь по журналистам, – сказал в интервью нашей газете…» Во! И рожа такая же, как на паспорте. А у тебя щетина недельная, и на паспорт ты похож, как свинья на дуб. «К любовнице он ехал…» Пошли, козел! А ты, Соломатин, вместо того чтобы ржать, лучше бы смотрел внимательнее.

– Да я… ну он же вроде… паспорт… это…

– «Паспорт», – передразнивает его квадратный, – щас любая падла с чужими ксивами ходит. Он тебе завтра с паспортом Путина придет, чё, тоже отпустишь? Давай, браслеты на него одень.

– Руки! – срывающимся, бабьим голосом заверещал рыжий. – Руки вытяни. Стоять смирно!

– Ребят, это недоразумение… Я Дроздиков Антон Геннадьевич. Это мой паспорт, – лепечу я.

– Ага, твой. Ты воскрес, наверное. Свистит, как Троцкий, ты посмотри на него, Соломатин. Пошли в отделение, там разберемся, кто воскресший журналист, а кто вор-карманник.

Я пытаюсь привлечь внимание общественности своими криками «произвол властей» и «вы не имеете права», но общественность в этот утренний час занята своими делами. Кто-то спешит на работу, кто-то торгует, а праздношатающиеся смотрят на нас как на рядовой и каждодневный эпизод. Тут старший дает мне легонько кулаком под дых, от чего у меня темнеет в глазах. А Федоровна говорит:

– Правильно, наподдай ему еще. Неча документы чужие тырить да народ баламутить. А еще орет «произвол», ишь, гад какой! Сам виноват, а сам орет!

И это ее «сам виноват, а сам орет», сказанное спокойным тоном, оказалось такой демонстрацией безучастности и, я бы сказал, справедливости случившегося со мной, что я покорно поплелся к отделению, понимая, что это и есть тот самый «vox populi»…

В отделении меня заводят в какую-то комнатку, где сидит пожилой усатый мент и разгадывает сканворд.

– Семеныч, – обращается к нему квадратный, – оформляй задержанного.

– Чего сделал? – спрашивает Семеныч.

– Документы увел. Не знал, что документы эти известного журналиста, убитого неделю назад.

– Я и есть журналист, это недоразумение! – кричу я.

– Ага, журналист. А через час выяснится, что ты бывший председатель ООН Кофи Аннан, – проявляет политическую грамотность рыжий.

– Молодец, Соломатин, – удивленно смотрит на него квадратный, – учишься!

– Кофи Аннан, к вашему сведению, негр, – отвечаю я.

– А это никого не ебет! Это, бля, твои проблемы! – орет рыжий истеричным голосом.

– Спокойнее, спокойнее, – говорит квадратный. – Разберемся, кто негр, а кто нет.

– Карманы освобождаем, брючный ремень и шнурки вынуть, – безучастно говорит Семеныч.

С меня снимают наручники, и я выкладываю на стол сигареты, зажигалку, бумажник, вынимаю ремень и расшнуровываю ботинки. Семеныч тем временем исследует мой бумажник и выкладывает на стол мятые рубли и несколько стодолларовых купюр, после чего удивленно смотрит на квадратного.

– Вы полагаете, у бомжа, который украл чужой паспорт, водятся такие деньги? – спрашиваю я Семеныча.

Семеныч переглядывается с квадратным и рыжим, после чего квадратный не задумываясь изрекает:

– Он и бумажник стырил. Ну все, считай, приехал. Пару суток – и под суд, а потом на этап. Давно откинулся-то?

– Откуда? – удивленно спрашиваю я.

– От верблюда. В камеру его, – резюмирует квадратный.

В «обезьяннике» пахло кошачьей мочой и хлоркой. Кроме меня на длинной скамейке примостился не то туркмен, не то узбек в мятом темном костюме. Он сидел, двумя руками держась за лавку, как воробей на жердочке, раскачивался и напевал:

В Ашхабаде, в пэрвом паркеМузыкалар играетсяРазный сорта девочкаларТуда-суда шляется.

– Здрасте, – поздоровался я.

– Салам алейкум, – ответил узбекотуркмен.

Не зная, о чем его спросить, но понимая, что разговор следует поддержать, я поинтересовался, давно ли он тут.

– Двой суток сижу, – ответил он и продолжил петь: – «Ммммууууэээдевочкалар…»

– А за что тебя? Без регистрации?

– Я документ проебаль. Командировка закончился, я у вас тут двух проституткалар беру, в гостиницалар еду. Просыпаюсь – ни одной проститутка, ни документ. – Он замер на секунду, потом принялся раскачиваться с новой силой и петь с неистовым лицом: – «Ммммууууууууэээдевочкалар…»

С полчаса просидели молча. Узбекотуркмен изредка матерился вполголоса, еще реже пел про «девочкалар». Я закрыл глаза и начал дремать.

– А тибэ за што мент взяль? – разбудил меня узбекотуркмен.

– А? – встрепенулся я со сна.

– За што тибэ мент взяль, говорю.

– За то, что по телевизору показывали.

– Ууу, – промычал он.

Я снова задремал. Мне снился поезд, ванна в дорогом отеле и менты. В какой-то момент узбек затряс меня за плечо:

– Эээ, послюшай, чё скажу.

– Ну?

– Эта… билять, а как ты можешь перед мент отвечать за то, чё по телевизору показывают? Ты чё, это делал? Вот закон у вас дурной! Шайтан!

– Не понял.

– Ну, билять… как ты можешь перед мент отвечать за то, чё другие по телевизору показывают? Ты ж все это говно не делаль?

Я задумался, не зная, что ему ответить.

– Ну да, вообще-то. Все не делал… и отвечать за это если и буду, то не перед ментом…

Дверь «обезьянника» заскрипела и открылась.

– Дроздиков, на выход! – крикнули с порога.

Я встал и вышел из камеры. Мент довел меня до двери с табличкой «Начальник отделения». В кабинете за старым потрескавшимся столом, подперев голову рукой и уставившись в газету, сидел помятый жизнью майор лет пятидесяти.

Стол его был завален документами вперемешку с газетами и журналами. На углу стола стоял старенький монитор, а перед ним небольшой кактус в горшке. За спиной майора висел плакат с изображением двух здоровяков в камуфляже и черных шапках с отверстиями для глаз. Перед ними, положив руки на затылок, стоял на коленях мужик криминального вида в кожаной куртке. В правом верхнем углу плаката было написано: