Дневник одинокого копирайтера, или Media Sapiens (сборник)

– ПРЕВЕД МЕДВЕД!

– Я не медвед, я чертиг, не усвоили еще? – Вельзевул повернулся к нам и прокомментировал: – Зомби. Ничему не учатся.

– Интернет – это новый отдел. Толком еще с ним не разобрались. Пока вот без связи мучаются, а там посмотрим, – объяснил Велиал.

Довольно быстро пройдя интернет-цех, мы оказались у больших железных ворот.

Надпись, сделанная фосфоресцирующей краской, гласила:

АД вертайзинг энд медиа

За дверью находилась проходная, как на старых советских заводах. С вертушкой и стеклянной будкой, в которой сидел пожилой черт. На столе у черта стоял телевизор еще советской модели и лежала кипа журналов с программой передач.

– Привет, Алларих, – поздоровались черти.

– Ага. – Алларих кивнул, снял очки, пожевал губами и спросил: – Новенький?

– По твоей части. Политические технологии и предвыборные кампании.

– В русскую зону?

– Так точно.

– Статья?

– Третий срок.

– Как? – обернулся я. – Не понял, почему третий срок?

– Ну, как… – Велиар почесал свою шишковатую голову. – Первый ты в ФЭПе отбыл, так? – Он загнул грязный палец. – Второй в оппозиции, так? Теперь тут – на третий. Ты же все интересовался, будет он или нет? Могу тебя со всей ответственностью заверить – будет.

– Бля… – Я сплюнул под ноги.

Мимо нас через проходную строем прошли восемь чертей с плетьми, с любопытством оглядев меня.

– У тебя усиление? – спросил Велиар Аллариха.

– Ага. Геббельса из «Европейской» сюда перевели.

– Буянил?

– Пытался соседей склонять к вступлению в ряды НСДАП. Замучил всех, одним словом. Пускай теперь тут покантуется.

– Ну, – сказал Вельзевул, – значится, будешь теперь тут.

– Мы тебя еще навестим, больно ты парень смешной, – крякнул Велиар.

– А я чё, теперь тут навсегда?

– Ну. Ты же политтехнолог, вот со своими и будешь чалиться.

– Бывай, пойдем мы, – сказали черти хором.

– Расписаться не забудьте, – остановил их Алларих.

Вельзевул и Велиар поставили оттиски больших пальцев в кожаной тетради. Из оттисков повалил дым и запахло серой. Черти оглянулись на меня и вышли вон.

– Так. Антон Дроздиков, значит. Дай-ка я гляну. – Алларих обошел меня и стал ощупывать мою голову. – Да не вертись ты! Да, значит… великовато… н-да…

Он зашел в свою будку и вернулся с кувалдой в руках.

– Присядь, – сказал черт, размахивая кувалдой.

– Э, дядя, как тебя, ты это зачем? Бить, что ли, будешь? – вскрикнул я, прикрыв голову руками.

– Я тебя умоляю, – скривился Алларих, – руки убери, а?

Он размахнулся и вдарил мне кувалдой сначала по одному виску, затем по второму. Голова загудела как колокол.

– Так-то, – Алларих снова пошел в свою будку и на этот раз вернулся с большим телевизором «Рубин». Черт пыхтел – видимо, телевизор был весьма тяжелый.

– Не вставай, погоди, – и водрузил мне на голову телевизор.

Судя по тому, насколько плотно он сел, Алларих четко подогнал мою голову к отверстию. Я встал, закачался под весом телека и бухнулся на задницу.

– Я чё, теперь все время буду так ходить?

– Ну, в общем да. Иногда послабления случаются, в честь праздников. Если война на Земле начнется или теракт какой.

– А как с ним ходить-то?

– Да привыкнешь. Поначалу всем неудобно. Давай провожу.

Черт отвел меня к двери, поддерживая под руку, и перед тем как открыть ее сказал:

– Знаешь, какое самое большое мучение для медийщика?

– Телевизор на голове?

– Нет, Антон. Самое большое мучение для вас – самим стать аудиторией. Помни это. Хотя, я уверен, такое не забудешь.

Алларих подтолкнул меня в раскрытую дверь, и я оказался в каменном колодце, довольно большом, по которому ходила группа людей с телевизорами на головах. Я не знаю, что показывал «ящик» на моей голове, но «ящики» соседей транслировали новости из прошлой жизни, трупы, спецоперации, результаты exit pools, рейтинги политиков, рекламные ролики каких-то забытых партий типа «Конгресс Русских Общин» или «Выбор России». Изредка телевизоры показывали лица своих владельцев. Подойдя ближе, я узнал Бориса Березовского, Владимира Гусинского, Льва Троцкого и фигуры меньшего масштаба типа Киселева, Леонтьева, Доренко, Шендеровича, Антона Носика и пары-тройки известных мне по прежней жизни рекламщиков. Как странно, они ведь все живые! Но и я живой… Или нет?.. Все они ходили по каким-то своим маршрутам, не сталкиваясь друг с другом. Особняком стоял Йозеф Геббельс, которого, правда, нелегко было узнать. Его телевизор нон-стопом транслировал сводки с фронта времен 1940 года, партзаседания и собственные выступления автора. Я сделал еще шаг, и волны информации хлынули прямиком в мой мозг. Программные речи, партийные программы, сводки с фронта, компромат, биржевые котировки, выступления аналитиков, рекламные ролики общественных движений, речи правозащитников, выступления президентов и премьер-министров – все это селевым потоком заполнило мое сознание. Голова, казалось, треснула от поистине адской боли. Аудиотексты сопровождались мелькающими картинками. Фигуры политиков сменялись видео с отрезанными головами, репортажи со светских раутов – убитыми детьми, Ельцин сменил Горбачева, Путин сменил Ельцина, Лебедь стоял рядом с каким-то полевым генералом, Ленин что-то говорил с трибуны, затем по очереди появились некий министр и генпрокурор в обнимку с голыми шлюхами. Взлетали ракеты, всплывали подводные лодки, трактора боронили пашни, Че Гевара жал руку Хрущеву, Ходорковский грустно смотрел из-за решетки, спецназ штурмовал школу в Беслане. Последнее, на чем я успел сосредоточиться, была горевшая Останкинская башня. На какое-то время она полностью вытеснила остальные картинки, но в конце концов все снова смешалось, как в детском калейдоскопе, и я отключился.

В себя я пришел сидящим у бетонной стены. Тут же расположились мои соседи по бетонному колодцу. У всех нас были сплюснутые головы, но телевизоров на них не было. В центре комнаты стояла бочка, в которой сидел человек. Из бочки виднелась только его голова с приставленными к ушам раструбами, куда двое бесов методично вливали ведра с какой-то жидкостью. Приглядевшись, я узнал в человеке Сергея Доренко.

– За что его так? – на автомате спросил я рядом сидящего.

– Нарушение режима. Разбил телевизор у Киселева.

– А чё они ему льют-то?

– Известно чего – говно. Эта пытка называется «Аудитория наносит ответный удар».

– Велиар придумал… – констатировал я.

– Кто ж еще? Кстати, они с Вельзевулом к тебе прониклись, так говорят.

– Да ну?

– Я хотел бы через тебя просьбу передать. Кстати, рад представиться – Йозеф.

Странно, я не сразу его узнал.

– Антон Дроздиков. – Я подался вперед, чтобы пожать его руку, но резкая боль пронзила мою голову. – Ой, бля…

– Что? Голова?

– Ага. Адски болит.

– Это с непривычки. На вот, возьми. – Геббельс достал из кармана вязаную шапочку и протянул мне. – С ней ящик не так натирает. Жуткий дефицит, между прочим.

– Спасибо. – Я спрятал шапочку в карман.

– Подарок Геббельса. Считай, что-то вроде переходящего вымпела.

– У вас хороший русский, – сделал я комплимент, – там еще учили?

– Не, тут нахватался за неделю. С вашими быстро научишься. Так вот, насчет просьбы…

В этот момент двери с грохотом открылись, и в зал вошли Вельзевул с Велиаром. При этом Велиар был почему-то одет майором НКВД, а Вельзевул рэпером, в широких штанах и бейсболке. На плече он держал магнитофон со здоровенными колонками.

– Арестанты! – надрывно крикнул Велиар. – Опять косячим? Закон не уважаете? Телевизоры бьем?

– Что это у него за блатной жаргончик? – шепотом спросил я Геббельса.

– Это у тебя надо спросить. Я думаю, он говорит согласно принятой в вашей среде манере общения.

– Телевизор есть главное достояние ада, берегите его. Знаете такую заповедь? – хрипло продолжал Велиар.

– Знаем, – нестройным хором отозвались арестанты.

– Не слышу, бля.

– ЗНАЕМ! – дружно гаркнули мы.