Дневник снов Симона

– Привет, – сонным голосом произнес Серафим, открывая дверь.

– Привет, – сказал я.

– Заходи.

Я переступил порог и оказался в прихожей, там, как и почти во всей квартире, были белые стены и темный деревянный пол. Серафим лениво ступал по нему босиком, и на его немного пухлом теле были только свободные оранжевые трусы и татуировки на руках.

– Недавно проснулся? – спросил я, повесив свой фиолетовый рюкзак на вешалку.

– Нет, я вообще не спал, – ответил Серафим, следуя дальше в свою спальню, где так же располагалась мастерская.

Он был художником, рисовал с самого детства, и с начальной школы в его комнате стоял мольберт, а со временем появился и еще один, но и на двух он не остановился, поэтому на балконе, в прихожей и даже в ванной стояло по мольберту.

– Если хочешь есть, можешь заглянуть в холодильник, – продолжил Серафим, крича уже из своей комнаты.

– Хорошо, – откликнулся я и отправился на кухню.

Это было единственное неуютное место в этой квартире, даже темный угол в моей комнате, где стоял старый холодильник и небольшая тумба, на которой можно было максимум приготовить бутерброд, казался уютнее, чем это помещение, где кроме холодильника и стола вообще ничего не было.

Но были и свои плюсы. Во-первых, холодильнику было где-то лет пять, а не пятьдесят пять, он был выше меня, человека ростом немного выше ста восьмидесяти. И во-вторых, он был полон еды, которую, конечно, приобрел не Серафим, а его сестра – Флора. Строгая старшая сестра, которая недавно села на диету. И я убедился в этом, когда открыл дверцу.

Казалось, что она скупила всю зелень, что была в магазине, верхняя полка была ею завалена, а ниже стояли баночки с йогуртом и контейнеры с кашей. Я опустил взгляд еще ниже, нашел морковь, перец и немного сыра, сразу же отправил один ломтик в свой рот и добрался до двух контейнеров, которые стояли в самом низу. Там за кабачками была спрятана упаковка с пирожными.

– Она же не могла это купить? – подумал я, закрывая холодильник.

– А я хотел предложить заказать что-нибудь, – сказал Серафим, который незаметно оказался на кухне.

– Так, это твое или твоей сестры? – спросил я, заметив, как он сморел на пирожные. – Они были спрятаны за кабачками.

– От меня, видимо, она же худеет. А там, случайно, за каким-нибудь салатом ветчины не завалялось?

– Боюсь, только йогурт, – сказал я и положил упаковку на стол.

– Кофе будешь?

– Да.

Серафим подошел к подоконнику, на котором стояли кружки, банка кофе, стакан со столовыми приборами и электрический чайник, который он тут же включил. Пока вода нагревалась, он насыпал немного кофе в чашки и поставил их на стол.

– Рисовал всю ночь? – спросил я, заметив следы краски на его пальцах.

– Да, вспоминал, что такое натюрморт.

– Изобразил композицию из еды своей сестры? – продолжил я.

– Нет, ее кабачки меня не вдохновляют, – продолжил Серафим, поддержав мою шутку. – Хотя можно одолжить что-нибудь.

Чайник закипел, он налил кипяток в кружки, и мы отправились в его комнату, где я увидел то, над чем он работал. На мольберте, что стоял рядом с его кроватью, был холст, на котором были изображены шары. Они были похожи на планеты, имели характерный размытый узор. И когда я заметил кольца, опоясывающие один из крупных шаров на заднем плане, я в этом убедился.

– Земля на тарелке, – произнес я, уставившись на бело-голубой шар на переднем плане.

– Да, – подтвердил Серафим и прошел дальше на балкон.

– Вселенский натюрморт, – добавил я и отправился за ним.

– Вот только ты смог это понять, но идея не совсем в этом. Я приобрел новую краску, и когда она окончательно высохнет, появится необходимый мне эффект.

– Понятно.

Мы прошли мимо еще двух мольбертов и оказались на балконе, где была поставлена палатка, а напротив нее стояла скамья для пресса. Мы разместились на полу, я положил упаковку с пирожными на нее, и мы почти одновременно отхлебнули немного кофе.

– Ты спишь здесь? – спросил я, заметив одеяло и подушку внутри палатки.

– Да, матрасу же пришел конец, – ответил Серафим.

– Удобно?

– Не очень, но я всегда хотел поспать в палатке, а теперь хочу новую кровать.

– Удивлен, что не мольберт.

Мы немного посмеялись над этим, Серафим открыл коробку с пирожными, и мы начали есть. Под шоколадной глазурью оказался шоколадный бисквит, слои которого были промазаны шоколадным кремом. По одному нам оказалось мало, и мы сразу же приступили ко вторым, забыв про кофе, кружки которого как-то незаметно переместились на пол.

– Кстати, у тебя вроде должны быть занятия, – вспомнил Серафим, когда доел.

– Первое отменили, а я об этом узнал, когда уже сидел в трамвае.

– Понятно, а у меня сегодня вообще их нет. Меня к ним не допустят, пока я работу не сдам.

– Не думал, что у тебя на факультете все так серьезно, – продолжил я.

– У нас только студенты несерьезные, хотя есть и некоторые преподаватели.

– Обычно, это самые лучшие преподаватели. У меня такой как раз сегодня будет.

– Он, случайно, не основы фрейдизма преподает?

– Нет, всего лишь философию.

– У меня тоже есть философия, философия искусства.

Серафим взял свою кружку и немного отпил, а крошки шоколадного бисквита, что оказались в его бороде, пока он ел, упали куда-то на пол. Потом он уставился на дно кружки, словно там что-то было. Вероятнее всего разводы от кофейного осадка, от которых он не мог оторвать взгляд.

Мне часто приходилось видеть его таким, он словно отключался от реальности и погружался в свои мысли, в которых происходило нечто понятное только творческому человеку. Я учился только на первом курсе и еще мало знал об этом, но это состояние явно чем-то было похоже на сон.

Прекращалось оно так же внезапно, и через несколько минут серые глаза Серафима вновь наполнились осознанностью, он поднялся с пола и отправился в ванную, а я остался на балконе и решил узнать, сколько осталось до занятий. Я засунул руку в карман и понял, что телефон остался в куртке, которая висела в прихожей. Пришлось встать и отправиться туда, но как только я покинул балкон, мой взгляд наткнулся на мольберт. На нем был холст, картина явно была только начата, еле заметные штрихи переплетались, образуя нечто напоминающее орнамент. Что-то он мне напоминал, но я не мог вспомнить, что именно.