Дневник снов Симона

Пытаясь забыть об этих мыслях, я пошел дальше, мимо еще двух мольбертов, холсты на которых были чисты. Я прошел мимо ванной, дверь которой была открыта, свет горел, но Серафима там уже не было. Я обнаружил его на кухне, когда доставал телефон из своего кармана. Он стоял у холодильника и смотрел в окно.

– Я могу у тебя побыть еще полчаса? – спросил я, уставившись на экран телефона.

– Конечно, только разбуди, когда будешь уходить, – сказал он.

Даже кофе не смог помочь, ему надо было немного поспать, и Серафим решил разместиться в спальне своей сестры, куда ему вообще нельзя было заходить. Он открыл дверь, которая почти всегда была закрыта, когда я приходил. Серафим сделал еще несколько шагов и упал на кровать. Мне же стало интересно, как выглядит единственное не белое помещение в квартире. Я заметил, что стены внутри другие, как только Серафим открыл дверь.

– А здесь всегда было так? – спросил я у него, когда заглянул внутрь.

Казалось, что эта комната вообще никаким образом не относилась к этой квартире. Ее стены были оклеены светло-желтыми обоями, потолок почему-то казался ниже, и даже запах был другим.

– Сам не знаю, что изменилось в этой комнате, – пробормотал Серафим, лежа на животе.

На нем все еще были только оранжевые трусы, и он лежал в них на коричневом покрывале, которое до его падения на кровать явно было идеально расправлено. Я прошел внутрь, решив воспользоваться моментом, чтобы осмотреться. Во всей квартире не было столько мебели, сколько в этой комнате. Сложно было представить, как туда влезли все эти полки. Там был даже туалетный столик с выдвижными ящиками с обеих сторон.

– Ладно, пойду допью кофе, – тихо произнес я и отправился обратно на балкон.

Когда я оказался в спальне Серафима, я в первую очередь посмотрел на кровать, которая была небрежно застелена старым бежевым покрывалом. На нем я заметил пятна краски и зачем-то подошел ближе. Не знаю, стоило ли удивляться тому, что матраса на кровати вообще не оказалось, а покрывало стало картиной, на которой был изображен целый подводный мир. То, что мне сначала показалось пятнами, на самом деле было рыбами, а в центре композиции плыла подводная лодка, формой напоминающая кита. Я потянул покрывало за один край, складки немного расправились, и мне удалось увидеть больше, увидеть на горизонте за лодкой город.

– Что же стало с матрасом? – подумал я и отправился на балкон.

То, что осталось в моей кружке, успело остыть, и у меня еще была целая половина пирожного, которое я медленно доел, разместившись на полу. А потом встал и уставился в окно, за которым был двор.

Серафим в детстве часто рисовал деревья, которые стали выше, сейчас же он потерял к ним интерес, но не ко мне. Хоть я и успел измениться, Серафим все равно иногда просил меня попозировать, но не один мой портрет так и не был завершен, а узнавался на них только мой крупный нос и зеленые глаза. На остальное у него словно не хватало терпения.

Я снова посмотрел на экран телефона, чтобы проверить время, до занятий оставалось менее двадцати минут. Постоял еще немного у окна и пошел будить Серафима, который поднялся с кровати без труда, но словно продолжал спать, пока мы шли до входной двери.

– Еще увидимся, – сказал я, оказавшись за порогом.

– Еще увидимся, – произнес сонным голосом Серафим, захлопнув за мной дверь.

Он отправился обратно в комнату сестры, где продолжил спать, а мне предстояло немного пройтись. И когда я оказался на улице, сразу почувствовал, что стало теплее, но было также ветрено. Я повесил рюкзак на плечо и пошел дальше. Мой университет находился в двух кварталах, и больше всего мне хотелось, чтобы мне не пришло сообщение об отмене занятий, когда я окажусь на его пороге.

Город, пока я был у Серафима, успел окончательно проснуться, заработали кафе и магазины. Я прошел мимо очередного светофора и повернул к дороге, которая должна была привести меня туда, куда следовало. С одной стороны была футбольная площадка, с другой уже начиналось здание университета, под деревьями стояли старые деревянные скамейки, а рядом с ними бродили стаи голубей.

Внезапно сзади меня пролетел мяч, который спугнул нескольких птиц, они поспешили разлететься в разные стороны. Мне было слышно, как воздух сотрясался от взмахов крыльев, и через секунду прямо передо мной пролетел белый голубь, который не мог не привлечь мое внимание. Он был полностью белым, белоснежно-белым, я уставился сначала на его крылья, а потом внезапно пересекся взглядом с парнем, который направлялся в противоположную сторону.

Он был ниже меня с черными кудрявыми волосами и светлыми глазами. Я не смог понять, какого они были цвета. Кожа его тоже была светлой, на ее фоне выделялись аккуратные брови и небольшие губы. Мы прошли мимо друг друга, впереди показался вход в университет, и у меня возникло странное чувство. Мне показалось, что я его уже где-то встречал, и я обернулся, но его уже нигде не было видно.

Через несколько минут, когда началась философия, я уже забыл о нем, погрузившись в лекцию, посвященную Аристотелю. Я сидел у окна, положив голову на руки, а у доски стоял один из самых странных преподавателей нашей кафедры, профессор Бродерик Рикко. Ему было за пятьдесят, а одевался он в основном в джинсы и футболки. На этот раз он был полностью в черном. Его волосы раньше были огненно-рыжими, как и борода, в которой сохранились яркие участки.

Он нарисовал на доске четвертый круг, который обозначал цель в учении о четырех причинах.

– У всего есть своя частная цель, а высшей целью является благо, – продолжил он, поправляя свои очки.

Я заметил, что он постоянно смотрел на циферблат своих часов, словно кого-то ждал, словно кто-то должен был прийти. Потом я обратил внимание на сами часы, в которых не было ничего необычного, и на браслет, который иногда выглядывал из-под них. Он был похож на толстый красный шнурок, и на нем висели бусины. Я немного отвлекся, продолжая смотреть на его руку, и вспомнил подробности сна, который видел этой ночью. Я вспомнил то, как оказался в той комнате, как открыл глаза и увидел окно, за которым был туман, что был таким густым, что за ним почти ничего не было видно. Сигарета же уже была в моей руке и горела, от нее тонкой волной струился дым.

Я с нетерпением ждал, когда у меня начнется курс, посвященный Фрейду, чтобы попытаться понять суть своих сновидений. Многие из них были странными, некоторые я вообще не мог долгое время выкинуть из головы, но все равно записывал их в толстый черный блокнот, который хранился в нижнем ящике стола. Если бы кто-нибудь нашел его и прочитал хотя бы пару страниц, у него бы точно сложилось впечатление, что это были записи какого-то ненормального. Но я и был немного ненормальным, но не в том плане, который сразу приходил в голову.

С психикой у меня было все в порядке, правда, мозгоправа мне пару раз все-таки пришлось посетить, когда умер мой дед. Вот только толком он со мной не общался, просто попросил пройти несколько тестов, задал несколько вопросов и поставил подпись под тем, что я был вменяем. Я был вменяем, и у меня была легкая депрессия из-за потери родственника. И хорошо, что к тому моменту до моего совершеннолетия оставалось всего два месяца, это меня спасло от приюта, но не от бумажных проблем, которые начались потом и продолжались и по сей день.

Ничего и не смогло спасти от того, что лекцию по политологии перенесли на вечер, и от того, что погода испортилась. Начался дождь, ветер усилился, вода хлестала сплошным потоком, и до остановки я добрался, вымокнув до нитки. Потом еще почти всю дорогу в трамвае пришлось стоять с такими же промокшими неудачниками, которые не поинтересовались прогнозом погоды и не захватили зонт. У меня же зонта вообще не было, и я добрался до остановки, когда дождь все еще продолжался. Я постоял немного под навесом и неторопливо проследовал к общежитию, мне уже было все равно, что лило. Я был таким мокрым, что уже не было смысла прятаться, стараясь не попасть под дождь.