Дневники Фаулз
Шрифт:
Как и со всеми этими людьми из издательского мира, с Мэшлером я чувствовал себя и дураком, и мудрецом. Чувствую, что все, что ему действительно нужно, — крепкое, упругое, вылощенное изделие, которое будет хорошо продаваться, войдет в моду. Хороший, проницательный знаток того, что купят сегодня; но вряд ли мне удастся уломать его выпустить то, что будут читать в 2062 году.
8 июля
«КОЛЛЕКЦИОНЕР»
Уважаемый мистер Мэшлер!
Исправления. Вот исправленный вариант. Фрагмент дневника девушки я вставил в рассказ злодея на с. 163 (в то место, где она впервые ощущает, что очень тяжело больна). Переписал с. 397–401, на которых повествование изначально велось в настоящем времени; теперь весь рассказ от его лица выполнен в прошедшем времени, хотя в последнее предложение я вставил слово «сегодня» — чтобы у
Псевдоним. Я еще раз подумал и решил, несмотря ни на что, выступить под собственным именем. Будь что будет.
Запятые. Вы заметили, что к книге могут быть претензии по поводу неправильной пунктуации и т. п. Это немного беспокоит меня, поскольку я внимательно просмотрел все намеренные ошибки в частях 1,2 и 4; ненормативная расстановка знаков препинания в них сопутствует всему остальному — столь же ненормативному. В части 2, излагаемой от лица девушки, я специально избегал точек с запятой.
Перспективы экранизации. Не знаю, сколь серьезны Ваши намерения и действительно ли Вы предполагаете показать рукопись Карелу Рейшу [691] , но я набросал на паре страниц собственные соображения в связи с возможной экранизацией и охотно предоставлю их Вам, если это может помочь делу. Не случилось бы только наоборот!
Почему я написал роман. Боюсь, я невольно способствовал тому, что у Вас сложилось не вполне верное впечатление — о том, что поводом к роману послужил описанный в газете инцидент, произошедший несколько лет назад [692] (между прочим, в прошлом году В Северной Англии произошел еще один аналогичный случай). Однако сама идея женщины в темнице завладела мной задолго до преступления в бомбоубежище — когда мне довелось увидеть «Замок Синей Бороды» [693] Бартока. В любом случае сначала родилась идея и лишь потом — способ облечь ее в форму. Не могу сказать, что я позаимствовал форму «Синей Бороды», а за-тем долго раздумывал, чем ее наполнить.
691
К этому времени кинорежиссер Карел Реши (1926–2002) приобрел широкую известность своей экранной версией романа Алана Силлитоу «В субботу вечером, в воскресенье утром».
692
Имеется в виду преступление, в ходе которого мужчина похитил Девушку и на протяжении нескольких недель удерживал ее в бомбоубежище, находившемся на территории принадлежавшего ему сада.
693
В опере Белы Бартока «Замок Синей Бороды» (1911) герцог Синяя Борода предупреждает свою новоиспеченную невесту Юдифь не открывать ни одну из семи дверей в своем замке. Однако, влекомая любопытством, она все-таки нарушает запрет и убеждается сначала в существовании камеры пыток, а затем и других мрачных сторон его прошлого. И в конце концов, открывая последнюю дверь, сталкивается с призраками былых жен своего избранника.
Упоминаю об этом, дабы внести ясность: эта сторона романа для меня значения не имеет. Просто на протяжении некоторого времени я искал тему, которая позволила бы мне сделать следующее:
1) нарисовать образ косноязычного и гадкого персонажа в противоположность «положительному» косноязычному герою, который, похоже, занял лидирующие позиции в послевоенной прозе и чье косноязычие подается как венец славы;
2) нарисовать образ умного и способного четко выражать свои мысли героя (именно такой представительницей молодого поколения я вижу Миранду Грей); она определенно лучше, поскольку лучше образованна;
3) разоблачить общество, где деньги заменили мораль, — то есть то общество, в котором мы живем с 1951 года.
И наконец, французскую литературу я знаю гораздо лучше, чем английскую; и почти все романисты былых ли времен или современные, которыми я восхищаюсь, — французы (хотя во главу списка я поставил бы Джейн Остин). Я чувствую, что на меня большее влияние оказывают такие авторы, как Жид и Камю, даже Лакло, нежели англичане.
11 июля
«КОЛЛЕКЦИОНЕР»
Уважаемый Джон Фаулз!
Большое спасибо за Ваше письмо от 8 июля и за то, что Вы так быстро внесли в текст коррективы. На первый взгляд кажется, фокус удался.
Рад, что Вы предпочли опубликовать роман под собственным именем. Вы знаете, сколь оптимистично я оцениваю перспективы «КОЛЛЕКЦИОНЕРА», а также Вашей дальнейшей работы. Думаю, в будущем Вы пожалели бы о том, что издали роман под псевдонимом.
Что касается редактуры, то мне действительно кажется, что Вам не о чем беспокоиться. Во-первых, наш редактор очень внимателен к тексту, во-вторых, это Ваша книга, и я обещаю, что мы не внесем в нее никаких изменений, которые Вы не одобрите. Для меня очевидно, что Вы пишете очень точно и продуманно; тем не менее нельзя исключать возможности, что с парой поправок книга станет еще лучше. И это все, что нас волнует.
Разумеется, я действительно намереваюсь показать рукопись Карелу Рейшу, так что, пожалуйста, пришлите мне ту пару страниц, что у Вас есть.
Возьму на себя смелость еще раз заметить, что я чрезвычайно рад тому, что мы опубликуем «КОЛЛЕКЦИОНЕРА», и с нетерпением жду продолжения нашего сотрудничества.
Искренне Ваш,
Том Мэшлер
Уважаемый мистер Фаулз!
Крайне благодарен за Ваше письмо от 13 июля. Думаю, превосходно, что Мэшлер покажет рукопись Карелу Рейшу. Если она его заинтересует, тем лучше. Одновременно мы направили рукопись в кинокомпанию «XX век — Фокс».
Думаю, Вам небезразлично было бы узнать, что издательство «Кейп» уже составляет договор. Согласно издательскому предложению, половина аванса должна быть выплачена сразу после подписания; однако я настоял на том, чтобы по подписании Вам выплатили 100 фунтов, а остальные 50 — по выходу книги.
Конечно, во всем этом нет ничего из ряда вон выходящего, но мне подумалось, что Вам захочется отпраздновать это событие парой бокалов, поэтому я старался как мог.
С наилучшими пожеланиями,
Джеймс Кинросс,
директор и литературный агент
14 июля
Гостим в Ли. Обычный кошмар: общаться невозможно. Мне все еще не позволяют стать взрослым. А их мирок съеживается: ужасно наблюдать, как он становится меньше и меньше, словно музей, в который никто не ходит. Когда я рассказал О. о «Коллекционере», он, похоже, не ощутил ничего, кроме тревоги и недовольства. Мне, видите ли, стоит «нанять хорошего адвоката»; не отразится ли это на моей работе? А дальновидно ли это? И вот что еще страшно: наружу вылезли все его мелкобуржуазные опасения и ни намека на то, чтобы порадоваться или поздравить. Я заметил, что не хочу, чтобы об этом до времени узнала М. Она лишь растрезвонит новость по всему Ли и испортит все дело. Кажется, он был рад сменить тему и за все выходные ни словом об этом не обмолвился.
Насколько ближе я чувствую себя к римским поэтам (в Ли читал Тибулла), нежели к тем, кто меня окружает. Меня искренне пугает мелочность сегодняшнего мира (я хочу сказать, мое ощущение отрешенности от него). Мелочность моих родителей, тех, с кем я работаю; даже Д. и М. Вчера мы были с ними с баре «Грейпс» в Уэппинге. Моника — в своем репертуаре никудышной провинциальной актрисы: чуть ли не все, что она выбалтывает, только усугубляет нашу усталость. Она примеряет на себя, к месту и не к месту, разные нелепые акценты и говоры, попутно перепирая ритмику и прочее. Заземляя все происходящее, будто вцепляясь в простыню, чтобы та не надулась воздухом и не улетела.
Думается, это одно из проявлений всеобщей подавленности: люди уже не выдерживают столкновения с миром, просто стоя На собственных ногах. Слишком много повсюду специалистов по всему на свете, слишком много мозговых трестов, «круглых столов», знаменитостей, художников; целая орда интерпретаторов и баловней удачи, жаждущих, чтобы их слушали раскрыв рот. В результате обычному человеку уже не под силу рассмотреть мир сквозь густой туман толкований и мнений, навязываемых обществом. Большинство простых смертных не решаются судить о чем бы то ни было, за вычетом незначимых деталей собственного быта. И приходят в негодование, едва какой-либо другой из простых смертных (я, к примеру) отважится проявить серьезность или высказать собственное мнение. Право на собственное мнение имеют лишь те, кто маячит на телеэкране. Всем прочим остается пребывать в плену самых поверхностных представлений о нашем лишенном глубинного измерения настоящем и лютой ненавистью ненавидеть каждого несогласного с этим.