Дневники потерянной души

Осознание того, что матушка не вернется никогда, совсем уже никогда, словно обухом ударило по голове, и все в моем мозгу помутилось. Я судорожно зашмыгал носом, пытаясь сдержаться; затем громко заревел, выбежал из лачуги и долго прятался в кустах на краю поля. Ближе к ночи меня разыскали сердобольные соседки и привели домой, предварительно отругав за то, что напугал всех своим побегом.

Старушка Хаила, которая была поласковей, осталась со мной на ночь, раздела и уложила в постель, и даже напевала мне что-то хриплым голосом, поглаживая по голове шершавой заскорузлой ладонью, пропахшей печным дымом.

– Спи, маленький, спи... Речка все печали смоет, птичка песенку споет, солнце лучиком одарит, пчелка меду принесет...

Рыдая и крепко зажмурив глаза, я слушал ее, и сердце разрывалось от страшной, невыразимой тоски. Наконец усталость взяла верх, и я сам не заметил, как уснул. Последнее, что я видел сквозь смежающиеся веки – дрожащий в темноте огонек лучины на старом, потрескавшемся деревянном столе.

* * *

Шли долгие месяцы, и постепенно мне пришлось смириться со своей горькой долей. Отец любил и баловал меня, как мог, старшие братья и сестры, уже взрослые и работавшие в других имениях, изредка приезжали навестить, и я привык к новой жизни, хотя время от времени все во мне резко сжималось от пронизывающего одиночества, особенно в холодные зимние вечера, когда уже не было рядом таких привычных родных рук, чтобы обнять и согреть меня.

Господин Ильба время от времени ездил в соседнюю деревню Зарак, погостить у своих знакомых и поторговать зерном на досуге. Однажды, после очередной его поездки, я услышал обрывок разговора между ним и его товарищами:

– ... Вот и я на днях иду через пролесок, к повозке возвращаюсь, а тут сук здоровенный от дерева будто сам собой отламывается, и прямо передо мной падает. А сверху – наглое такое посвистывание, и никого не видно. Голову бы оторвал этому пройдохе, да не поймать его. Иногда, как езжу, только издали его и примечаю, и сразу улепетывает куда-то, очередную пакость готовит. Наказывать некому, сирота видать, так еще и неблагодарный – те хозяева, что в дом его брали, выгнали вскоре, – возмущенно качал головой Ильба. – Прыгает по деревьям, хулиганит, прохожих пугает свистом. Таких надо хворостиной отстегивать, на черством хлебе держать. Твердая рука ему нужна, говорю вам!

– Да-да, вот может вы его и выпорете, господин Лабинги, – посмеивались пожилые мужики, сидя на бревнах под окном. – Только кости себе не сломайте, когда будете за ним по деревьям гоняться!

На этом месте все разразились хриплым хохотом, и разговор закончился. Мой отец, Ранугад, неподалеку выкорчевывающий из земли сорняки, невольно присоединился к их веселью, пока Ильба не приказал ему продолжать работу. Я же слушал всю беседу с открытым ртом и с тяжелым ушатом воды в руках, не замечая что расплескиваю ее себе под ноги.

Как ни странно, господин Ильба всерьез воспринял предложение своих знакомых – возможно, шутка его задела, и захотелось продемонстрировать свои воспитательские способности; а может, имелись еще и другие, неведомые никому причины. Жены и собственных детей у него не было (во всяком случае, в пределах деревни Сузатт), как и у многих странствующих торговцев, проводивших большую часть времени вдали от дома.

Так или иначе, в один из дней у имения Лабин-нег остановилась повозка, и из нее вслед за кряхтящим Ильба легко выпрыгнул незнакомый подросток. Первое, что было заметно еще издали – цвет его волос, темно-медный, невиданный доселе ни у кого в наших краях. На полуденном солнце длинные волнистые пряди пламенели, пугали и одновременно притягивали взгляды. Кожа его имела совсем светлый оттенок, как у хозяев, никогда не работавших в полях, хотя, по словам Ильба, даже крыши над головой в последние годы у приезжего не было. Был он старше меня, наверное, года на четыре, и тогда мне казалось, что это очень большая разница.

– Маура! – прикрикнул на него Ильба, уже входящий в дом. – Разгружай мешки и тащи в погреб!

Тотчас подчинившись, тот взвалил на себя все три тяжеленных мешка с репой одновременно и понес их на плечах, словно это были пуховые подушки. И я понял дополнительную корысть господина Лабинги – усыновленный им подросток обладал недюжинной силой.

Проходя мимо, он на миг задержался, внимательно меня изучая. Я глядел на него снизу вверх, робея под пронзительным взглядом необычно продолговатых и узких глаз.

Большой рот его расплылся в зубастой улыбке, оказавшейся вдруг такой теплой и светлой, что я незаметно для себя разулыбался в ответ.

– Здравствуй, - произнес он, так и стоя напротив меня со своей ношей. – Тебя как зовут?

– Я... я Баназир, господин, - ответил я смущенно.

Скрипнула дверь, и ушедший было хозяин Лабин-нег снова высунулся наружу:

– Ты где застрял, оболтус?

– Иду, почтенный! – откликнулся тот, на прощание подмигнув мне и быстро проследовав к дому.

* * *

Следующее утро выдалось ясным и солнечным. Я шел к опушке леса с лукошком, и гордился, что отец доверил мне набрать разных ягод, которые он обычно сушил для настоек и лекарств на зиму.

– Стой! Стой, гаденыш, кому говорю!

Я застыл на месте, мигом растеряв весь свой задор. На меня со всех ног неслась растрепанная, раскрасневшаяся баба с перевернутой метлой в руках. Судя по чистым юбкам без заплат, это была одна из богатых хозяек. Когда у меня окончательно душа ушла в пятки, она неожиданно пробежала мимо, не обращая на меня никакого внимания и продолжая выкрикивать зычным хрипловатым голосом:

– Ах ты, рыжая нечисть! И откуда только берутся такие!

По ветвям над моей головой как волна прошла, и несколько листьев осыпалось на землю, но, подняв глаза, я никого не увидел. Хозяйка остановилась, запыхавшись, постояла немного среди деревьев, гневно озираясь по сторонам и размахивая метлой. Наконец она сдалась и повернула назад, бросая на ходу:

– Ничего, ты у меня еще попадешься, бандит эдакий!

Снова проходя мимо, она толкнула меня раздраженно:

– А ты не стой на дороге! – и удалилась обратно к домам, опираясь на свою метлу.

Ошарашенный, я продолжил путь. Внезапно как молния промелькнуло что-то, и передо мной возник тот самый подросток, привезенный господином Ильба накануне. От неожиданности я сильно вздрогнул.

– Мы, кажется, так и не успели как следует познакомиться, - улыбнулся он мне. – Я Маура, хотя это ты уже знаешь.

Он вынул из-за пазухи небольшие соты с диким медом:

– Бери. Это тебе.

Я недоверчиво принял дар, затем поднял на него глаза:

– Спасибо, господин...

– Да что ты заладил с этим «господином»? – воскликнул он. – Ладно уж, Ильба, но я-то?

– А кто же вы? – спросил я так же удивленно.

– Я тебе только что сказал! Ну откуда вообще появились эти обычаи? Кто-нибудь знает?

– Какие обычаи? – не успевал я проследить за ходом его мыслей.

– Ладно, забудь, - махнул он рукой. – Так ты Баназир, значит. А «Бан» можно?

– Как вам угодно, господин.

– Слушай. За каждый раз, когда ты меня так назовешь, будешь получать щелбан. Понял?

– А что это такое?

– А вот что, – он щелкнул меня по носу, совсем легонько. – Но в следующий раз мало не покажется.