Дни, месяцы, годы

Однажды старик вернулся на поле с полными ведрами, полил кукурузу, взрыхлил землю вокруг стебля и вдруг увидел, что на початке появились рыльца – белые, словно сухое молоко, они густо торчали из макушки, точь-в-точь как пушок у новорожденного. Старик долго стоял, любуясь початком, потом наконец рассмеялся и сказал: Слепыш, скоро будем собирать урожай! Видал, Слепыш? Скоро будем собирать урожай!

Не услышав ответа, Сянь-е оглянулся, ища глазами пса, и увидел, что он стоит у края оврага и доедает шкурки от вчерашних крыс, давясь жаркой вонью и мелкими клочками шерсти. И как тебе не противно, спросил Сянь-е. Ничего не отвечая, пес подошел к ловушке. Старик заглянул внутрь и обмер: на дне ямы сидела всего одна крыса. Впервые за две недели ловушка принесла так мало добычи. Позавчера крыс в яме было пять, вчера четыре, а сегодня всего одна. Тем же вечером Сянь-е отправился на соседний гребень и выкопал там несколько новых ловушек, на дне каждой ямы оставил немного зерен, но когда на следующее утро пришел за добычей, в половине ловушек было пусто, в остальных сидело всего по одной крысе.

Сытые времена, когда каждая ловушка приносила Сянь-е полдесятка, а то и полтора десятка крыс, остались позади. И однажды все ловушки оказались пустыми, тогда Сянь-е в одиночестве поднялся на гребень, взвесил солнечные лучи, которые с каждым днем только тяжелели, и пока он стоял под злобным колючим солнцем, его сердце зарастало тревогой. Стоило семенам тревоги попасть в сердце, как они разрослись в целый лес, безбрежный и необъятный. Наконец старик нашел в одной из ловушек крысу, принес ее к навесу, освежевал и сварил, завернул тушку в тряпицу, потрепал Слепыша по голове и велел ему сторожить поле, а сам отправился в путь. Сянь-е потерянно брел по тропе, не разбирая, куда идет, миновал пять деревень, пока не дошел до гребня самой высокой горы. Там он остановился, посмотрел в глаза солнцу, взвесил в руке его лучи, тяжело вздохнул и присел в тени под скалой. Скала была отвесной, будто стена, с нее то и дело сыпался дождь из земли, не стерпевшей жгучего солнца. Поля на ближнем склоне лежали под сетью сухих трещин, а извилистые горные кряжи напоминали языки пламени, пляшущие на объятой огнем земле, такие яркие и горячие, что у старика припекало кожу в уголках глаз. Сянь-е посидел немного в раскаленной дожелта тени утеса, вытащил из кармана тряпицу, развернул ее и увидел, что нежное крысиное мясо, розовое и блестящее, словно разрезанная редиска, за несколько часов пути сделалось темно-серым, будто его вываляли в грязи. Сянь-е понюхал тушку и вместо мясного аромата учуял пыльное зловоние, приправленное белесым запахом плесени. Старик оголодал с долгой дороги и решил не брезговать. Оторвал лапку, поднес ее ко рту и тут заметил, что в мясе копошатся личинки, точно глянцево-белые рисовые зернышки. Сянь-е звонко передернуло, он чуть было не выбросил тушку, но в последний момент передумал.

Старик зажмурился и запихал в рот крысиное тельце вместе с головой, перемолол мясо челюстями и резко сглотнул, а следом отправил в рот лапки.

Открыв глаза, Сянь-е увидел на обожженной земле два глянцевых опарыша, но спустя мгновение они уже высохли в пыль.

На поле старик вернулся с сумерками на плечах. Всю ночь провел без сна, лежа подле кукурузного стебля, и как Слепыш к нему ни ластился, Сянь-е не сказал ни слова. Молча глядел на небо, глядел на початок, на его покрасневшие рыльца, а на рассвете вдруг встал и зашагал в деревню, ступая по чистому утреннему свету.

Хребет затих, огромный и необъятный. Пес проводил старика до гребня и вернулся сторожить кукурузу.

Ждать, когда Сянь-е вернется на поле.

Сянь-е объявился на поле к полудню. Прикатил из деревни огромный бурый чан. Поставил его неподалеку от кукурузного стебля, вытащил из ловушки на гребне крупную крысу, взял ее за загривок, отнес к навесу, заколол ножом и выпустил кровь в чашку. Шкурку скормил Слепышу, тушку отварил вместе с кровью, бульон выпил, а мясо завернул в тряпицу, взял коромысло и отправился в путь.

Сянь-е решил натаскать воды, чтобы наполнить чан до краев.

Он посчитал: на окрестных склонах они вырыли почти четыре десятка ловушек, в ловушках осталось всего девять крыс. Чтобы не умереть с голоду, в день им со Слепышом нужно съедать хотя бы одну крысу. Значит, через девять дней есть будет нечего. На полях больше не осталось ни одного зерна из посеянных крестьянами. В деревнях не осталось ни щепотки муки, ни зеленого стебелька. Солнечные лучи наливались тяжестью, прибавляя по цяню в день, а початок требовал воды и подкормки. За девять дней Сянь-е должен был наполнить чан водой, тогда початок созреет, даже если они со Слепышом сядут посреди поля и умрут от голода. Сянь-е в одиночестве шагал по горной тропе, устеленной толстым слоем пыли, кожу терзали острые жала солнечных лучей, ноздри щекотала гарь от подпаленной бороды. Он положил тряпицу с тушкой в ведро, прикрыл ее сверху соломенной шляпой, стер ладонью пот со лба и облизал пальцы. Когда пот защекотал колени, старик сел на корточки и слизал соленые капли, чтобы вернуть их обратно в живот. Сянь-е не хотел даром скармливать солнцу воду, вытопленную из своего тела. Благо каждый день он выходил в путь еще до рассвета и начинал слизывать с кожи пот, когда до источника оставалось всего пять или шесть ли. К полудню он был уже в ущелье. До отвала пил свежую воду, заедал ее крысиным мясом, набирал два ведра воды и отправлялся в обратный путь. Если хотелось пить, припадал к ведру и делал несколько жадных глотков. На обратном пути солнце весило если не целый лян, то уж точно восемь, а то и девять цяней. Сянь-е слышал, как стекают по телу струйки пота. В такие минуты он больше не роптал на солнце, не сетовал на засуху, только спрашивал себя: почему так дрожат ноги, неужели я совсем состарился? Иные старики в деревне на восьмом десятке зачинали детей, а я не могу поднять два ведра на коромысле! Но когда с дрожью в ногах было уже не сладить, Сянь-е ставил коромысло на землю и давал себе отдых, припадал к ведру и пил, пока живот не раздует. Чтобы одолеть сорок ли пути с полными ведрами, ему приходилось делать двадцать, а иной раз и тридцать остановок. Во время каждой остановки старик пил воду. Чем больше он пил, тем больше потел, тем больше приходилось пить. И сколько бы остановок он ни делал, сколько бы воды ни выпивал, к концу пути от двух полных ведер оставалось всего одно.

За пять дней чан на треть наполнился водой, но и крыс в ямах стало на пять меньше. Кукуруза так ярко зеленела под солнцем, будто ее выкрасили чернилами. Но покрасневшие рыльца не спешили темнеть, хотя початок был уже размером с небольшую морковь. И метелка на макушке стебля не сохла и не желтела. Покуда метелка зеленая, а рыльца красные, початку еще зреть да зреть. Вечером Сянь-е лежал на земле, варясь в горячей крови горного заката. Он протянул руку к пухлому зеленому початку и ощутил под пальцами такую мягкость, что сердце невольно обдало холодом. Когда же он созреет, спрашивал себя Сянь-е. Эдак нам ждать урожая еще дней двадцать, а то и целый месяц. Он посчитал: люди ушли из деревни четыре месяца назад. Обычно кукуруза зреет четыре с половиной месяца, но этот початок почему-то не хотел давать зерна в отведенный ему срок, омрачая дни старика моросью новой печали. Старик со Слепышом обошли все ловушки на хребте, новых крыс нигде не было. Наконец Сянь-е лег навзничь на сквозняке у тропы, бурый жар раскаленной земли залезал ему в спину и отправлялся с топотом гулять по телу. Пес лежал подле старика, такой тощий, что казалось, ему уже не хватит сил подняться. Из ловушки доносился слабый писк оголодавшей крысы, и чем дольше старик и пес слушали ее жалобы, тем сокрушительнее становился голод.

Пес обернулся к яме, в которой сидела крыса, но с места не сдвинулся.

Сянь-е глядел в небо и молчал, молчал целую вечность.

Наконец он перевалился на бок, и по горам поплыло тревожное эхо. Слепыш решил, что хозяин сейчас заговорит, подался к нему, но Сянь-е молча встал и побрел на поле. Ощупал кукурузный початок, пробормотал что-то себе под нос, взял коромысло и, не дожидаясь утра, зашагал на север.

Той же ночью Сянь-е вернулся с двумя ведрами на коромысле. На этот раз оба ведра были полные, дорогой он ни разу не останавливался, чтобы напиться. Полтора ведра Сянь-е перелил в чан, из остатков полил кукурузу и наполнил миску Слепыша, потом сварил крысу, взял коромысло и снова отправился на север.

По ночам Сянь-е приносил на коромысле два полных ведра, днем приносил еще одно, и за три дня чан наполнился до краев.

Пока последние силы не покинули тело, а девятая крыса не перекочевала из ловушки к ним в животы, Сянь-е решил сходить к источнику и принести еще два ведра воды. Этой воды им со Слепышом надолго хватит, чтобы утолять голод и жажду. Он не рассчитывал на дождь, но надеялся продержаться до сбора урожая и сорвать початок. Один кукурузный росток к сбору урожая превращается в целую пригоршню золота. В созревшем початке зерна стоят в двадцать три ряда по тридцать пять штук в каждом, значит, початок принесет старику несколько сотен, почти тысячу зерен. Прошло уже четыре с половиной месяца, как ни крути, а приближалась пора урожая, в полдень Сянь-е уловил вязко-желтый горячий дух зреющих зерен. А к ночи этот запах сделался чистым, словно кунжутное масло, он волнами разливался по воздуху, ложился на землю сырыми шелковыми нитями.

Когда луна добралась до середины неба, Сянь-е в последний раз пошел за водой. На гору вернулся после полудня, в дороге сделал сорок одну остановку, осушил целое ведро. С остатками воды он добрел до гребня горы Балибань, там сел на тропе и просидел так до самой темноты. У Сянь-е не осталось сил, чтобы донести ведро до навеса, он решил оставить его на тропе, а пока пойти и сварить последнюю крысу. Это была самая крупная крыса из девяти, длиной в целый чжа, с налитыми кровью глазами. Но когда старик добрел до дальней ловушки, оказалось, что крыса исчезла – на дне ямы осталась лишь пыль, которую она соскребла со стенок. Сянь-е оцепенело опустился на корточки и тут заметил в ловушке собачьи следы, а между ними виднелись клочки крысиной шерсти и пятна крови, словно рассыпанные ягоды жужубы.

Сянь-е сидел у ямы, пока не стемнело.

Взошла луна, и Сянь-е усмехнулся, его молчание треснуло, словно тонкий лед. Старик встал, взглянул на подернутую дымкой луну и проговорил: съел – и хорошо. Значит, я могу сказать все как есть, Слепыш. Нам остается одно из двух: или ты меня съешь и будешь сторожить кукурузу, или я тебя съем и останусь ждать урожая. Я наконец могу сказать тебе это, Слепыш. Больше не нужно искать предлог. Сянь-е побрел к своему полю, ноги его ослабли, но пока еще слушались, а добравшись до гребня, он смог даже поднять ведро и перетащить его к навесу.

Слепыш лежал под навесом. Услышав поступь хозяина, он встал, но не шагнул навстречу, а молча попятился назад и лег под оградой из циновок. В густом свете луны клубился раскаленный белый жар. Сянь-е поставил ведра на землю, откинул циновку и заглянул в чан – он был полон до краев. Старик разулся, вытряхнул камешки из башмаков, глянул на плеть, прокашлялся и тихо сказал: Слепыш, поди сюда.

Первый раз за несколько дней старик окликнул пса. В свете луны было видно, как Слепыш весь подобрался, с трудом встал и несмело шагнул к хозяину, редкая шерсть на его хребте еле слышно дрожала. Сянь-е отвел взгляд и сказал: не бойся, Слепыш, съел и съел. Все равно еды больше не осталось, пускай ты съел мою долю, я тебя не виню. Я должен тебе кое-что сказать, Слепыш, отвернувшись, проговорил Сянь-е. На всем хребте, на сто ли вокруг больше нет ни зерна, ни крыс, и через три дня мы с тобой так оголодаем, что сил не останется слова вымолвить. Тогда, если хочешь жить, съешь меня вместо мяса, только береги кукурузу. Люди вернутся, приведи их сюда, покажи им этот початок. Если же ты благодарен за то, что я кормил тебя эти месяцы, если хочешь, чтобы я остался жив, то позволь мне съесть тебя и дождаться урожая. Слепыш, говорил старик, теперь дело за тобой, хочешь жить – иди и схоронись где-нибудь, а через три дня, через пять дней возвращайся, я к тому времени буду уже доходить. Сказав так, Сянь-е провел рукой по лицу, и ладонь его намокла от слез.