До захода солнца

Вчера, приняв очень долгий, очень холодный душ, затем едва удержавшись, чтобы не сломать и не перебить все хрупкие предметы в доме, я оказалась совершенно одна в огромном особняке, где совершенно нечем было себя занять. Я дочитала единственную книгу, которую взяла с собой. Телефона не было. Ключей от машины нет. Книг тоже нет. А также интернета. По дому тоже ничего не нужно было делать. Стирать и гладить опять нет.

Ничего.

Я слишком поздно поняла, что мне следовало попросить Эдвину купить хоть какие-нибудь журналы. У меня оставался только телевизор и мои мысли, а я не хотела проводить время ни с тем, ни с другими.

Я избегала телевизора, так как за годы (огромного опыта) обнаружила, что там редко что-нибудь показывают хорошее. Плюс я обычно ела, как наркоман, перед телевизором, поэтому решила прогуляться.

Это была очень глупая идея, главным образом потому, что я забыла свой чертовый iPod. И мне не оставалось ничего другого, как дать волю своим мыслям, раз музыки не было.

Поскольку мне было лень возвращаться за iPod, я двинулась вперед, и, как это обычно бывает, пока шла, мне кое-что приходило в голову.

Например, тот факт, что Катрина пометила Люсьена. В общей этой заварухе, я обратила внимание на уродливые и жестокие царапины, которые она оставила на теле Люсьена, но тогда настолько была не в себе. Сейчас же, оглядываясь назад, поняла, что они были глубокими. Катрина не только не сдерживалась, у нее хватало сил и скорости, отыграть свои позиции.

И она никак не отреагировала на их битву. Казалось, будто такое случалось часто.

Даже издевка Люсьена «Попробуй», сейчас звучала так, словно он говорил такое не впервые, видно тоже часто.

И многие другие детали.

То, что Катрина, не колеблясь, атаковала.

Это ведь Катрина напала на Люсьена, а не наоборот.

Она также напала на меня, и Люсьен не только меня защитил (легко), но и пришел в бешенство (сильно).

Потом разговор, когда Катрина назвала меня «жизнью», вернее это Люсьен назвал меня так.

Я все еще не поняла, что все это может означать.

Чувствовала только одно — происходило что-то важное. Я могла до конца не понять, что именно, и говорила себе, что не хочу этого понимать, но это происходило, несмотря ни на что.

Катрина испарилась, и Люсьен не бросился за ней. Он даже не подумал о ней, прежде чем повернулся ко мне.

Все это вызывало у меня явный дискомфорт или еще больший дискомфорт, чем обычно.

Главным образом потому, что я боялась, что Люсьен оказался прав. Я поспешила со своими выводами о нем.

У меня было много плохих качеств, но я никогда не была склонна к осуждению. Я ненавидела людей, которые сразу судили. Это ужасные люди.

Но я боялась, что с Люсьеном поступила именно так.

Из их борьбы со слов Катрины, поняла, что Люсьен послал ей «документы о разделе», (было нетрудно понять, что означал раздел), — развод, говоря нашим языком, и я не была главной причиной, видно, все началось гораздо раньше.

И, как бы я ни пыталась остановить его глубокий голос в своей голове, произносящий, что «любовь — это одеяло, которое согревает», его слова продолжали звучать снова и снова у меня в голове.

И судя по его эмоциям, когда он говорил эти слова, я сделала вывод, что это не понравившаяся цитата, которую он вычитал в книге, он объяснял, какой, по его мнению, должна быть любовь. И говорил он это так, будто пережил такую любовь раньше, будто знал, что такой любовь должна быть, и она у него была.

С одной стороны, эти слова очаровывали, пугали и почему-то очень огорчали, потому что была другая женщина, явно не Катрина, и сейчас этой женщины не было рядом с ним.

Дом, в который меня поселил Люсьен, был окружен лесом, за исключением огромного двора, безупречно ухоженного сада и бассейна (да, бассейна, с небольшим домиком у бассейна, не меньше). Во время осмотра дома в день приезда, я заметила тропинку, ведущую в лес, и сейчас пошла по ней.

Поняв, что вероятно, я человек склонный к осуждению, поэтому должна извиниться перед Могучим Люсьеном (что было совсем отстойно), извилистая лесная тропинка вывела меня к озеру.

И какому озеру.

Оно было огромным. День был теплый и солнечный, дул легкий ветерок, но он не нарушал зеркальную гладь воды, которая тянулась бесконечно, лесистые холмы вокруг нее поднимались к голубому, безоблачному небу.

Вид был великолепный.

Вдалеке виднелись большие, красивые дома, приютившиеся на холмах, с тропинками или ступеньками, ведущими к воде. Хотя их было не так уж много. Я насчитала всего пять.

Действительно эксклюзивная недвижимость.

В конце тропинки я увидела длинный, широкий, прочный пирс. Не качающийся, вот-вот готовый рухнуть, конечно, нет. Это был такой пирс, к которому можно привязать современную скоростную лодку (или маленькую яхту).

Я дошла до конца пирса и села на солнышке, любуясь спокойной красотой озера, задаваясь вопросом, всем ли своим наложницам Люсьен предоставлял такие роскошные особняки. Если так, то такая недвижимость стоила ему кучу денег. У него за столько времени должно быть несколько десятков здравствующих наложниц. Даже если другим он покупал более скромные жилища, все равно содержание наложниц стоило бы ему несметных денег.

Но это не меняло того факта, что он предоставил этот шикарный дом с таким прекрасным видом мне.

— Я так облажалась, — прошептала я озеру.

Неудивительно, что озеро не ответило.

Я сидела, уставившись на воду, стараясь не думать о Нежном, Великодушном Люсьене и о том факте, что, по правде говоря, придется мне, наверное, открыть еще одно хранилище под названием «Почему мне может понравиться Люсьен», даже если бы это был всего лишь на всего маленький несгораемый сейф. Я также старалась не думать о своем плохом характере, который и привел к тому, что я, идиотка, оказалась втянута в этот полный бардак.

Быть наложницей вампира — наша семейная традиция. Так сказать, это было не одно поколение женщин из нашего рода, так продолжалось уже пятьсот лет. На самом деле, вся эта практика продолжалась веками, и им, женщинам из нашего рода это нравилось. Это был их образ жизни.

Кто я такая, чтобы противостоять этой традиции?

Должна признать, что на деньги Космо мы с мамой и сестрой были одеты, накормлены и жили довольно прилично, пока я с Ланой не съехала. У нас с Ланой был один отец, я бы сказала, у нас с Ланой был один и тот же производитель. Наш отец, судя по тому немногому, что я помнила, много пил, много кричал, получил пинок под зад от моей мамы с подкреплением моих тетушек. Затем он ушел, посылал нам поздравительные открытки в течение первых двух лет, потом забросил это дело. Я не видела его с тех пор, как мне исполнилось шесть.