До захода солнца

Космо же все по настоящий день обеспечивал маме маникюр, педикюр, дом в стиле ранчо с тремя спальнями, дизайнерские сумочки и обеды с мартини с моими тетушками.

Я должна была поблагодарить его, когда впервые встретила, а не быть такой холодной с ним.

А потом появился Люсьен.

Ну, конечно, он явно заноза в заднице и любит все контролировать, видно это патология, но, когда он становился нормальным, не занозой в заднице и патологическим доминантом, то проявлял лучшие черты характера, которые мне нравились. Не могла не вспомнить, каким он был, когда я напилась (еще до того, как он стал придурком, спешу добавить), и каким он был на Пиру (и тогда он так и не стал придурком).

На самом деле, когда он не был придурком, контролирующим все, вернее в основном меня, или занозой в заднице, он смотрел на меня так…

Он посмотрел на меня…

О, черт, он смотрел на меня так, словно я действительно была жизнью.

Словно я была красивой. Будто была невероятно сексуальной, что бы это ни было, но Люсьен смотрел на меня именно так. Словно я была забавной, интересной ему, он не мог предугадать мои действия, но что бы я ни делала, ему нравилось это в какой-то степени, поэтому он с нетерпением ждал встреч со мной, вот как он на меня смотрел.

Он с нетерпением ждал встреч.

Никто никогда не ждал встреч со мной с нетерпением.

Я с трудом могла в такое поверить.

Я потратила годы на поиски парня, который мной бы не руководил и не командовал, короче, сохранял бы подальше от жизни наложницы. До моего Отбора я мало что знала о вампирах, и сейчас я знаю ненамного больше. Но одну вещь я знала еще тогда — вампиры не могли пригласить Непосвященную пройти Отбор, если Непосвященная или Непосвященный состоял в отношениях со смертным.

Поэтому я заботилась, чтобы большую часть времени своей жизни находиться в отношениях.

Это означало, что я вступала и выходила из отношений с тех пор, как получила право на свой первый Отбор в восемнадцать лет.

От отчаяния, хотя мне не нравилось так о себе думать, что я идиотка, но, скорее всего, так оно и было, я выбирала совсем не тех парней. Джастин, мой последний, был самым не тем из всех. И была с ним в отношениях дольше, чем следовало, чтобы обезопасить себя от вампиров.

Может, просто возможно (я не придавала большого значения этому «возможно»), я ошибалась.

Что означало две вещи.

Во-первых, мне пришлось бы извиниться перед Люсьеном за то, что я его осудила, как последняя сука. А, во-вторых, мне пришлось бы попросить его ускорить наши занятия, чтобы я лучше понимала его жизнь и традиции, раз уж мне суждено так жить.

Тогда я приму решение.

Единственное, что я знала наверняка, как бы ни сложились мои отношения с Люсьеном, я не позволю ему сломить себя.

Я готова идти на компромисс.

Если он не готов сделать шаг навстречу, тогда мы будем все время возвращаться к исходной точке.

Даже спокойная гладь озера не мешала мне думать о Люсьене.

Я поднялась и направилась обратно по тропинке. Добравшись до дома, приготовила маринад, положила в него куриные грудки и убрала в холодильник.

Затем я решила провести остаток дня, топя свои печали в еде и заглушая свой разум звуком телевизора.

Мое расфокусированное зрение прояснилось, царапины Катрины с груди Люсьена полностью исчезли, когда мои мысли обратились к прошлой ночи.

Почему я так среагировала на то, что он кормился от другой, почему так среагировала на запах ее духов, я не могла понять свою реакцию. Но отрицать было невозможно. Реакция была.

Из всего отвратительного, что мне пришлось испытать в течение последних двух недель, прикосновение Люсьена ко мне с запахом другой женщины, которую он пробовал на вкус, безусловно, было самым худшим.

Это было больно. Слишком больно.

Я знала, что это неправильно, у меня не было на него никаких прав.

Но это произошло.

И тогда я поняла. Почему в глубине глаз моей матери всегда был намек на печаль. И в ту минуту, когда он мне сказал, что я не понимаю обычаев его народа, я поняла, что не смогу жить такой жизнью.

Не как Лия Бьюкенен.

Я должна была стать Бьюкенен из Главной Семьи Наложниц Вампиров. А не нетерпеливой, не вспыльчивой, не упрямой, не взбалмошной, не такой, какой была на самом деле.

Я должна была стать хорошей, идеальной, послушной наложницей, как моя надоедливая кузина Мирна.

Похоже, что в течение многих лет мне предстояло стать паинькой, копией моей кузины Мирне.

И эта паинька совершенно, однозначно, ужасно воняла.

Но, сказала я себе, я могла бы жить в этом прекрасном доме, рядом с прекрасным озером, с красивой одеждой и, надо сказать, с Люсьеном, который дарил мне ошеломляющие, потрясающие, невероятные оргазмы, если прошлая ночь была чем-то особенным, и кормился все время от меня, что должна была признать, было на самом деле возвышенно.

И он будет делать все, что захочет, что он и делал.

А когда он отпустит меня, и я смогу наладить свою жизнь.

Но без разбитого сердца. Он не ставил перед собой цели — влюбить меня в себя (или еще хуже), а затем сломить.

Я даже до конца не могла ответить на вопрос — нравился ли он мне, но боль, что он прикасался ко мне, заставляя так чувствовать мое тело, с его большим, твердом теплым телом, окружающим меня, при этом заставляя меня чувствовать себя драгоценной и хрупкой и в безопасности, а потом я уловила запах и вкус другой женщины, все это было очень плохо.

Если бы он мне действительно нравился, то я действительно облажалась.

К счастью, он мне не нравился, так что, надеюсь, мое сердце в этом направлении будет в безопасности.

Именно при этой мысли его рука, лежавшая у меня на бедре, скользнула вверх по спине и запуталась в моих волосах.

— Ты не спишь, зверушка? — спросил он сексуальным, хриплым, сонным голосом.

Я старалась не вздрогнуть, но мне это не удалось. Я просила его не называть меня «зверушкой», чувствуя, как эта кличка разрывает мне сердце, и в этом тоже потерпела неудачу. Затем я попыталась не задаваться вопросом, называл ли он безымянную, безликую ту другую смертную прошлой ночью «зверушкой», в этом я тоже потерпела неудачу.