Дочь Клеопатры
Шрифт:
— Ей просто нравится, — ответил вместо меня Тиберий. — Есть люди, которым действительно интересно учиться.
— С какой стати? Витрувий говорит с тобой только про измерения.
— С помощью этих измерений сооружаются здания, — возразила я. — Вчера мы ходили к святилищу Аполлона. Его почти завершили.
— Серьезно? — спросил Марцелл, срезая путь через Марсово поле. — И что там внутри?
— Библиотека, отделанная слоновой костью и золотом. И статуя работы Скопаса [29] .
29
Скопас (ок. 395–350
— Находка Юбы? — уточнил юноша.
Я пожала плечами.
— Так сказал Витрувий.
У конюшен, под сенью портика, Ливия и Октавия сидели за деревянными прялками так далеко друг от друга, насколько допускали приличия. Сестра Цезаря с улыбкой поднялась нам навстречу.
— Юба, Галлия, благодарю вас обоих за то, что доставили наших учеников целыми и невредимыми. Надеюсь, детки вели себя хорошо?
— Не считая нытья — разумеется, — отозвался нумидиец.
— А ты бы не жаловался? Все отдыхают, а мы одни занимаемся, — проворчал Марцелл.
— Тяжело быть наследником, — усмехнулся Юба.
— Он еще не наследник! — оборвала его Ливия.
— Прошу прощения. Возможным наследником.
— Всем известно, что Цезарь предпочитает Марцелла, — вскинулся Тиберий. — К чему эти церемонии?
Ливия бросила взгляд на мужа, плававшего вместе с Агриппой под присмотром преторианских охранников.
— Октавиан говорит, что еще не принял решение. Не вижу причин, почему бы тебе не стать наследником?
— А их и нет, — язвительно бросил Марцелл. — Идем, Александр, я хочу поплавать.
Когда они с моим братом ушли на конюшни, Тиберий злобно взглянул на мать и воскликнул:
— Может, пора уже прекратить эти разговоры?
Та поднялась и быстро влепила ему пощечину.
Побагровев, юноша мрачно последовал за остальными.
— Он тебя возненавидит, — предупредила Октавия.
— Ты что у нас, авгур? Умеешь предсказывать чужие поступки?
Юлия так и впилась глазами в прялку, а я смотрела только в альбом, боясь навлечь на себя гнев Ливии. Тогда она вздумала обрушиться на Галлию.
— Принеси мне новое веретено!
— Не ходи, — вмешалась Октавия. — Пусть сама берет все, что ей нужно. Тут недалеко.
Рабыня замешкалась. Повиноваться хозяйке значило еще больше разгневать Ливию. Но Галлия, не мигая, выдержала ужасный, грозящий карами взгляд. Когда стало ясно, что она не тронется с места, Ливию точно ветром сдуло.
Позже, когда мужчины вернулись, Юлия шепотом рассказала о происшедшем Марцеллу и Александру. На обратном пути к Форуму девушка снова с жаром произнесла:
— Представляете, а она — ни с места!
Галлия шла вслед за нами в обществе нумидийца и Тиберия, благополучно забыв о том, что случилось в портике. Однако Марцелл покачал головой:
— Зря мама так поступила. Жди беды.
— Галлия — не рабыня Ливии, — горячо заспорила я. — Она вообще не должна быть ничьей рабыней.
— Но все-таки принадлежит моей матери, — вздохнул Марцелл. — И теперь она в большой опасности. Нельзя безнаказанно
встать на дороге у этой женщины.— А я понимаю Октавию, — подала голос Юлия. — Ей надоело, что Ливия корчит из себя единовластную владелицу Рима.
— Так и есть, — возразил Марцелл.
— Нет. Мой отец — хозяин! А Ливия просто шлюха, которой повезло с мужем.
Мой брат хохотнул, и я прикрыла рот, чтобы не рассмеяться вслух. Юлия озорно подмигнула мне.
— Давайте найдем разбирательство покороче и покончим с этим.
В этот день на Форуме слушалось только одно дело. Люди толпились вокруг подиума, откуда адвокат обращался к присяжным заседателям, которым и предстояло вынести окончательное решение.
— Ничего не видно, — пожаловалась дочь Цезаря. — Что вообще происходит?
— Двести рабов обвиняются в убийстве хозяина, Гая Фабия, — пояснил Юба.
— Гай Фабий? — ахнула Юлия и повернулась ко мне. — Помнишь? Тот самый, что высек мальчишек возле святилища!
— И что же, все двести — убийцы? — воскликнула я.
— Когда один из рабов лишает жизни своего господина, наказания не избежать никому, — бесстрастно проговорил нумидиец.
Внезапно Юлию разобрало любопытство.
— А нельзя нам как-нибудь подобраться поближе?
— Конечно, — сказал нумидиец, изогнув брови, и осторожно провел нас за помост, на котором рядами стояли рабы, скованные за шеи.
Отсюда мы наблюдали за спинами адвокатов, обращающихся к присяжным и к публике.
— Совсем еще юные, — шепнула я Александру.
Кое-кому из рабов не исполнилось и пяти лет; вряд ли они могли участвовать в преступлении. Я повернулась к Юбе:
— Неужели их в самом деле убьют?
— Разумеется. Если сочтут виновными.
— Как можно быть таким бессердечным?
— Это ведь не его забота, — вмешался Тиберий. — Что он, по-твоему, должен делать?
Защитник обвиняемых только что закончил речь, и его место занял адвокат покойного Гая Фабия.
— Вы слышали, — начал он громовым голосом, — душещипательные истории о рабах, которые якобы не могли принимать участие в убийстве. Женщины, дети, седые полукалеки… Но что они видели?
Зрители начали переглядываться, задавая друг другу тот же вопрос.
— Что им известно, о чем они умолчали? Не заблуждайтесь, — гневно продолжал он, — между свидетелем и соучастником нет ни малейшей разницы. Мы не знаем, кто из этих негодяев стоял на страже, когда Гая Фабия удавили в собственной комнате, а потом нанесли ему дюжину ножевых ранений.
Публика заворчала. Сидевшие впереди на деревянных скамьях присяжные покачали головами.
— Пора наконец преподать урок, — торопливо продолжил защитник. — Около тридцати пяти лет назад точно такое же слушание закончилось казнью четырехсот рабов. В то время присяжные понимали, насколько необходимо донести до людей послание. Никто не дерзнет поднять руку на хозяина, зная, что будут наказаны все. И теперь это нужно решительно пресечь. Иначе кто будет следующим? Вы? — Его палец указал на пожилого мужчину, сидевшего на скамье, чья шея сгибалась под тяжестью золотых цепочек. — Или вы? — воскликнул он, глядя на молодого человека, облаченного в toga judex. — Забудьте все, что вам тут рассказывали. Да, нескольким юным рабам придется погибнуть. Но разве их жизни важнее вашей? Важнее, чем жизни ваших жен и детей?