Дочь огня

Когда они проходили мимо депо, к ним подошел мужчина в огромной папахе, похожий на туркмена.

— Вы не знаете, где тут дом Умар-джана? — обратился ом к ним по-русски.

— Умар-джана? Какого? Мастера из депо? — переспросил Смирнов.

— А зачем он вам? — перебил ака Махсум, окинув незнакомца недоверчивым взглядом.

— А затем, мой дорогой ака Махсум, — спокойно ответил человек в папахе, — что нам, кажется, с вами туда по пути.

— Проклятье, — выругался ака Махсум по-таджикски. — Он меня откуда-то знает.

— А что в этом странного? — сказал незнакомец тоже по-таджикски и улыбнулся.

Только теперь Смирнов узнал его.

— Дружище! Да неужели это ты? Какими судьбами? Да нет, он; ей-богу, он, — повернулся он к ака Махсуму. — Узнаете?

Ака Махсум в нерешительности покачал головой.

— А ты, видно, здорово постарел за это время, ака Махсум, — засмеялся человек в папахе. — Раньше небось любую красавицу мог под паранджой разглядеть, а сейчас меня, Хайдаркула, не узнал…

Ака Махсум удивленно смотрел на старого друга, от волнения у него мелко дрожали пальцы. Он только и смог произнести:

— Хайдаркул…

В доме Умар-джана собрались старые друзья: Смирнов, ака Махсум, Амон и кое-кто из рабочих депо, знавших Хайдаркула еще до ареста.

* * *

Всю ночь длился рассказ Хайдаркула. Он заново вспоминал все, что произошло с ним за десять лет. Нелегко дались ему эти годы, они оставили глубокий след в его жизни, многое он увидел, о многом передумал.

Приняв русское подданство, Хайдаркул думал — ничто ему не грозит. Он безгранично верил в справедливость и благородство царя, верил, что он всемилостив к своим подданным и отличает убийство от возмездия.

Правда, его друзья Николай Смирнов и Умар-джан много раз говорили ему, что эмир и русский царь сделаны из одного теста и друг друга стоят. Но он им не верил. Как же так: царь — человек просвещенный, владения его велики и могучи, а эмир — человек темный, и власть его не выходит за пределы Бухары дальше одного локтя, государство по сравнению с Россией — зерно в блюде плова. У царя есть суд, есть закон, а в эмирской Бухаре ничего этого нет, тут владычествуют сила и произвол. Нет, нет, он был уверен, что под властью русского царя ничто ему не будет угрожать.

И даже когда жандармы вели Хайдаркула по улицам города, он еще наивно верил, что справедливый русский суд не станет его жестоко карать, когда узнает, что бай погубил его жену и дочь. Суд сочтет эту месть справедливой и отпустит с миром.

До сих пор перед ним встает в мальчайших подробностях этот день, надолго разлучивший его с прежней жизнью.

В жандармерии его грубым пинком втолкнули в набитую людьми камеру, за спиной захлопнулась тяжелая железная дверь.

В небольшой комнате стоял густой вонючий полумрак. Через крохотное оконце, забранное решеткой, в камеру проникал серый, неживой свет.

Почти вся передняя часть камеры была занята нарами, они тянулись от одной стены до другой. На нарах и под ними вповалку лежали и сидели люди. Неподалеку от двери стоял какой-то оборванец; засунув руки в карманы драных штанов, он курил махорку, бесцеремонно и насмешливо разглядывая Хайдаркула. Выплюнув недокуренную цигарку, он вынул из карманов руки, подошел к Хайдаркулу и небрежно бросил:

— А ну, выворачивай погреба…

Хайдаркул с удивлением посмотрел на небритого, грязного парня. У него было равнодушное выражение лица, но глаза настороженные, кошачьи и подобранное, как перед прыжком, тело с чуть выставленными вперед напряженными руками, готовыми вцепиться, схватить…

— Чего молчишь? Племянничка не узнаешь?

Хайдаркул не отвечал. Тогда парень обошел его сзади и ловко засунул руки в карманы. Хайдаркул круто обернулся и так отшвырнул бродягу, что тот повалился на нары.

В камере стало тихо.

Теперь бродяга надвигался на Хайдаркула, как тигр, — мягко, чуть пригнувшись и подавшись вперед.

— Ах ты, сука! — шипел он, сжимая кулаки.

— Схомутай его, Степа, — подбадривал парня щеголеватый брюнет в желтых штиблетах.

Хайдаркул стоял, казалось, безразличный ко всему, что происходит. Но когда бродяга приблизился, он, резко пригнувшись, так двинул ему головой в подбородок, что тот мешком рухнул на пол.

Щеголеватый брюнет подошел к Хайдаркулу и одобрительно похлопал его по плечу.

— Хорошо работаешь, — похвалил он. — За что замели?

— Замели? — переспросил Хайдаркул.

— Ну, сюда, в кичман, за что толкнули? — снисходительно пояснил брюнет.

Но Хайдаркул молчал, не очень-то доверяя этому господину.

— Где работаешь? — потеряв терпение, спросил брюнет.

— В депо.

— Эге, да ты из политических? Хайдаркул отрицательно покачал головой.

— На баррикады небось ходил? «Марсельезу» пел?

— Никуда я не ходил, ничего не пел!

— Да ты что, разговаривать со мной не изволишь?! Да ты знаешь, кто я?

Хайдаркул с неподдельным удивлением смотрел на странного господина.

— Я — Нерон, слыхал?

При этом имени Хайдаркул вздрогнул. Несколько лет подряд имя это гремело от Бухары до Мерва, наводя ужас на мирных жителей. О Нероне и его шайке Хайдаркул наслушался самых невероятных историй. Теперь он понял, среди кого находится, и перепугался: нечего сказать, так расправился с парнем, которого сам Нерон называл Степой. Хайдаркул решился на хитрость.

— Нерон? — переспросил он. — Кто же Нерона не знает? Знаю. Нерон — хороший человек. Он бедняка не обидит.

И Нерон клюнул на эту удочку. Он снова хлопнул Хайдаркула по плечу и ласково спросил:

— Бабки есть?

Хайдаркул помрачнел. Слово «бабки» он понял в прямом смысле. Он хотел было рассказать, как Гани-джан-бай погубил его жену и дочь, как он отомстил за их смерть и зарезал Гани-джан-бая. Но тут опомнившийся Степа опять кинулся на Хайдаркула. Завязалась драка. Нерон не вмешивался, он забавлялся, подбадривая то одного, то другого. В руке Степана блеснул нож. Тогда другие арестанты, до сих пор безучастно наблюдавшие со своих нар за этим поединком, подняли страшный крик.

В двери щелкнул замок.

— Шухер! — послышалось с нар. В камеру вошел надзиратель.

— А чего вы к нам политического подсадили? — угрожающе косясь на Хайдаркула, закричал Степан. — Заберите эту собаку, все равно я его завалю.

— Отдай нож! — приказал надзиратель. Степан неохотно отдал нож.

— Дурак, — сказал надзиратель, — разве из сартов политические бывают? Его за убийство взяли.

— За убийство?.. — растерянно протянул тот.

После этой истории никто уже не решался задевать Хайдаркула. Постепенно и Хайдаркул привык к своим соседям. Он поведал им о своей жестокой судьбе, и эти люди, тоже обиженные жизнью, прониклись к нему своеобразным уважением и сочувствием.