Дочь Сталина

Таким образом, тема возвращения на Запад начинает обсуждаться всерьез. Но только через полгода — в декабре — Светлана решилась написать письмо Горбачеву.

В своем письме она объяснила, что решение вернуться в Советский Союз было продиктовано горячим желанием воссоединиться с семьей. Но мечта ее не сбылась, с воссоединением ничего не получилось. И теперь у нее нет причин оставаться здесь. Она просит разрешения на выезд из СССР.

Ответа не последовало, и Светлана, взяв с собой Ольгу, отправилась в феврале 1986 года в Москву.

Там она по совету своего бывшего мужа Григория Морозова обратилась к «высокому чину из КГБ, товарищу H.», как его называет Светлана, с просьбой выяснить, как отнесся глава государства к ее посланию.

Товарищ Н. был корректен, учтив, улыбался, приглашал Светлану к разговору «по душам», хотя прямого ответа на вопрос, получил ли Горбачев письмо, не дал.

— Он знаком с его содержанием, — уклончиво сказал Н. — Ваша дочь может возвратиться в свою школу в Англии, это не проблема. Конечно, теперь она поедет туда как советская гражданка и будет приезжать к вам сюда на каникулы. Это все очень просто устроить. А вам следует жить в Москве. Ведь вы москвичка! Грузия — не подходящее место для вас. Ведь вы там никогда раньше не жили. Все ваши друзья здесь…

Светлана поняла, что именно таким будет официальный ответ.

Бессонной ночью, посасывая валидол, пытаясь унять бешено колотившееся сердце, она, лежа на диване в квартире своего брата Владимира Аллилуева, приютившего их с Ольгой, стала думать, каким образом им вырваться отсюда.

…По счастью, у нее имелось письмо американского консула в Москве, дошедшего до нее совершенно случайно — на гербовой бумаге, со всеми печатями. В этом письме консул подтверждал, что Светлана и Ольга являются американскими гражданами до тех пор, пока они сами не пожелают отказаться от американского гражданства в присутствии посла и под присягой.

С этим письмом в сумочке Светлана отправилась вместе с дочерью в американское посольство.

Их немедленно окружила милиция и проводила в будку для постовых. «Мы американские граждане, — стала объяснять Светлана офицеру милиции, — и нам необходимо увидеть американского консула, от которого мы получили письмо».

Офицер взял письмо, ушел с ним куда-то, потом вернулся и попросил у гражданок их американские паспорта. Светлана ответила, что они находятся у консула, и офицеру пришлось довольствоваться Светланиным советским паспортом, в который была занесена и ее дочь. Он снова исчез, и после долгих часов ожидания вместо офицера милиции явился начальник охраны посольства и предложил Светлане отвезти ее с Ольгой домой.

После этого провалившегося мероприятия Светлана встретилась с товарищем Н. и двумя знакомыми мидовцами. Н. был по-прежнему любезен, шутил, улыбался, уговаривал Ольгу учиться бесплатно в московской школе, благодаря чему она смогла бы сэкономить деньги на хорошую шубу. «Нет, — возразила Ольга, — уж лучше я буду платить за мою частную школу».

Мидовцев же интересовал вопрос, каким образом у Светланы оказалось письмо консула.

«Оно было переслано мне вместе с другой корреспонденцией от адвоката через посольство в Вашингтоне», — призналась Светлана.

Мидовцы были обескуражены тем, что посольские работники так плохо проверяют почту. Без успеха Светлана снова и снова задавала вопрос: почему ей ничего не ответил Генеральный секретарь.

Так ни с чем им обеим пришлось вернуться в Грузию.

Но Светлана не оставила своих попыток. Ей удалось из Тбилиси позвонить в Англию директору Ольгиной школы квакеров, который подтвердил, что девочку примут в любой момент, необходимо только прислать ему бумагу с просьбой о принятии Ольги Питерс, а остальное он сделает. Затем Светлана позвонила дяде Ольги, сенатору Сэму Хайкана, и сказала ему, что у нее просрочен американский паспорт, что она должна получить новый, а Ольга возвращается в Англию. Тот остался доволен новостями и пообещал связаться с госдепартаментом и передать, чтобы консул постарался увидеть Светлану в Москве.

Эти два важных телефонных разговора окрылили Светлану.

И ее снова целиком захватывает привычное чувство: уехать, уехать на Запад! Вырваться отсюда! Если прежде Светлану горячо восхищало грузинское гостеприимство, то теперь «никакого» движения за здоровую пищу не было. Мясо, масло, кофе, вино, сахар, соль — все это поглощалось в неограниченных количествах. Выделяться, жить как-то иначе, чем все живут, никогда не было принято в СССР. От обильной еды спасения не было. Они старались с Олей ходить почаще на очень дорогой рынок, где была уйма свежих овощей и фруктов. Но все равно их приглашали, их кормили, соседи приносили еду домой. Не принять нельзя. Обидишь. («Книга для внучек»).

Она явно передергивает. В Советском Союзе, в Грузии, как и во всем мире, всегда были сторонники здорового образа жизни, любители диеты, сыроедения, любители умеренного отношения к еде. И если бы Светлане хотелось ограничить себя в потреблении пищи, никто на свете, в том числе органы госбезопасности, не стали бы этому мешать.

Ольгу решено было отправить в Москву в середине апреля, чтобы оттуда она вылетела в Англию. А Светлане надо было встретиться с работником консульства США. Она отправила второе послание Горбачеву и принялась оформлять нужные Оле бумаги.

И тут почувствовала себя плохо… Сердце у нее давно побаливало. Пришлось обратиться в поликлинику и принять выписанные врачом таблетки, после чего боль в груди усилилась, стало трудно дышать.

У Светланы всегда было подозрение, что ее брату Василию «помогли» отправиться на тот свет. Теперь она, особа в высшей степени мнительная, стала опасаться такой же участи. Вызвали «неотложку», приехали врачи, сделали инъекцию кофеина, поставили диагноз: сердечный приступ. Светлану положили в больницу.

«Вдруг в палате раздается телефонный звонок — от сына. Я не слышала его уже более года. Значит, доложили ему, что мамаша при смерти… Я вдруг страшно озлобляюсь от этой его близости к начальникам и спрашиваю: «Ты что, хоронить меня собрался? Еще не время». Он молчит…» («Книга для внучек»).

А что, спрашивается, было отвечать сыну на такую грубость? Откуда Светлана могла знать о чувствах, которые овладели Иосифом, когда ему сообщили о состоянии матери? Почему она приписывает ему исключительно низкие побуждения, ода, христианка, которая не должна никого ни в чем худом подозревать? Почему она не верит «ни единому его слову»? Какое теперь она имеет право обвинить именно сына в том, что он «затащил» ее сюда, на Родину?

«Зная хорошо, что означает государственное здравоохранение в СССР и как вас могут «залечить» и «долечить до конца», я уже думаю только о том, как бы мне выбраться из больницы. Лекарств дают невероятное количество, в голове от них дурман и в желудке какая-то смесь химии. Бесконечные консилиумы предлагают мне всякие исследования и опыты — надо-де обследовать все досконально. Я сопротивляюсь, но здесь у меня нет поддержки…»

Светлана лежала в отдельной палате, а консилиумы врачей-специалистов свидетельствуют о повышенном внимании к пациентке. Но она ищет, ищет, ищет предлоги для совершения очередного побега.