Дочь вне миров

— Мне нужно побыть одному, — огрызнулся я и не стал поднимать глаза, чтобы увидеть жалостливый взгляд Киры, прежде чем услышал, как она забрала свою стеклянную коробку и вышла из комнаты.

Я встал. Закрыл дверь. Запер ее. Затем пересек спальню и забилась в угол, упираясь лбом в стык двух стен.

{Ты сердишься], - заметил Решайе.

Конечно, я сержусь. Я попытался ухватиться за эту мысленную дверь, заменить ее, но ее вдруг стало невозможно найти.

{Ты злишься на меня.}

Ты убил тысячи людей.

Тысячи. От масштаба этого у меня до сих пор немели руки. И, за исключением слишком маленькой горстки людей, весь мир думал, что это сделал я.

{Я сделал нас героями войны.} От его нервирующего, детского смятения у меня застучало в висках.

Нас? Я выплюнул насмешку вслух. Нас нет.

Спираль боли сжалась вокруг моего разума — настолько искренняя и чистая, что слегка вывела меня из равновесия.

{Конечно, мы есть}.

Вознесенный, как я ненавидел это. Ненавидел. Из глубин этой ненависти мои ментальные стены начали обретать форму. Вот оно. И если бы я мог уговорить его вернуться, захлопнуть дверь…

Нас нет. Ты сам это сделал.

Отвлеки его. А потом…

Резкий удар отозвался в задней части моего черепа. Словно резко захлопнулась тяжелая дверь, остановившись на середине движения. Затем все волоски на моем теле встали дыбом от ощущения ногтей, волочащихся по металлу.

{Я дал тебе все, чего ты желал. Я дал тебе власть, которую ты так отчаянно хотел, чтобы реализовать свои амбиции}.

Я не хотел этого. Это было… это было ужасно. Я не хотел, чтобы это случилось.

{Ты не можешь мне лгать.}

Ты использовал мое тело, чтобы делать ужасные вещи. Мое тело. Это мое. А теперь убирайся из моей головы и дай мне насладиться временем с моей семьей.

Я не мог этого сделать. Стоял здесь в углу и шипел на себя как сумасшедший, сжимая костяшками пальцев обои. Нет, такой жизни не будет ни у меня, ни у кого другого. Первое, что я сделаю, когда вернусь в Башни, это вытащу этого монстра из моей…

{Монстр?}

Это слово потрясло меня изнутри, зажгло яростью и болью.

В яростном порыве я пытался удержать контроль — пытался захлопнуть эту дверь…

{Я отдал тебе все. Я принял твои амбиции как свои собственные. Я проглотил твои слабости. И я дал тебе любовь, которую ты не заслужил. Даже сейчас заслуживаю. Даже сейчас, когда ты называешь меня чудовищем. Если я чудовище, то кто же тогда ты?}

Белая, изнуряющая боль проскользнула под моим черепом. Мой разум начал ускользать, но я боролся с ним, набрасываясь на каждую ниточку контроля.

{Ты принадлежишь мне, Максантариус. Только мне. И ты предпочитаешь этих людей мне? Этих людей, которые никогда не поймут тебя так, как я? Людей, которые никогда не полюбят тебя так же глубоко?}

Я не твой. Я, блядь, не ТВОЙ.

Это были единственные слова, которые мой разум смог сформировать в результате этого всепоглощающего усилия, и они были быстро заглушены стеной ярости и моим собственным нарастающим ужасом.

Я чувствовал, как Решайе поднимается, поднимается и поднимается, пока мы не оказались на одном уровне. Как будто мы смотрели друг другу прямо в глаза, идеально совпадая на один ужасающий момент. Каждый из нас с одинаковой силой вцепился в контроль.

И тогда оно сказало печальным, вкрадчивым шепотом: {Ты забыл, кто ты, Максантариус}.

Я почувствовал, как выпрямилась моя спина. Мои пальцы разжались.

Нет.

Дверь захлопнулась перед моим лицом.

Стоп.

Я совершил ужасную ошибку.

Мои ноги пересекли комнату. Мои руки отперли дверь. Открыл ее.

{Ты заставляешь меня делать это}.

Я с бешеной силой бросился на собственный разум, но встретил только стену.

СТОП.

Это слово прозвучало эхом, сначала как приказ, затем как мольба. Я боролся, боролся и боролся.

Но шаги продолжались.

Комната Атраклиуса была первой, по соседству с моей. Я запомнил его недоуменную ухмылку, когда я только открыл дверь, и то, как она едва успела превратиться в страх, прежде чем его кровь забрызгала золотой ковер. Я буду помнить, как хрустят его искореженные очки под моим сапогом.

Потом была Мариска, потом Шайлия. Я запомнил два набора каштановых локонов, опаленных и горящих.

Стоп-стоп-стоп-стоп…

И все же я боролся. Я отчаянно цеплялся за свои мышцы, царапался, оставляя следы ужаса. Ты не сделаешь этого, ты не можешь этого сделать…

Мой отец. Я бы вспомнил, как он схватил кочергу, прежде чем увидел мое лицо, поднял ее изящной рукой, вылепленной десятилетиями его собственного военного опыта. Как при виде этого во мне взыграла нездоровая надежда, как я бросил все силы на то, чтобы ухватиться за истертую нить контроля и заставить свое тело застыть на мгновение — всего на одну долю секунды. Сделай это, молился я. Сделай это быстро.

Но когда он узнал меня, он замешкался, лишь на время, чтобы наклонить запястье и перенаправить острие с моего горла на плечо. Слишком долго. Нить ускользнула от меня, и я на всю жизнь запомнил тот тошнотворный угол, под которым эта кочерга выходила из его горла.

Потом Вариаслус. Я помню, как он схватил меня за запястье, тонкие пальцы были слишком испуганы, чтобы оттолкнуть.

Моя мать. Я бы запомнил одну-единственную растерянную морщинку между ее темными бровями, то, как кончики ее пальцев коснулись моего лица, когда она падала.

А потом я вышел в подъезд и стоял там в массивной, гулкой тишине. Мои ногти все еще слабо царапали стеклянную стену, отделявшую меня от тела.

Ты убил их всех. Ты убил их всех.

Фраза зациклилась в бешеном, легком дыхании.

Мои глаза уставились на дверь, наблюдая, как слабеющий солнечный свет пробивается сквозь украшавший ее полукруг витража. Мы вместе тлели в остатках гнева Решайе, стоя на пороге жуткого, неуверенного спокойствия.

Я надеялся, что мое отчаяние скроет мою неправду.

Но потом оно прошептало: {Ты не можешь лгать мне, Макс}.

И когда мои пальцы сомкнулись вокруг входной двери, моя борьба началась заново, с новым отчаянием — неумолимым с каждым шагом моего тела через лес, к знакомому сараю.