Дочь врага для Темного

Последнее, что я помнила, это взгляд, полный ненависти и презрения, направленный на меня словно дулом пистолета. Рашидов стоял с заломленными руками и методично смотрел мне в лицо.

Я люблю тебя, несмотря ни на что.

И я не предавала тебя, Темный. Верь мне.

38

НАДЯ

С окровавленными ногами я грязная и абсолютно потерянная прошла ровно три метра, а дальше начала оседать. Если бы не Никита, который подхватил меня на руки и вынес. Я вдыхала родной запах и беззвучно плакала. Черная футболка брата была насквозь пропитана слезами за короткий промежуток времени.

— Шшш, тихо, все хорошо, я тебя нашел. Все хорошо.

Всю дорогу до дома он только гладил меня по спине и крепко-крепко прижимал к себе, пока я сидела у него на руках, утыкаясь носом в ключицу.

В голове была пустота. То есть я понимала одно, что еду куда-то, я понимала, что передо мной брат, я все понимала, но как будто следила со стороны.

— Я никому тебя не отдам, все хорошо, все будет хорошо.

Не знаю, что конкретно тогда сломалось во мне, но я смотрела на все абсолютно потерянным взглядом. Меня держало на плаву только одно — ощущение дома, которое дарил Никита. Он меня просто запер в колбе, не выпуская, не давая расплескаться.

Так же заботливо он позже вынес меня из машины. Какие-то люди калейдоскопом мелькали передо мной, я сжимала онемевшими от напряжения пальцами шею Никиты, цепляясь как будто за последний шанс к выживанию.

Меня осмотрел врач, все это время Никита коршуном следил за манипуляциями дряхлого старичка. Это был наш семейный доктор, который уж точно будет молчать. Я словно в вакууме находилась, не слышала ничего. О том, что все закончилось, поняла исключительно со звуком закрывающейся двери.

— Ничего страшного, опасного. Надя, тебе надо помыться. А потом обработать раны. Я помогу тебе.

Все коротко. Надо обработать раны. Настолько погрузилась в себя, что затерялась. Раны и правда смотрелись скверно, саднили. Никита аккуратно подхватил меня на руки, стараясь не цеплять открытые участки кожи.

— Я помогу тебе забраться в ванную, а потом выйду, но буду прямо за дверью, — брат перехватил мое лицо и четко проговорил. Я смотрела на него и одновременно в никуда.

Сил не было ни на что, но я кивнула. Заботливые руки осторожно усадили меня в наполненную до краев пеной ванную. Прямо в одежде. И как только Никита скрылся за дверью, я стянула через голову мокрое и прилипающее к телу тряпье и швырнула его в угол. Все тело словно налилось сталью. Каждая клеточка молила о пощаде, но я не знала ее. Упорно намыливала воспаленную от царапин, синяков кожу, намеренно причиняя себе боль. Слезы высохли. Но душа рыдала внутри, остервенело царапаясь наружу.

Я натянула старую пижаму-сорочку и укуталась с ног до головы. Так теплее. Мне было безумно холодно.

Никита вынес меня полностью закутанную в полотенце спустя минут десять. Бережно обработал синяки и ссадины. Уложил в кровать, а сам расположился в кресле напротив, не сводя с меня внимательно-обеспокоенного взгляда. Только сейчас я заметила, что костяшки у него были содраны в мясо, а на скуле виднелся синяк.

Мы смотрели друг на друга, пока я не забылась сном, зыбучими как песок.

Пробуждение было тяжелым, но по щелчку. Просто я проснулась одновременно с тем, как открылась комнатная дверь.

— А вот и блудная дочь, — он прошествовал внутрь. Называть его отцом теперь было еще более тяжелым занятием, чем раньше. Никита резко подскочил, срываясь на ноги. Брат мгновенно оценил обстановку и встал перед Макарским старшим.

Вся ненависть, плескавшаяся до того во мне, грозилась вылиться наружу. Я смотрела в глаза родителя и не понимала, как можно быть таким человеком. Нет, человеком его точно нельзя было назвать. В голове моментально всплывали слова Никольского. То, как они все спланировала, все вчерашние эмоции вновь ударили по мне, вынуждая снова беззвучно плакать. На осколках, на пепелище.

— Она не в состоянии сейчас разговаривать, — грубо припечатал, продолжая закрывать меня собой.

— Мне плевать, бра-тик, — по слогам прошептал, заглядывая через плечо.

— Ты не понял? Отойди от нее, — ситуация накалялась. Я понимала, что взрыва уже не избежать, а быть подальше от эпицентра не получится ни у меня, ни у Никиты. И раз Макарский пришел, он добьется своего.

— Никит, не надо, — прошептала сипло. Это были первые слова со вчерашнего дня, они дались мне с трудом, потому что горло драло наждачной бумагой. Наверное, я все-таки заболела.

Я не хотела больше разборок и крови, тем более сейчас, после всего случившегося.

— Рассказывай быстро все, что видела и слышала, — Макарский спешил, словно опаздывал куда-то, но непременно должен был узнать все. Вчера, когда мы приехали домой, последний встретил нас темнотой и оглушительной пустотой. Это точно отпечаталось в моей голове. Лишь охрана кружила по периметру.

— Я ничего не видела.

— Лжешь. Он натягивал тебя с особым удовольствием и точно был разговорчив. Неосторожен, — очередной кол в мое полуживое сердце. Правда? Правда. Она бывает жестокой. Но все это правда. Никита дернулся в нашу сторону на услышанное, но я перевела на него затравленный взгляд, мысленно прося не совершать непоправимого.

— Я. Ничего. Не знаю.

С такой ненавистью я не смотрела, пожалуй, ни на одного человека в своей жизни. Никогда. Душа разрывалась в клочья, но я упорно мысленно испепеляла мужчину.

— Врешь. Но я вернусь позже, и мы поговорим. А пока Никита очень постарается тебя уговорить, да, Никита? Иначе все может закончиться плохо, ведь так?

Глаза были наполнены яростью, я понимала, что исход для меня в любом случае закончится не благополучно, так что уже не боялась. Не надеялась ни на что. Молча смотрела вслед Макарскому и беззвучно плакала. Никита с грохотом закрыл дверь и отборно выругался, вцепившись в свои волосы.

— Почему он такой? — спросила, нисколько не рассчитывая на ответ. Просто вопрос, логичный. Но вселенная решила раскрыть карты.

Никита резво подошел ко мне и сгреб в свои объятия, целуя в макушку. Я разрыдалась, цепляясь пальцами за брата. Впиваясь обломленными ногтями в кожу. Сколько продолжалась моя истерика, я не знала. Чувствовала только, что из меня напором выходило все. А когда первая волна боли отступила, Никита тихо начал говорить мне на ухо:

— Ты помнишь, в какой момент мы перестали воевать? Когда наши отношения изменились?

Я не совсем понимала, к чему этот разговор. Не совсем могла правильно интерпретировать намерения Никиты, но кивнула. Как не помнить…Лет эдак в пятнадцать, по щелчку. Просто он перестал меня цеплять, и, анализируя ситуацию взрослым сознанием, я понимала, что это был переходный возраст. Так бывает. Дети иногда проявляют жестокость, а затем меняются. Такое случается.

— Я тогда раскопал в кабинете отца кое-что, что наверняка перевернуло мою жизнь навсегда. И дало понять, что я не конченный ублюдок, Надя. Отец застал меня в процессе…Пригрозил, что если хоть одна живая душа узнает об этом, то он решит вопрос…радикально. Он грозился самыми страшными вещами в мире. Для меня в пятнадцать это было своего рода шоковой терапией.