Дочери Лалады. Повести о прошлом, настоящем и будущем

Сосновые ветви ожили и подняли её в воздух, и Ждана увидела древесный лик прямо перед собой. Знакомые глаза-льдинки смотрели пристально, со знакомым стальным холодком Нави и тёплым светом Тихой Рощи одновременно – странное, удивительное сочетание, от которого сердце Жданы рванулось из груди со смесью исступления, восхищения и боли.

– Я люблю тебя, моя княгиня, – проскрипел сосновый голос. – Но твоё место – не здесь. Ты должна быть сейчас с ней, а не со мной.

– Прости, что побеспокоила тебя, – гладя деревянные щёки дрожащими пальцами, улыбнулась Ждана сквозь слёзы. – Прости, что разбудила... Благодарю тебя...

– Не за что меня благодарить, – скрипнула сосна, спуская её наземь. – Ступай.

Проход вернул Ждану в опочивальню княгини. На ходу смахивая слёзы, она шагнула в комнату, где они с супругой провели столько сладких и нежных часов вместе... Тут же солнечная радость встрепенулась в ней и расправила крылья: Лесияра явно чувствовала себя намного бодрее – полулежала в постели, опираясь спиной на подушки, и сама держала голову.

– Самоцвет сей великой силой обладает, – говорила она, по-родительски сердечно сжимая и поглаживая руку сидевшей у постели навьи. – Но, увы, судьбу он изменить не может... Коли жить суждено – и соломинка спасёт, а коли час пробил – и чудо не поможет.

Радость, едва расцветшая, тут же съёжилась, будто схваченный морозом бутон. Ждана шагнула к постели и присела с другой стороны, вглядываясь в сурово-сдержанное, но печальное лицо Рамут. Уловив её напряжённый, вопрошающий взгляд, навья подняла прохладно-синие, чистые, правдивые глаза. На не заданный, но повисший в воздухе вопрос она ответила, горьковато качнув головой.

– Я сделала всё, что могла, – молвила она. – Небольшое улучшение в самочувствии государыни есть, но полного исцеления я не вижу... Сколько это улучшение будет длиться, я не знаю. Ничего не могу предсказать.

– Не оправдывайся и не объясняйся, дорогая Рамут, – сказала Лесияра. – И не трать попусту ни время, ни силы... Мой путь лежит в Тихую Рощу. Думаю, благодаря тебе и твоему чудесному камню я смогу дойти туда на своих ногах. Вот за это я тебе очень признательна.

Будто безжалостным топором перерубленные, повисли смолкшие струнки надежды в душе Жданы. Горьким пеплом заносило её, и под его толщей ни руки не двигались, ни ноги...

– Ждана... Ладушка, иди ко мне, – донёсся до её слуха любимый голос.

Она сникла в раскрытые объятия супруги. Последнее чудо самоцвет всё же сотворил: в руках Лесияры и впрямь снова появилась сила, и Ждана, ласково окутанная ею, не смогла сдержать слёз.

– Лада моя... Что же мне делать, как жить без тебя? – шептала она, вороша серебряные пряди волос княгини. И снова встрепенулась, заглядывая ей в лицо: – Нет, я не верю, что тебе пора к соснам... Я ведь вижу, тебе лучше! Камень помог! А скоро ты и совсем поправишься и встанешь. Пусть только Рамут ещё немного полечит тебя сердцем своей матушки... У неё получится, я знаю!

– Всё, что она может – это лишь придать мне сил, чтоб я смогла сделать последние несколько шагов к своей сосне сама, а не на носилках, – защекотал лоб Жданы вздох Лесияры. – Мать Лалада не даст мне солгать: моё сердце полно любви – к тебе, к моим детям и внукам, к моей земле и моему народу... Но оно устало, радость моя. Вышел его срок.

– Тогда и мой срок вышел, – мёртво прошелестели губы Жданы. – Незачем мне жить на свете без тебя...

Лёгкие поцелуи бабочками заскользили по её лбу.

– О нет, горлинка моя... Твоя материнская любовь и поддержка ещё многим нужна. С кем Златослава разделит радость встречи с суженой? Кто поведёт её к святилищу на венчание светом Лалады, как не ты? Кто подскажет в нужный миг, кто даст мудрые советы о семейной жизни? А Дарёна? Она, конечно, сама уж скоро дочку поведёт к Лаладиному венцу, но и ей матушкино доброе слово ещё пригодится... Да и сыновья твои хоть и взрослые ребята, но и им матушка нужна. Живая и близкая. – Помолчав немного, Лесияра добавила тепло и веско: – И Белые горы в тебе нуждаются тоже, ладушка. Счастлива та земля, по которой ступают ноги величайшей и прекраснейшей из женщин.

– Матушка Лесияра! – Вбежавшая в опочивальню Златослава кинулась к княгине и, плача, уткнулась ей в плечо. – Скажи, что это неправда... Ты не уйдёшь в Тихую Рощу?

Лесияра, одной рукой обнимая Ждану, а другой – младшую дочь, не успела ответить на вопрос: в покои ворвался пёстрый вихрь, шурша юбками и звякая золотыми запястьями. Княжна Любима, сверкая алмазными капельками в больших серовато-зелёных глазах и тяжёлыми серёжками в ушах, застыла перед ложем.

– Мне сказали, ты собралась в Тихую Рощу, государыня матушка, – ломким, дрожащим голосом проговорила она, и её яркие и пухлые, как вишенки, губы тряслись от готовых вырваться рыданий. – Это, должно быть, какая-то злая шутка... Я рада видеть тебя живой и здоровой.

– Это не шутка, милая, – молвила княгиня, с грустной нежностью любуясь дочерью – молодой, нарядной красавицей.

Словно покойная супруга Златоцвета воскресла и встала перед Лесиярой... Лишь ростом Любима превосходила родительницу: Златоцвета была маленькой, хрупкой и хроменькой, а дочурка выросла статной и высокой, и не хромала, а плавала лебёдушкой.

– То есть как – не шутка? – Голос Любимы совсем осип и сел, слёзы градом хлынули по щекам.

Увы, у Лесияры не было третьей руки, и Ждана, совладав со своим горем, уступила место в её объятиях Любиме. Княжна сама недавно стала матерью, но её привязанность к Лесияре оставалась такой же неистовой, жадной и немного собственнической, как и в детстве.

– Матушка... Как же так? – всхлипывала она, обнимая родительницу за шею. – Как же я без тебя?..

– Как же мы без тебя? – вторила ей Златослава.

– Ну, ну... Доченьки, голубки мои, пташки мои родные, – целуя то одну, то другую, шептала Лесияра. – Выросли вы у меня... Любима уж сама матушка. А Златослава – тётушка. Устало моё сердце биться, пора ему на покой... А у вас ещё вся жизнь впереди. Много в ней будет счастья, любви, радости... Никуда я от вас не денусь, милые, не горюйте. Будете приходить в Тихую Рощу и рассказывать, как у вас дела... И радостями делиться, и горестями, а я вас всегда выслушаю. Не плачьте по мне так, будто я умираю... Смерти нет, горлинки мои. И в Тихой Роще я останусь живой. И ничто не помешает вам прийти и обнять меня, как сейчас.

Дочери завсхлипывали ещё горше, и Лесияра прижала их к себе крепче, поглаживая.

– Ну, ну, родные мои... Никто не вечен, и Тихая Роща – неизбежный итог. Примите это стойко и спокойно, как и надлежит принимать. Помните, что я всегда буду с вами. Жизнь продолжается – и ваша, и моя. С той лишь разницей, что у меня будет отдых, а у вас – ваш дальнейший путь. Со всеми его прелестями и трудностями.

Отпустив младших дочек – белогорских дев, княгиня обратила взор на стоявшую в стороне Огнеславу – рослую, сильную кошку-оружейницу с русой косицей на гладкой голове. Годы работы в Заряславле сильно изменили княжну, преобразили её, из простоватой, замкнуто-добродушной труженицы молота и наковальни превратив её в деятельную, мудрую правительницу с полной достоинства осанкой и стремительной поступью. Перед вступлением на белогорский престол Огнеслава получила хорошую выучку, набралась опыта и знаний, управляясь с городским хозяйством и делами ничуть не хуже своей неугомонной сестры Светолики. Нрава Огнеслава была более спокойного и выдержанного, и там, где Светолика торопилась и распыляла свои силы слишком широко, страстно и щедро, стремясь охватить вниманием как можно больше задач одновременно, княжна-оружейница действовала более последовательно и размеренно. На чуть меньших оборотах – да, но вполне разумно и успешно.