Дочки-матери
Шрифт:
Кирьян погремел крышками от кастрюль и возмущенный выглянул из кухни:
– Наши, где все? Почему ничего не сварено?!
Олеся едко ответила, улыбаясь во весь рот:
– Наши уехали в поле. Как это ничего? А греча-то? Гречневая каша, пища наша. Хлеб черный, капуста квашеная, молоко. Чем не еда? Ужинай по-царски, да помалкивай. Ешь что дают! Твоя баба тебе и такого-то на стол не поставит!
Кирьян обиженно шмыгнул носом, стукнул по столу кулачком.
– Мамке пожалуюсь. Скажу, еду от меня
Олеся вязала младшей дочке носки. Тряхнула своими рыжими косами:
– Иди у Любки своей командуй! Недолго мне тут осталось весь этот кавардак наблюдать. Уеду скоро в райцентр жить. Теперь тебе с Любкой придется за родителями приглядывать! Любка чтоб пусть появлялась и уборку здесь делала. А то дети ее тут носятся, везде гадят, а убираться приходится мне одной! Хватит, натерпелася! Глаза б мои вас всех не видели! Уеду, наконец-то поживу по-человечески!
Кирьян забегал возмущенный по комнате, сжав кулачки.
– Уедешь значит, да?
– Уеду! – кивнула головой сестра.
– Мамка детей твоих вырастила, на ноги поставила, тебя, дуру, из самого дна ямы вытащила, почему бы теперь не уехать, да? Человеком стала, ишь как заговорила!
– Человеком стала! – снова кивнула головой Олеся.
Губы ее на мгновение задрожали. Все-таки обидно от родного младшего брата такое выслушивать. Но она давно поняла, что на его дурацкие провокации лучше не вестись, себе же хуже. С Кирьяном спорить – настроение себе только портить!
Люба возвращалась из своей поездки с райцентра очень довольная собою. Наконец-то она вырвалась из своего нескончаемого водоворота "дом-огород-дом". Проехалась в автобусе, водитель которого чуть ли не всю дорогу с интересом поглядывал на нее в зеркало заднего вида. Сходила в райцентре в местный салон-парикмахерскую чтобы подровнять кончики волос, в итоге оставила там кругленькую сумму, зато вышла преобразившаяся, с модным ныне «балаяжем» в локонах.
На рынок зашла, а там такое творится!
Она выбрала себе для покупки смелое платье в-обтяг. Натянула его на себя, спрятавшись за простыней в углу отдела. Простыню, как обычно, продавец вместо ширмы в руках держала, пока Люба переодевалась. Новое платье изнутри пахнуло на миг терпким амбрэ чьих-то потливых подмышек и ноткой духов, но не суть.
– Беру! – восхищенно выдохнула Люба, оглядывая в куске зеркала, услужливо предоставленного ей торговкой, свою фигуру "Моника Белуччи" в обтягивающей "лапше-меланж".
Мимо проходивший усатый прохожий прицокнул языком:
– Вах и откуда толко такой красивый дэвушка берутся!?
– Мне б такую! – вздохнул громко продавец сумок из лавки напротив.
Однако неопрятная тетка-продавщица хмыкнула небрежно:
– Женщина, да куда же вы в тако платье влезли? Оно ж на школьниц совсем. Вам вот такое нужно!
Тетка сняла со
стены, увешанной платьями, какой-то безразмерный темно-серый балахон.– Это что? – изумилась Люба.
– Платье. Щас такое носят. Очень модно, – не моргнув и глазом, заявила тетка.
– Дак… Оно ж огромное мне будет, – с большим сомнением робко пощупала ткань предлагаемой вещи Люба.
– Ваш размер, – уверила продавщица.
В диалог включились продавщицы из ближайших лавочек.
– Берите, померьте, вам в самый раз. Очень красивое платье, – кивала каждая с видом знатока. Люба и вякнуть ничего не успела в ответ, как ушлая продавщица впихнула ей в руки платье-балахон и с готовностью развернула свою ширму-простынь.
Люба с неохотой сняла с себя понравившуюся "лапшу" и шагнула в балахон.
– Ну вот, совсем другое дело! – загалдели наперебой тетки-продавщицы.
Тусклое потрескавшееся зеркало отобразило Любе унылую блёклую женщину средних лет, закутанную в непонятную хламиду.
– Разве? – расстроилась Люба.
– Бери. Твоё. Богиня. – Лаконично кивнула головой хозяйка лавки.
Продавец сумок напротив разочарованно отвернулся от ставшей «неинтересной» Любови.
– Нет, мне вот это больше понравилось, – робко проблеяла было Люба, однако торговка вырвала из ее рук платье-лапшу.
– Куда? Рехнулась? Ты ж не девочка-подросток, в таком ходить! – строго отрезала тетка-торговка.
Люба засомневалась. Покрутилась перед зеркалом в балахоне.
– Но оно огромное. Я в нем как корова, – чуть не заплакала она.
– Дура что ли? – высокомерно объявила ей тетка в ответ. – Сейчас все модницы ищут именно такое платье! Мода такая, ничего ты не понимаешь! Я тебе скидку сделаю. За свою цену отдам, но только потому, что тебе очень идет. За две двести отдам.
– Сколько?! – ужаснулась Люба.
– Тысяча девятьсот, – торопливо прочирикала торговка.
– Бери, а то я сама это платье куплю! – выкрикнула другая торговка. – Я его куплю, а завтра за две семьсот вывешу продавать!
Услышав столь весомый аргумент, Люба поторопилась вытащить кошелек. Пересчитала лежавшую в нем наличность. Вздохнула. Залезла под ширму-простынь – вытаскивать денюжку, припрятанную в пришитом ею вчера потайном кармане одной из деталей своего исподнего белья.
Едва Люба в своем новом развевающемся на ветру балахоне скрылась из виду, хозяйка лавки облегченно вздохнула:
– Слава Богу, удалось впарить энтот неходовой утиль этой дурочке деревенской. Спасибо, Фёдарна, что подыграла. А то висит-висит, никак продать не могу…
И да, самое главное: Люба невозмутимо явилась на встречу с продавцом «Олеськиной» квартиры. Глазки построила, повздыхала, изъявила немолодому мужчине-продавцу о своем намерении выкупить квартиру, однако тот только руками развел:
– Увы, у меня уже есть покупатель.
– Может, передумаете? – вздохнула, намеренно качнув верхней своей частью туловища, Люба.