Догоняя Птицу

– Ты абсолютно прав, - сосредоточенно кивал Ангел.
– Иногда для этого требуются годы. Текст должен забродить как следует. Помнишь, как твоя бабка в казачьей станице солила огурцы - она не просто укладывала их в дубовый бочонок, добавляя листья смородины, вишни, чеснок, горошины перца, перекладывая укропом и...

– ...хреном, - подсказывал Герцог.

– Благодарю: конечно же, хреном. Но после кропотливой укладки и заливки рассолом, в котором соблюдена правильная пропорция воды, соли и сахара, она ставила бочонок в прохладное место, чтобы он там выстоял неделю, как минимум, и только потом подавала к столу.

– Если же откупорить раньше, - подхватывал Герцог, - то это будут всего-навсего отдельные ингредиенты - те, что ты перечислил ранее, включая хрен.

– Или же взять вино, - Ангел послушно развивал тему.
– Вино наполняется энергией Бахуса, которая входит в питие также и под воздействием времени.

Они помолчали.

– Время - вот кто строит нам козни, - капризно пожаловался Герцог.
– Оно движется, и я за ним не поспеваю. Почти перестал читать: книгу надо читать с максимальной углубленность, чтобы выбрать из нее все необходимое, как ...

– ...как рыбак выбирает из сети улов, отбрасывая прочь водоросли, моллюсков, ракообразных, различные коряги...

– Именно. Потому что сущность книги - ускользающее бледное пламя, которое мы разжигаем своим вниманием и поддерживаем горение все время, пока не перевернем последнюю страницу...

– ...если же остается крупица плазмы, не извлеченная во время углубленного чтения, эта остаточная крупица так и застревает в сетях - не выбранной, гниющей, смердящей, до следующего раза.

– А следующий раз между тем наступает очень не скоро, потому что, если открыть книгу повторно и вернуться к только что прочитанным страницам - пламя, к сожалению, не разгорится: перед нами предстанет сырая глина, опустошенная и обескровленная нашим любопытством. Имейте в виду: даже передавать в чужие руки такую книгу ни в коем случае нельзя! Не говоря уже о немедленном повторном прочтении. Нет: такую книгу следует вернуть на место, чтобы она пребывала в покое как минимум четыре месяца, и только через эти четыре месяца - а лучше выждать более продолжительный срок - например, полгода - и только через полгода искры возвратятся в текст, и только в этом случае к словам вновь можно прикасаться.

– То же самое происходит с любым текстом, и лучшее решение проблемы, я считаю, это разграничение погасшего и живого книжного вещества в границах одного и того де книжного шкафа.

– Ты прав, друг мой. Скажу более: идеальный выход - это создание в рамках квартиры отдельного пространства для прочитанных книг. Для этого сгодится чулан, кладовка, чердак, а также любое другое темное, тихое, хорошо проветриваемое помещение, редко посещаемое даже самим хозяином.

– Книги заключаются в это тихое, хорошо проветриваемое помещение, и дверь его запирается на засов. Но и это еще не все.

– Разумеется, это еще не все... Это лишь половина необходимых мероприятий. Потому что для полного восстановления энергии книгу требуется окружить символами.

– Символами? Очень, очень верная мысль! Но давай порассуждаем вместе: какие это могут быть символы?

– Сложный вопрос. И сложная, но благородная задача. Быть может, пойдут символы христианства?

– Христианские символы, безусловно, подойдут: они активизируют эгрегор христианства, чья энергия поистине могущественна.

– Друг мой, я считаю, что этого недостаточно. В книге могут иметься отсылки к другим мистико-философским системам...

– Гм... Об этом я не подумал. Чтобы решить вопрос раз и навсегда - прости, что я так неосмотрительно употребил это наречие, связанное с категорией условного и непостижимого, а потому должное в высшей степени осторожно использоваться в устной и письменной речи - но, клянусь, я не знаю, чем заменить его в нашем случае - так вот, раз и навсегда необходимо обсудить те предметы и вещества, которые мы помещаем в наш алхимический тигель. Нам потребуются символы, связанные с как можно большим числом эгрегоров.

– Думаю, тут подойдет вариант алтаря, где будет присутствовать блюдо с курениями, статуэтка Будды Шакьямуни, фигурка танцующего Шивы, Ганеш, различного калибра ваджры, магендовид, а также свечи, курения, благовония, сухие букеты и бескровные подношения - пшеница и миндаль, чернослив и урюк, леденцы и мед.

– На стены предлагаю повесить связки сухой полыни, которой в древности отгоняли злых духов.

– А к потолку привязать ловушку для снов, которую продают в китайской лавочке среди подарочных кружек.

В бисквитно-кремовом городе тем временем вечерело. Леденцовые фонари испускали глуховатое матовое свечение, которое освещало немного сливок и взбитых белков в непосредственной близости от фонарного столба. Где-то рядом в большой и светлой, но замусоренной и загроможденной квартире зимовала Котлета. Но Герцог не думал о ней, как не думают о пище и сне, если в них не имеется недостатка. Котлета опекала Герцога. Она тоже была его ангелом, но ангелом земным: такие оберегают, не занимая мыслей.

Герцог и горний Ангел сидели, нахохлившись. Каждый думал о своем, но мысли одного нисколько не мешали плавному течению мыслей другого - наоборот, они выделяли полезную энергию, которой другому недоставало. И это был отличный симбиоз.

Кремовые купола и фонтаны набухали сыплющейся белизной, набирая массу, а возле каждого фонаря в столбе света происходило густое истечение небес, сопровождавшееся беспорядочным полетом, реянием, мельканием крошеных белых крупинок.

Но вот из-за белых кулис, из-за реяния и полета сахарной взвеси, которая оседала на город-торт, вышел дворник без метлы, в высоких валенках:

– Ты бы домой уже шел, а, Семеныч? А то заметет тебя, не ровен час. Я тебя тут как одного брошу? Ты уж давай первый, а я за тобой.

Герцог нехотя поднялся со скамейки - с него сошла белоснежная лавина - и побрел к дому. Он отряхивался, ворчал и думал, что во всем виновата зима, а дома тепло, и на кухне горит лампочка без абажура над стопками старых газет и вездесущим шмыганьем тараканов, которые нисколько ему не досаждали. И скоро чайник засвистит на синем цветке газа, и по телевизору чего-нибудь покажут. Он поднял лицо к небу, невидимому за кружением и истечением белого: там, в вышине летел Ангел, подсвеченный прожектором, закрепленном на одном из прекрасных старинных соборов Киева - Ангел был в белом балахоне, формой напоминающем конус, и держал в руке свечу и фонарь, которые света не давали, но тем не менее, были самыми настоящими символами.

– Есть книги живые и книги мертвые, - бормотал Герцог себе под нос, входя в подъезд, где пахло растаявшим снегом и кошками.
– Это не связано с тем, хорошо или дурно они написаны. Мне попадались прекрасные книги, которые, по сути, были мертвы. А видел я книги похуже, пожиже, попроще, которые, тем не менее, живы. Мастерства недостаточно, необходимо тайное знание божественной формулы - какая-нибудь табличка с именем Создателя, которую пражский Гаон приклеивал на лоб Голему.

– Но как распознаешь? Как отличить смерть от жизни в случае книги?
– вопрошал Ангел: он вернулся к своему другу и теперь брел за ним, пристроившись, как и положено ангелам, с правой стороны.