Доктор Фальк и дачные убийства

– 99… 98… 97…

Наконец он нашел нужную и принялся лихорадочно листать пожелтевшие листы. И вскоре ему улыбнулась удача.

– Вот! Не совсем еще зачах-то! – радостно объявил букинист. – Август тысяча восемьсот девяностого года. На Невском выставили на продажу библиотеку. Семья, кажется. Съезжали из доходного дома, так как жили не по средствам и квартиру содержать не смогли. Кто-то из моих коллег, конечно, в ней уже покопался, но мне тоже достались несколько книжечек.

– А кто продавал, у вас не записано? – с надеждой спросил Фальк.

– Слуги продавали, слуги, молодой человек, – ответил хозяин лавки. – Но адрес остался, если вам требуется.

Фальк с Лидией переглянулись. Сможет ли им помочь адрес почти двадцатилетней давности, да еще и учитывая, что жившая там семья давно съехала? А впрочем, права была Лидия – в докторе и впрямь развился несвойственный ему ранее авантюризм.

– Диктуйте! – попросил он у букиниста.

Указанный старым продавцом дом обнаружился на углу Невского и Надеждинской [31] – довольно старый, в классическом стиле, с четырьмя этажами. Фальк с Лидией нырнули в арку на боковой улице и очутились во внутреннем дворике. Доктор, не раз ходивший по вызовам, безошибочно обнаружил неприметную дворницкую и решительно постучал в дверь.

31

Сейчас – улица Маяковского.

– Кто там? – буркнули изнутри.

– Любезный, откройте, есть разговор, – попросил его Василий Оттович.

Дверь отворилась. На пороге возник классический петербуржский дворник: солидный, в переднике, с картузом набекрень и бородой-веником. Он быстро смекнул, что визитеры у него выглядят солидно, а потому есть все шансы немного подзаработать.

– Чего изволите? – спросил он.

– Скажи-ка, ты давно здесь служишь? – поинтересовался Фальк, как бы невзначай извлекая из кармана рубль.

– Да, почитай, двадцать лет.

Василия Оттовича ответ устроил, и рубль перекочевал к дворнику.

– Смотри, какая беда у нас приключилась, – продолжил доктор. – Я доктор. И был у меня пациент, да помер, Царствие ему Небесное. А перед смертью наказал – помогли ему когда-то жившие здесь люди. Благодарен он им безмерно, а вспомнить фамилию на старости лет не может. Помнит только, что съехали они отсюда в августе, лет восемнадцать назад. Может, помнишь таких?

– Да вы что, барин, рази ж я упомню… – забормотал дворник.

Василий Оттович меж тем достал еще один рубль и подбросил его, ловко поймав при падении.

– Эх, жалость какая… А может, все-таки припомнишь? Семья. Богатые были, да разорились. Съехали. Перед этим распродали библиотеку свою.

– Биб… – попытался переспросить дворник, но не смог выговорить слово. А затем у него в голове что-то щелкнуло (по крайней мере, работа мысли отразилась такая, что Фальку даже почудился характерный звук), и он расплылся в улыбке. – А, книжки, значит? Книжки помню! И знакомцев вашего пацента помню. Торговцы оне были. Я тогда второй, что ли, год, как устроился. Правда ваша, хорошие были, добрые. Хоть и немцы.

– Немцы? – удивленно переспросил Фальк.

– Как сейчас помню, немцы! – закивал дворник. – А что, пацент ваш не сказал?

– Да, кажется, тоже забыл, – протянул доктор.

– А фамилию? Фамилию их вы запомнили? – спросила Лидия.

– Ага! – подтвердил дворник и выразительно поглядел на рубль в руках Фалька. Тот вздохнул и произвел транзакцию.

– Так фамилия-то какая? – еще раз спросил дворника Василий Оттович.

– На «М»! – ответил тот. – Нерусская такая. Ме… Ми… Мю… О! Точно! Мюллер!

Глава двадцать третья

– Это все равно, – ответил монах не сразу, тихим голосом, обращаясь к нему лицом. – Легенда, мираж и я – все это продукт твоего возбужденного воображения. Я призрак.

А. П. Чехов, 1894 год

К концу дня Фальку начало казаться, что найти иголку в стоге сена гораздо проще, чем следы одной семьи в Петербурге. В конце концов, стог сена можно спалить. А потом побродить по пепелищу с магнитом. Со столицей такой трюк явно бы не прошел.

Поначалу Лидию охватила легкая эйфория. Стоило им выйти из арки на Надеждинскую, девушка буквально начала приплясывать от азарта.

– Мюллер! Василий Оттович, вы понимаете, что это значит?

– То, о чем я и думал, – спокойно ответил Фальк. – Оба экземпляра нашей книги попали к букинистам от одной и той же семьи. А до продажи хранились они как фамильное наследство. Я, конечно, допускаю совпадения, но гораздо вероятнее, что книги привезли в Петербург потомки тех самых Мюллеров, что жили в деревне при монастыре.

– И кто-то из них, возможно, наряжается монахом и ищет сокровища! – продолжила Лидия.

– Не исключено, но, если честно, это лишь запутывает ситуацию, – покачал головой Фальк.

– Почему?

– Потому что мы понятия не имеем, какое отношение они имеют к Вансовскому и Мельникову.

– Так чего мы ждем? Давайте найдем этих Мюллеров и выясним! – воскликнула Шевалдина.

И вот здесь у пары возникли серьезные затруднения. Во-первых, немцы составляли вторую по численности национальную группу в Петербурге – их было более пятидесяти тысяч. А Мюллер – не самая редкая фамилия. Во-вторых, даже с учетом полученной от дворника информации найти среди них нужных оказалось практически невозможно.

Фальк проведал своих родственников и просто друзей. Заглянул к знакомым пасторам. Навестил рестораны и кафе, в которых традиционно собиралась немецкая публика. В какой-то момент им с Лидией даже улыбнулась удача – несколько человек вспомнили Мюллеров, проживавших на углу Невского и Надеждинской, и даже что главу семьи звали Карл. Но все сходились на том, что дела их шли плохо, а после переезда они вообще как в воду канули. С 1892 года торговец Карл Мюллер исчез из всех документов и неофициальных немецких кругов.

Василий Оттович быстро уверился в тщетности их поисков, и лишь кипучий энтузиазм Лидии не дал ему сдаться окончательно. Казалось, она была абсолютно неутомима и не собиралась отдыхать, пока не докопается до истины. Фальку с трудом удалось уговорить ее сделать перерыв на обед, когда они оказались на углу Гороховой и Большой Морской, где располагался любимый им ресторан «Вена».

Не то чтобы Василий Оттович часто позволял себе визиты сюда – такое расточительство грозило бы его разорить. Что уж говорить, если только завтрак в «Вене» стоил один рубль и семьдесят копеек. Стоимость, однако, объяснялась очень просто. Семьдесят пять копеек уходило на сам завтрак. Сорок копеек стоил утренний графинчик водки. Двадцать копеек – две кружки пива (без которых водка, как известно, – деньги на ветер). Еще двадцать копеек шли на обязательные чаевые официанту, а пятнадцать забирал себе швейцар.