Доктор Х и его дети

– Я не человек и никогда им не стану, – прохрипел подросток, не оборачиваясь.

– Никогда не говори «никогда», – парировал Христофоров удачно пришедшей на ум фразой из телевизора (бывает польза и от сериалов, которые вечерами в соседней комнате смотрит мать). – Вы, Павел Владимирович, через час ко мне зайдите. Сейчас мне с карточками поработать надо, а потом с вами поговорить хочу.

– Вы, Павел Владимирович, – передразнил его уязвленный Фашист, выждав безопасное время, за которое Христофоров удалится от палаты. – Что же нам говоришь, что ты – Существо? Врешь, значит?

– Не вру.

– Чем докажешь?

– Я живу не как человек.

– Так что ж тебя тогда не отвезли в ветлечебницу, где животных лечат?

Даже Омен оторвал взгляд от стены и улыбнулся.

– В «собачий кайф» играл? – спросил он у Существа и, получив отрицательный ответ, добавил: – Хорошая игра. Человекам в нее играть запрещается.

– Я и не человек… – заверил Существо.

* * *

Опять с утра медсестра на лестнице поймала, просила поговорить с этой, как ее, Златой. Родители небось непростые… Они главврача дергают, он – заведующего, тот – Маргариту, она поручила медсестре обратиться к Христофорову, как будто, кроме него, заняться девчонкой некому.

Христофоров давно понял, что родственники пациентов похожи на неразумных детей, катающих на горе снежный ком, а потом скидывающих его с вершины: шум-гам, камушки в разные стороны, эхо по ущельям раздается. Толку от этой забавы нет, зато детишки при деле, и не ведают они о том, что спущенный ими снежный ком все равно полетит по спирали закона затухания административной ответственности и разобьется о лежащий внизу булыжник, давно скатившийся с горного склона… И вот снова несется на булыжник снежный ком, а он лежит и даже не пытается увернуться, ибо ему уже все-рав-но.

Вчера взлохмаченная мамаша нарисовалась под конец рабочего дня, в неприемные часы. С порога яростно:

– Психологи все – дураки, это я давно поняла. Тут есть кто-то, кто может мне помочь?

Христофоров привстал.

– Вы попали к психиатрам, почувствуйте разницу. Что вас к нам привело?

– Он не хотел жить!

– У нас тут половина не хотела жить. Каким образом не хотел?

– Он сел на подоконник и сказал, что спрыгнет, если я не включу ему компьютер! Мне никто не может помочь, я вынуждена отправить ребенка в это ужасное – вы понимаете, доктор?! – ужасное заведение!

Очередная мать-одиночка, еще один экзальтированный сынок. Но вот он, Христофоров, не грозился выпрыгнуть из окна в двенадцать лет. Правда, и компьютеров тогда не было, а вот отобрали бы – кто его знает…

– До трех лет мы его воспитывали по книжкам. А теперь я осталась одна, я работаю. Но ребенком же кто-то должен заниматься. А, доктор?

Говорить «это ваш ребенок, вы и должны им заниматься» Христофоров перестал еще лет пятнадцать назад, на практике убедившись в губительном влиянии сего откровения на родительские умы. После такого ответа одни мамаши, кто почувствительнее, начинали плакать прямо у него в кабинете, другие, кто по- злее, писали жалобы главврачу, кто принципиальнее – в комздрав, кто похитрее – приносили конфеты, кто дальновиднее – коньяк. Но так или иначе подразумевали, что заниматься ребенком в любом случае теперь его святая обязанность, коли попало их дите в это ужасное, ужасное, ужасное заведение.

– На вот тебе конфеты, я побежала, мне на права сдавать, – сказала одна такая мамаша в последний родительский день, сунула ждавшему ее весь день сыну в руки кулек и – была такова. Христофоров потом битый час с раскисшим парнем в игровой сидел – конфеты ел и в шашки играл, хотя рабочий день давно закончился.

Когда ты – булыжник, лежащий под горой, от обязанностей не поотлыниваешь, даже если изо всех сил пытаться убедить себя, что тебе «все-рав-но», потому что все равно стало еще пятнадцать лет назад, а теперь «все-рав-но» – это профессионализм.

«Все-рав-но. Даже если очень стараться», – хмыкнул Христофоров, предвкушая, как выйдет из отделения завтра утром и сразу завернет в хинкальную, где имел обыкновение пропустить стопочку-другую, а потом махнуть рукой и просидеть еще часа два в углу, делая вид, что читает газету.

Но до хинкальной еще почти сутки…

Взял из стопки «на выписку» первую историю болезни. Полистал, пробежался глазами по нехитрой типичной биографии одного из пациентов отделения: родился кое-как в семье алкоголиков, мать умерла, отец сидит, мальчик воспитывается бабушкой, оформившей опеку. Эпилептические припадки, деменция, навязчивые идеи.

Христофоров вспомнил, как парнишку привезли.

– Я прилетел к вам с Сириуса, приземлился в Пушкине, летающую тарелку уменьшил во-о-от до таких размеров. – Худосочный мальчонка сблизил ладошки. – Спрятал ее под кустами у памятника Пушкину. Создал себе из клеток человеческую кожу, но не хватило одного компонента – слёз. Ими надо кожу смазать, чтобы крепче стала. Вот меня сюда и привезли, тут они есть.

– У нас этого компонента много, тебя привезли по адресу.

– Вот это хорошо! Моя кожа должна быть как у вас, у людей. На моей планете этого компонента нет, вот я к вам, на Землю, и прилетел.

– Сириус – это звезда, – поправил Христофоров.

– Планета! – дернул плечом Худосочный и восторженно, дружелюбно заулыбался. – Я лучше знаю, я ведь там живу.

«К агрессии не склонен», – сделал Христофоров пометку в карточке. Большинство пациентов с бредовыми идеями горячо отстаивали свои фантазии и не терпели возражений. Отстаивали не меньше недели – до тех пор, пока не начинали действовать лекарства.

– Моя кровь – драгоценный минерал, – как по писаному продолжал пацаненок. – В своей летающей тарелке я оставил большое сокровище для вас, землян. Угадайте, что?

Христофоров сделал вид, что задумался, развел руки:

– Сдаюсь!

– Бактерии моего народа! Когда вы, земляне, вымрете, я ими все тут заселю. Вы не думайте, что я просто так, я тут как шпион бегаю, – хихикнул он и, очень довольный собой, мелко-мелко задергал плечами.

– А бабушку ты тоже с Сириуса привез? – осторожно спросил Христофоров и кивнул на дверь.

– Зачем? Ее я тут создал, обтянул кожей. Она же робот. Хорошо я вас обманул, да? Раз вы подумали, что она человек! – захохотал мальчик так, что бабушка приоткрыла дверь и просунула в кабинет голову.

Христофоров махнул рукой, дверь закрылась.

– Вот видите! Я ею управляю, кнопка управления у меня на руке, – мальчик поднял руку и указал пальцем на запястье.

Есть дети, которых надо разубеждать в ложности придуманных ими сюжетов, взятых на себя ролей. Это был не тот случай: лучше быть пришельцем с Сириуса, чем умственно отсталым сыном убийцы и алкоголички. Все, что он, Христофоров, может сделать, – подобрать лекарственную терапию, она подействует на время, потом эффект снизится, надо будет подбирать новую.