Долгое дело

–  Хватит изображать - чуть не крикнул он.

–  Молоко скисло, - вздохнула она, выходя из своего белого состояния.

–  Ага, теперь из крана льется кефир.

–  Вместо иронии сходили бы за ним с бидончиком для экспертизы...

–  Жду вас завтра в десять. До свидания.

Она ушла, обидевшись.

Рябинин взялся за работу. Он писал, говорил с людьми, допрашивал, звонил по телефону, читал бумаги - и все при неотвязном желании сделать то, чего здравый человек делать не будет, но ему лучше сделать. Что? Подумать, куда у нее делась жевательная резинка. Не проглотила же. Может быть, она ела ириску? Он вытащил из портфеля дневник, сделал запись и улыбнулся злобнейшей улыбкой, которую адресовал себе...

В обеденный перерыв он улыбнулся злобнейшей улыбкой, адресованной себе, надел плащ, запер кабинет и вышел из прокуратуры. Цистерна желтела на той стороне. Он медленно пересек проспект и подошел к ней.

Молоко еще было, хотя торговать начинали с семи утра и к полудню оно уже кончалось. Зря он не послушался Калязиной и не взял бидончик. Продавщица глянула на его пустые руки:

–  Налить?

–  Пожалуйста...

Он взял бумажный стакан и отпил треть. Молоко густое, осеннее. Холодное, осеннее. И свежее, как нынешняя осень...

–  Вкусно, - выдохнул он.

–  Из совхоза "Бугры".

–  А что так долго торгуете?

–  Да, припозднились. Отпустила утром литров пятьдесят... Нормальное молоко. Так возьми и скисни в чистую простоквашу. Пришлось ехать за новым.

–  Когда скисло?

–  Часов в десять.

И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Прокурор сказал, что я борец... Комплимент или шутка? Тогда против чего же борюсь?..

Идеологической борьбой я считаю не только борьбу против империализма. Борьба с Калязиной - какая? Разве мы с ней что-нибудь делим? А борьба с мещанином разве за шмутки? А борьба с обывателем, с карьеристом, с подлецом, с дураком - какая? Это же борьба идеологическая. Когда я вижу тетю, замотанную в чернобурку, распаренную, но не от чернобурки, а от рулона ковра три на четыре, который она счастливо тащит на своем чернобуровом плече; когда я этой тете иронично улыбаюсь, зло и намекающе, неужели и в этом случае я веду идеологическую борьбу?

Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Оказывается, Рябинина занимает смысл жизни. Я ему отвечу...

Ну, о будущем говорить не стоит. Уверена, что любой из нас не возражал бы, чтобы после нашей смерти не было бы ни будущего, ни поколений. И это естественно: я умер - и мир должен умереть. Теперь о существе.

Возьмем работу, которая хороша когда от нее получаешь удовольствие. Еда для чего? Для удовольствия - не для калорий же. Любовь? Для удовольствия: когда мы обнимаемся, то меньше всего думаем о продлении рода человеческого. Спорт, зрелища, гостехождения, туризм, спиртные напитки... Все для удовольствия. Так о чем же тут думать? Человек живет для наслаждений. И больше ни для чего.

Людей можно делить по разным признакам, но, кроме всего прочего, они делятся еще и по тому, кто, как и чем наслаждается. Человек выпил стакан "Плодоягодного" и понюхал кусок магазинного студня - это один уровень. Человек просмаковал рюмочку шестнадцатирублевого коньяка и съел ломтик ананаса - это другой уровень.

Я хочу сказать, что смысл жизни заключается в умении жить со смыслом. А уметь жить со смыслом - это уметь красиво наслаждаться.

С л е д о в а т е л ю Р я б и н и н у. Хочу сообщить вам два факта, которые могут пригодиться в вашей работе. Факт первый: огурец погибает не оттого, что сорван, а от нервного потрясения, когда к нему тянется рука человека. Факт второй: в Аргентине один садовник научил кактус четырем правилам арифметики. Если что узнаю еще, то сообщу.

Уважаемая гражданка Федотикова! Благодарю вас за удивительные факты, о которых я узнал впервые.

Осень горела за окном желтизной листьев и последним теплом горящего и негорячего солнца. Осень приглушила и городской шум, смазав летнюю звонкость голосов и трамваев. Осень, осень...

Она вроде бы расправилась не только с солнцем и деревьями, но и с ним, с Петельниковым, лишив его привычной работы, - теперь он искал не преступников, а духов. Лазал по загородному пепелищу, пытаясь докопаться до калязинского ясновидения. Разглядывал бычков на мясокомбинате... А сейчас вот пришел с молокозавода, где смущал администрацию глупейшими вопросами о причинах скисания молока. Оно киснет от плохо вымытой цистерны, от микробов, от пыли, от крошек хлеба и еще от десятка причин. Спросить же, киснет ли молоко от взгляда, он не решился. Впрочем, от кислого взгляда...

В дверь кабинета стукнули. Нет, задели локтем. Скорее всего Леденцов. Но дверь открылась.

–  Вы? - Инспектор метнулся к двери.

Лида смущенно оглядывала кабинет:

–  Боже, как у вас казенно...

–  Так ведь и работа казенная.

–  Голые стены.

–  Нельзя украшать. Вызванный должен смотреть на меня, а не на стены.

–  А вот художник Коро говорил: "Если бы мне было позволено, я все стены тюрем покрыл бы живописью".

–  Лида, что-нибудь случилось?

–  Я зашла просто так...

–  Ага, на милицейский синий огонек.

Она залилась краской, которая вроде бы перекинулась и на косу, старомодно лежавшую на груди, на белой кофточке... В каком она классе? В восьмом, в девятом?

–  Если бы вы прошлись по камерам, то половина преступников завязала бы только от одного вашего вида, - неожиданно сказал инспектор то, чего не собирался говорить.

–  В ваших камерах я бы умерла со страху.

Он посадил ее в гостевое кресло, сразу пожалев, - она провалилась в него вся, словно ушла из кабинета.

–  Как ваша Калязина?

–  Излучает биоинформацию.

–  А вы ее принимаете?

–  Я нормальный человек.

–  Вадим, вы другой человек, поэтому Калязину и не слышите.

–  А есть люди, которые слышат?

–  Разумеется.

–  Лида, мозг у всех един.

–  Да? Он у всех разный, как ваши пальцевые отпечатки.

Инспектору казалось... Инспектору хотелось, чтобы в его кабинете, где Лида была впервые, она вела бы себя чуть иначе, чем в своем доме. Он не определял это "чуть". Ну, может быть, смелее, свободнее, побольше кокетства... Зачем? Он не вдумывался, - для мыслей тоже есть запретные зоны, опутанные колючей проволокой и высоковольтными проводами.

–  Вернее, мозг у всех работает по-разному, - добавила она.

–  Согласен. Отсюда у всех разные способности.

–  Поэтому у всех разные души.

–  Допустим, - согласился инспектор, догадываясь, что она ведет его к какой-то мысли, ради которой и пришла.

–  Нужно искать свою, родственную душу.

Петельников безмятежно улыбнулся, все поняв. Лида вспыхнула, задетая пренебрежительностью этой улыбки.

–  Вы решили жениться, да?

–  Уже сделал предложение.

–  Зачем?

–  Чтобы жена меня собирала.

–  Куда?

–  На войну и в баню мужчину должна собирать жена.

–  Я же серьезно...

–  Чем плоха Светлана?

–  Она не для вас.

–  Девушка с улыбкой Джоконды не для меня?

–  Я терпеть не могу улыбку Джоконды.

–  Лида, этой улыбкой восхищается весь мир.

–  Я тоже восхищаюсь гениальному изображению противнейшей улыбки.

–  Ну а что же плохого в Светлане, кроме джокондовской улыбки?

–  Она добрая девочка, но не для вас.