Долгорукова
Шрифт:
— Да поможет им Бог, — с прежней улыбкой произнёс Александр. — Однако мне что-то не верится в основательность подобного действа. Средневековьем каким-то пахнет.
— У нас с вашим величеством по-разному устроено обоняние, — подёрнула плечами Катя. — А я ощущаю истинное благоухание аристократических начал.
— Ужели? Разумеется, твой точёный носик не идёт в никакое сравнение с моим мужским самодержавным носом, — окончательно развеселился Александр. — Даю тебе слово, что не выдам их никому, ни сыновьям, ни Лорису. Но у него обоняние тоньше, нежели у меня, он беспременно что-нибудь разнюхает.
— Не думаю, — уверенно сказала Катя. — Впрочем, мы с ним в самых добрых отношениях, он тоже мой
Она взяла один из листков и стала читать:
— Когда молебствие заканчивается, наступает черёд различных ритуальных действий, которые свершаются в полном молчании. Лица участников закрыты, как предусмотрено законами лиги, ибо никто не должен знать ни главных, ни непосредственных начальников. Это позволит не только соблюсти тайну нашего сообщества, но и избежать предательства... Что бы вы ни говорили, моё великое величество, как бы ни относились к тому, что вам стало известно, я полагаю, что это во благо. И что вы должны благословить их усилия в борьбе с разрастающимся злом.
— Что ж, я не прочь, — согласился Александр. Он был настроен благодушно. — Объяви им, что я готов поощрить их усердие и даже оказать помощь, коли она потребуется с моей стороны.
Катя выразила своё удовольствие совсем по-детски: захлопала в ладоши, а потом поцеловала монарха в обе щеки.
Глава семнадцатая
ЗЛОВЕЩИЙ КРЕСТ
В России так легко сеять добро! Русский ум
так восприимчив, русское сердце так благородно!
Россия — гладкое поле, где воля правительства не
встречает преград. Не скажет ли оно народу:
да будет истина меж нами и не вспомнит ли
красноречивых слов, сопровождавших герб
одного из древних русских дворянских родов:
«Уму нужен простор!»... Россия взывает к
венценосному вождю своему с безмолвною
мольбою: Сердце царёво в руке Божией.
Грустные размышления всё чаще и чаще одолевали императора.
Он вступал на престол с верой в добро и желанием всё исправить. Он жаждал справедливости и сам обращался к ней.
Он искренно верил, что и те, которые окружали его, в отличие от тех, кто пресмыкался у подножия трона ещё совсем не так давно, хотят того же, что и он. Он жил надеждой на единомыслие в своём желании коренных преобразований.
Он желал порядочности в отношениях, презирал наушничество и требовал этого от других. Когда ему поднесли список лиц, входящих в тайные отношения с крамольным Герценом и ведших с ним переписку — его прислал из Лондона в надежде на свои тридцать сребреников некий Михайловский, он брезгливо бросил его в камин. Он считал, что достойный противник заслуживает уважения. Герцен был достойным противником, и Александр регулярно читал «Колокол» и «Полярную звезду».
И вот минуло двадцать пять лет. Что осталось от прежнего Александра? Да почти ничего!
Хотел быть великодушным, стал подозрительным. Хотел миловать — стал карать.
Кто виноват в этой деформации характера? Вот ответ: Каракозов, Соловьёв, Березовский и иные, покамест безымянные. Те, кто без устали охотился на него. Были одинокие охотники, теперь они объединились в преступном комплоте.
Шапка Мономаха обрела непомерную тяжесть. Она давила всё сильней, она гнула к земле. И бывали часы, когда ему хотелось сбросить её. Единственное, чего он боялся — обвинений в малодушии.
Нет, малодушным
он не был. Он просто устал быть дичью. Человеческое было в нём сильнее императорского, самодержавного. Но он всё ещё медлил с такого рода откровениями.Как быть, как жить дальше?
Он верил в Лориса. Лорис был умён, проницателен и распорядителен. При нём террористы приумолкли. В каждом очередном докладе — а они теперь стали ежеутренними — он сообщал о новых арестах опасных заговорщиков. Его люди бдели во всех концах империи. Он загребал всё шире и шире.
— Могу доложить, Государь, итог нашего вторжения в частную переписку за истекающий год. В семи крупнейших городах России перлюстрации подверглись 363 253 письма. Найдено необходимым учинить из них 3 344 выписки.
— Мало, — сказал Александр. — Чиновники чёрных кабинетов простоваты. Эзопова языка не понимают.
— Согласен. Но надобно принять во внимание, что это по большей части народ малообразованный, лишённый проницания. Они понимают только прямой текст и чужды иносказаниям. Выпускники же университетов полны либеральных идей и такого рода заработком брезгуют.
— Жаль. В чёрных кабинетах должны сидеть люди с воображением и университетским образованием. Стоит основательно повысить этим чиновникам жалование, даровать им какие-нибудь льготы. Ты подумай об этом.
— Беспременно, Государь. Это очень верная мысль. Боюсь только, что министр финансов Александр Агеевич Абаза воспротивится.
— Прежде я бы и сам воспротивился столь великому размаху перлюстрации, — грустно сказал Александр. — Это, скажу прямо, довольно гадкое занятие, оно мне претит. Но ведь с волками жить — по волчьи выть. Столь размахнулась крамола, столь дерзко действуют её приверженцы, что нам ничего другого не остаётся.
— И я стоял бы за постепенность в государственных преобразованиях, за разумность и либеральную направленность реформаторских шагов, наконец, за народное представительство во власти. Нет, они желают всё хапнуть сразу.
— Не только хапнуть, но разрушить. Разрушить, не умея строить. Это все недоучки, Лорис. Несостоявшиеся, изгнанные, ущербные, просто умалишённые.
— Скоро они будут у меня в руках, — самодовольно произнёс Лорис.
— Не хвались, идучи на рать, — буркнул Александр. — Я и во дворце то не могу навести порядок, в службах творится чёрт знает что, а ты замахнулся на всю империю. Я учинил разнос Адлербергу — совсем отбился от рук. Отправлю его в отставку — разгильдяйство его стало нестерпимо.
В Зимнем, да и в Царском в самом деле творилось чёрт знает что. Над дворцовой челядью по существу не было глазу, и она сорвалась со сворки. Тащили всё, что плохо лежит. А плохо лежало — без присмотра и учёта — ох как много всякого добра. Несчитано-немеряно! Прежде за каждым лакеем был присмотр, но мало-помалу он слабел, а потом и вовсе не стало. На службу во дворцовое ведомство брали с величайшей осмотрительностью. И её поглотило разгильдяйство. И то сказать — государь и государыня проводили время в долгих разъездах: то в Ливадию, то в Баден-Баден, то в Канн, то ещё куда-нибудь. А когда бывали — в службы не спускались: знали, что есть министерство императорского двора, коему надлежит блюсти порядок.
Распустёха «Сашка» — граф Адлерберг — глядел на всё сквозь пальцы. Он более всего любил вкусно поесть, сладко поспать и посидеть за столом зелёного сукна.
Подначальные докладывали ему:
— Вась сиясь, надоть исправить мебель в конвойной.
— А, исправляйте, — отмахивался он.
— Столяров, стало быть, да плотников нанять следует.
— Нанимайте...
— Деньги, стало быть, платить...
— Платите...
— Бумага на то требуется...
— Пусть изготовят. Я подпишу. Эк, пристали! На то есть заведующий, пусть распорядится.