Долгожданная кража
Шрифт:
Но действительность оказалась куда чудесатее.
— Леха, тут у меня такое дело… — принялся объяснять Санька, но отчего-то сбился. Не докурив первую сигарету, полез за новой.
— С Людмилой поругался? — строго, как подобает правильному другу-коммунисту, спросил я.
— Нет, все хор, — отмахнулся Саня. Помявшись, спросил— А ты смеяться не будешь?
— Саня, ты толком скажи, — прошипел я, теряя терпение. — У меня фантазия закончилась, что там у него такого таинственного стряслось, а он тут ломается, как не знаю кто.
Набравшись храбрости, старший лейтенант милиции выпалил:
— В общем, моя Людка хочет, чтобы мы нашего Даньку крестили.
Я с некоторым удивлением посмотрел на друга. Едва не ляпнул — мол, если Людмила хочет
Потом спохватился, что на дворе у нас не две тысячи какой-то год, и даже не девяносто первый, а всего лишь семьдесят седьмой. Если семья Барыкиных явится в храм Воскресения Христова, окрестит ребенка, то завтра же об этом станет известно руководству нашего райотдела. Хорошо, что Санька, в отличие от меня, не член партии, иначе его точно бы исключили, а изгнание из рядов КПСС почти стопроцентно означает увольнение из органов внутренних дел. Беспартийного из милиции не выгонят, но вони поднимется много. И станет наш Александр сотрудником недостаточно благонадёжным. Так-то пускай и работает, но при рассмотрении всяких приятных плюшек от поощрения до выдвижения куда-нибудь вверх всё ему припомнится. Как в том старом анекдоте, то ли он шубу украл, то ли у него украли, но председателем колхоза назначать всё равно нельзя.
Мне в свое прошло-будущее время было полегче. Когда родился первый мальчишка, потом второй, крещением занималась моя теща. А я, член КПСС, вроде бы, как и не при делах. У Барыкина жива только мать, она где-то в Кирилловском районе живет. А у Люды? И чего это Барыкин с таким подозрением на меня смотрит? Может, считает, что я начну говорить о религии, как опиуме для народа? Плохо он меня знает. Или напротив, знает хорошо, и в той жизни я именно таким дураком и был? Но вслух спросил:
— А родители Людмилы не хотят этим заняться?
— Смеешься? — фыркнул Санька. — Людкины родители — убежденные атеисты. У нее дедушка делегатом третьего съезда комсомола был, Ленина живьем видел, а ты говоришь — родители займутся. Да и живут они далеко, в Казахстане. Они у нее до сих пор меня не хотят принимать. Дескать — женятся и выходят замуж один раз, а коли два, то это уже распутство.
В рассуждениях друга просматривался некий изъян. Это как раз его благоверная пошла на второй круг, а Санька запятнал свой паспорт впервые. Поэтому, казалось бы, и гнев свой родители Людмилы должны направить на дочку, а не на вполне приличного зятя. Ведь не разженя какой-нибудь с хвостом из алиментов. Но оснований не доверять Санькиным рассуждениям у меня не было.
Я вспомнил, что Людмила родилась в Алма-Ате, училась в тамошнем вузе, но умудрилась влюбиться в солдатика из Череповца, а после его службы рванула следом за будущим мужем. Тем самым, который когда-то, застав неверную супругу с любовником, подбил Сашке глаз. Но с другой стороны — а кто бы не подбил? Санька тогда еще легко отделался. В Череповце Людмила «забила» на высшее образование и пошла учиться на вагоновожатую. На работе она на хорошем счету и, вроде бы, у нее очередь на квартиру подходит. Может, пока девка в декрете сидит, очередь-то и подойдет? Но коли начальство узнает о том, что работница крестила детей, неприятностей не оберёшься. Не знаю, какое отношение в трамвайном парке, входящем в структуру металлургического завода, к религии, но вряд ли оно лучше, нежели в милиции. Значит, Людмиле тоже не стоит «светиться» с крестинами. А то, не дай бог, очередь на квартиру отнесут куда-нибудь на конец. Пусть, мол, сначала подкуётся малость в идеологическом аспекте.
И что Барыкин-то хочет? Чтобы я принял удар на себя?
Я оказался почти прав.
— Лешка, у тебя же родители далеко живут? Может, выяснишь у них, что и как?
Я кивнул, слегка растерянно. Мои родители религиозностью не отличались, даже икон в нашем доме не было. Но оголтелыми атеистами тоже не были. Старший брат отца,
прошедший всю войну, говорил как-то, что «в окопах под огнем неверующих не бывает». Надо сказать, что это был единственный раз, когда дядька вспоминал о войне, а в остальное время он попросту посылал подальше. Я бы назвал своих родителей агностиками. Советское воспитание, помноженное на советское же образование, наслоившееся на крестьянские традиции.— Сань, обещать не могу, но узнаю, — пообещал я, слегка успокоившись.
Пожалуй, Барыкин не требует от меня ничего, что противоречило бы моральному кодексу строителя коммунизма, а узнать у родителей — почему бы нет?
А друг мой словно камень со своей души сбросил. Он расправил плечи и даже как будто выше стал. Только что каблуками не щёлкнул. Но голову на манер царских офицеров из кино склонил, чопорно заявив при этом:
— Благодарю, Алексей!
А пока я офигевал над такой его выходкой, он тут же вернулся в себя привычного и уже в обычной своей манере произнёс:
— Я, честно говоря, маленько мандражил, как ты на мою просьбу отреагируешь. Всё-таки не каждый готов подписаться на такой шаг. Спасибо тебе.
Тут же он сорвался с места и со словами: побегу, Люську обрадую, умчался в сгущающиеся сумерки.
Я хотел было крикнуть вдогонку, что ведь ещё ничего не решено, но понял, что уже поздно, да и незачем. Видимо, у них там нешуточные баталии по поводу крестин бушевали, раз он так резво ускакал успокоить благоверную. Я ещё немного постоял, переваривая происшедшее, потом двинулся в сторону своей общаги. По крайней мере половину дороги мы с Саней могли бы пройти вместе — было по пути, да ведь это же он сам и предложил — по домам, но вот поди ж ты, на радостях бросил своего друга ковылять в одиночестве.
Всю следующую неделю можно было бы назвать обычной: беготня, писанина, совещания, нагоняи. А ещё задержания, разочарования — не того поймали, привычные игры в доброго и злого полицейского (я — традиционно добрый), и ещё очень много всего разного. Я всё ждал развития событий после своего рукоприкладства. Должен же был этот гад Утягин каким-нибудь образом отомстить мне личной разборкой, кляузой начальству, или что ещё более вероятно — обращением в партком. Я даже несколько раз заговаривал по каким-то совершеннейшим пустякам с секретарём нашей первички Петром Николаевичем Лактионом — всё было абсолютно тихо. Конечно, я не верил, что наша стычка тем и закончилась, но и форсировать события какими-то своими действиями не считал нужным.
Так что неделю и действительно можно было назвать обычной, если бы не две яркие особенности. Первая ознаменовалась приходом нового заместителя прокурора района. Вторая — моей старательной работой по раскрытию кражи пальто, которая требовала неукоснительного участия потерпевшей во всех розыскных мероприятиях, затеянных мною. Надо ли говорить, зачем я это делал или сами догадаетесь?
Но сначала про заместителя прокурора. Новый блюститель социалистической законности был молод и энергичен, и в силу этого, вероятно, расценивал своё высокое назначение, как аванс, который следовало надлежащим образом отработать. Мы ещё не запомнили, как его звать, а дядя Коля уже собрал нас на внеочередное совещание. Он терпеливо дождался, пока мы закончим скрипеть дряхлыми стульями и успокоимся, и, будучи не чуждым любви к литературе, начал своё выступление с классики:
— Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет прокурор.
Почти Гоголевское изречение радости нам не доставило. Это только далёкие от правосудия люди полагают, что милиция, прокуратура и суд — это одна шайка-лейка, творящая по сговору всякие тёмные делишки, лишь бы честного человека в тюрьму упрятать. Рука руку моет, а ворон ворону глаз не выклюет, и дальше в том же духе. Расхожая ошибка. На самом деле милиция любит прокурора по большей части только в одном качестве — государственного обвинителя в судебном процессе. Во всём остальном предпочитает опасаться — на всякий случай. И правильно делает.