Долина смерти

— Поэтому все ковбои такие накачанные? — поддразниваю его, вспоминая его тело утром, и как чувствовала его мышцы под своими пальцами.

Он улыбается, и глаза загораются, от этого дышать становится еще труднее.

— Нет, — говорит он. — Это у меня от природы.

Он уходит проверять лошадей, оставляя меня в странной тоске. Делаю маленькие глотки, как велел Дженсен, и наблюдаю, как остальные расположились на отдых. Рэд и Коул шепчутся у ручья, Элай поправляет поклажу на муле. А Хэнк…

Хэнк стоит на краю, смотрит в сторону, откуда мы пришли, весь напряженный.

Любопытство берет верх, хотя от него у меня все еще бегут мурашки по коже.

— Что-то видишь?

Он вздрагивает от моего голоса.

— Женщина, ну нельзя же так подкрадываться!

— Прости, — смотрю туда, куда и он. Тропа вьется, как лента, среди скал. Ничего не двигается, только тени облаков скользят по склонам. — Что высматриваешь?

— Мне все кажется, что за нами кто-то следит, — тихо говорит он, и в голосе слышна тревога, которой раньше не было. — Весь день что-то мерещится.

По спине пробегает холодок.

— Что именно?

Он бросает на меня быстрый взгляд и отворачивается.

— Движение. Краем глаза. Но когда поворачиваюсь, никого нет.

— Может, просто олени. Или тени… сурки, — пытаюсь пошутить.

— Да… — он не смеется, и в голосе нет уверенности. — Ты тоже это чувствуешь, да? Словно за нами наблюдают.

Хочется сказать, что это чушь, но я и сама с тех пор, как мы выехали из лагеря, ощущаю это. Чувство, словно кто-то невидимый следит за нами.

— Просто кажется, — говорю я, пытаясь успокоить себя больше, чем его. — Или горный лев, как сказал Дженсен.

Хэнк смеется, но в этом смехе нет ничего веселого.

— Ага, кажется.

Прежде чем я успеваю ответить, Дженсен кричит, что пора двигаться. Отдых окончен.

Вернувшись в седло Дюка, я невольно окидываю взглядом тропу позади, пытаясь понять, что так напугало Хэнка. Пейзаж кажется пустынным: скалы, кустарник, клочки снега меж редких сосен. Но что-то привлекает мое внимание рядом с группой валунов — мелькнувшее движение, настолько мимолетное, что можно было бы и вообразить.

Но напряжение Дюка я точно не придумала, ощущая дрожь, бегущую по его сильному телу.

— Спокойно, — шепчу я, поглаживая его по шее. Но мое сердце уже бешено колотится, словно барабан, о ребра.

Тропа становится все круче по мере того, как мы поднимаемся выше, хотя она достаточно широка, чтобы нам не приходилось ехать друг за другом. Ветер воет вокруг скал, разнося запах снега. Лошади с трудом преодолевают подъем, их дыхание затруднено, бока мокрые от пота, несмотря на усиливающийся холод.

Мы пересекаем особенно опасный участок, где тропа вплотную прилегает к склону горы, а справа — крутой обрыв, когда Дюк внезапно упирается, отказываясь двигаться дальше.

— Все в порядке? — кричит Дженсен, ожидающий нас за поворотом.

— Он не двигается с места, — говорю я, стараясь скрыть панику в голосе, пока Дюк нервно переступает с ноги на ногу, опасно близко к краю.

Дженсен одним плавным движением спешивается, привязывая поводья Джеопарди к седлу, прежде чем подойти ко мне.

— Что такое?

— Не знаю. Он просто остановился.

Дженсен берет Дюка за уздечку, говоря с ним тихим, успокаивающим голосом. Глаза лошади закатываются, показывая белки, но под опытной рукой Дженсена он постепенно успокаивается.

— Что-то его напугало, — бормочет Дженсен почти про себя. Его взгляд сканирует скалы над нами, узкую тропу впереди.

И тут я вижу. Тень, движущуюся среди валунов в пятидесяти ярдах впереди. Не тень от облака. Не птица. Что-то большое.

Что-то, двигающееся с определенной целью.

Напоминающее мне дикую лошадь.

— Дженсен, — шепчу я, кивая в том направлении.

Он смотрит туда же, и его тело замирает. На мгновение мне кажется, что он отмахнется, скажет, что ничего нет. Но вместо этого он медленно тянется к ножу на поясе.

— Всем оставаться на месте, — приказывает он ровным голосом. — Элай, принеси мою винтовку.

Тень снова мелькает, и я пытаюсь разглядеть ее получше в ярком свете солнца, но она неестественно плавно скользит между камнями. Медведь? Пума? Но движения не такие. И не как у лошади. Что-то неправильное, от чего у меня мурашки бегут по коже.

А потом все исчезает, скрывшись за гранитным выступом.

Появляется Элай с винтовкой Дженсена, его лицо сурово. Они обмениваются многозначительным взглядом, который я не могу понять.

— Что это было? — спрашиваю я, и мой голос звучит слишком тихо.

— Наверное, просто олень, — отвечает Дженсен, но винтовку не опускает. — Тропа впереди сужается. Поедем друг за другом, медленно и аккуратно. Элай, иди первым. Я — последним.

Все быстро перестраиваются, без лишних слов занимая свои места.

Но, продвигаясь вперед, я не могу избавиться от чувства, что нас подгоняют, направляют по этой древней тропе навстречу чему-то. Я понимаю, что эта мысль иррациональна, она — результат высоты, усталости и заразной паранойи Хэнка.

Но рассудок не в силах унять нарастающую тревогу, а вчерашний разговор с Дженсеном о «преобразившихся» туристах, равно как и ночное нападение бешеной лошади, отнюдь не вселяют оптимизм.

Небо меняется прямо на глазах, по мере того как мы приближаемся к вершине. Яркая синева сменяется полосами высоких перистых облаков, которые мчатся по небу, то погружая пейзаж в тень, то вновь заливая его светом. С каждым порывом ветра, становящегося все более резким, ощущается заметное падение температуры.

— Погода меняется, — ворчит Коул, когда мы делаем небольшую передышку, чтобы дать лошадям отдышаться. — В прогнозе не было никаких штормов.

— Горы сами создают свою погоду, — отвечает Элай, вглядываясь в темнеющий горизонт за горными вершинами. — Нам необходимо достичь перевала до начала бури.

Дженсен, сохраняющий зловещее молчание с тех пор, как Дюк взбесился, кивает в знак согласия.

— Еще час, может быть, и меньше, если мы поднажмем.

Я перестала притворяться, что высота не оказывает на меня никакого влияния. Моя голова пульсирует с каждым ударом сердца, и мир кажется немного сюрреалистичным: слишком четкие контуры, слишком яркие цвета. Механически делаю несколько глотков воды, зная, что обезвоживание только усугубит ситуацию, и разминаю отекшие конечности, сидя на земле рядом с Дюком, который жует редкую траву.