Дом Цепей

— Боюсь, ты не прав. Но нет, я не беспокоюсь насчет Л'орика.

— Кто еще? Руки Духа? Он пропал в яме с дхен'бара. Леомен? Не здесь, и я готов к его возвращению. Тоблакай? Думаю, его мы больше не увидим. Кто остается? Ну, один Бидитал. Однако Фебрил клянется, что обвел его вокруг пальца — нужно лишь время, чтобы вызнать истинные планы ублюдка. Не сомневаюсь, это что-то неуклюжее и мерзкое. Они раб желаний, этот Бидитал. Предложи ему тысячу девочек-сироток, и улыбка никогда не покинет уродливое лицо.

Камист Рело обхватил себя руками, не прекращая ходить. — Не тех, кого мы знаем, нужно бояться, Корболо Дом, а тех, кого не знаем.

Напан скривился: — Сколько сотен шпионов у нас в лагере? А сама Богиня Вихря — воображаешь, она допустит проникновение чужаков?

— Твой порок, Корболо, в одномерном мышлении. Задай снова свой вопрос, но только в контексте подозрений богини ОТНОСИТЕЛЬНО НАС.

Верховный маг был слишком рассеян, чтобы заметить, как напан сделал шаг вперед и поднял руку. Но удар Корболо Дома умер в тот же миг, когда его достигла мысль Камиста Рело. Глаза медленно раскрывались. Он потряс головой. — Нет, это было бы слишком рискованно. Впущенный в лагерь Коготь поставит под опасность всех — нельзя предсказать, кто станет целью…

— А нужно будет?

— О чем ты?

— Мы Собакодавы, Корболо Дом. Убийцы Колтейна и Седьмой, и легионов Арена. Более того, у нас есть боевые маги Армии Откровения. Наконец, кто станет командовать битвой в нужный день? Как много поводов Когтю напасть на нас, именно на нас. Какие шансы у Ша'ик, если мы погибнем? Зачем вообще убивать Ша'ик? Мы можем воевать без нее и проклятой богини — мы так и делали раньше. Как и собирае…

— Достаточно, Камист Рело. Понимаю. Итак, ты боишься, что богиня позволит Когтям просочиться… чтобы расправиться с нами. С тобой, Фебрилом и мной. Интересная возможность, но я все же считаю ее маловероятной. Богиня слишком тяжеловесна, слишком поглощена эмоциями, чтобы думать с такой ясной, отрешенной хитростью.

— Ей не нужно придумывать схему, Корболо. Ей нужно лишь заметить предложение и решить, согласиться или нет. Не ей нужна ясность, а «Когтю» Лейсин. Сомневаешься в хитрости Супера?

Тихо зарычав, Корболо Дом отвел глаза. — Нет, — признал он, помедлив. — Но полагаюсь на то, что богине на ум не придет принимать предложения Императрицы, Супера или любого, кто не встает на колени перед ее волей. Ты сам придумал себя кошмар, Камист, и теперь приглашаешь меня в него. Отвергаю предложение, Верховный Маг. Мы хорошо защищены и зашли слишком далеко, чтобы позволять напрасные колебания.

— Я прожил так долго, Корболо, лишь потому что научился предсказывать действия врагов. Солдаты говорят: никакой план битвы не переживет первого столкновения с врагом. Но игра хитростей совсем иная. Планы проистекают от постоянного контакта с врагом. Итак, ты действуй по-своему, а я по-своему.

— Как скажешь. Теперь уходи. Уже поздно, хочу поспать.

Верховный маг остановился, на миг уронил на напана непроницаемый взгляд — и вышел из комнаты.

Корболо дождался, пока не хлопнет внешний полог. Прислушался и с удовлетворением уловил, как один из телохранителей поправляет его.

Допил вино — «чертовски дорогое, а на вкус не лучше портового пойла, которым я давился на Острове» — бросил кубок на пол и пошел к груде подушек в дальнем конце. «Кровати в каждой комнате. Интересно, что это говорит о моей личности? Но ведь остальные не для спанья. Только эта…»

* * *

В главной комнате, за шелковой занавеске оставленная Корболо женщина так и лежала в груде подушек.

Постоянное избыточное поглощение дурханга — как и любого зелья — порождает уменьшение эффекта. Настолько, что под слоем отупелого бесчувствия, полезного барьера против вещей вроде дергания головы за волосы — остается холодное сознание.

Помогали делу и ритуалы хозяина, ритуалы, подавившие жалкое стремление к удовольствиям. Больше не будет потери контроля, ведь разум уже не воюет с чувствами, ведь чувств у нее нет. Легкая сдача, поняла она с восторгом, ибо в прошлой жизни мало что могло поддержать теплоту воспоминаний о детстве.

Итак, она отлично подходила для задания. Издавать правильные звуки наслаждения, чтобы скрыть равнодушие к забавам Корболо Дома. И лежать неподвижно, не замечая даже, что горло медленно заполняется липкой мокротой от паров дурханга, лежать столь долго, сколько нужно… пока не возымеют действие несколько безвкусных капель в вине полководца.

Услышав глубокое и медленно дыхание, говорящее, что он легко не пробудится, женщина перекатилась набок и зашлась в кашле. Снова замерла, убеждаясь, что напан спит. Удовлетворившись, встала на ноги и похромала ко входу.

Замешкалась с завязками, пока грубый голос снаружи не спросил: — Сциллара, опять в отхожее?

Другой голос тихо засмеялся. — Удивительно, что на ней осталось мясцо, столько она за ночь сбрасывает.

— Это ржавый лист и горькие ягоды, что подмешивают в дурханг, — ответил первый, помогая открыть полог.

Сциллара вывалилась наружу, расталкивая стражей.

Руки, как обычно, полезли в самые необычные для досмотра места, принялись щупать… Раньше ей это понравилось бы, на обидчивый манер. Раздражение, не лишенное удовольствия. Но теперь это лишь досадное приставание, которое нужно вытерпеть.

Как и все остальное в этом мире нужно вытерпеть, ожидая конечной награды, благословенного нового мира за пределами смерти. «Левая рука жизни держит всяческие унижения. А правая рука — да, милая, та, что с блистающим клинком — правая рука смерти держит, как полагается, награду, которую ты предложишь другим, а потом возьмешь и себе. В определенный момент».

Слова хозяина, как всегда, имели смысл. Равновесие — сердце всего. И жизнь — время страдания и горя — всего лишь одна чаша весов. «Чем суровее, чем непригляднее, ужаснее и отвратительнее будет твоя жизнь, дитя, тем великолепнее награда за гранью смерти…» Она понимала, что в этом есть смысл.

Значит, не нужно борьбы. Покорность — единственный достойный путь.

Кроме вот этого. Она пробиралась между палатками. Лагерь Собакодавов был организованным и опрятным, в подражание малазанским — это она отлично знала, ибо в детстве с матерью ездила в обозе Ашокского полка. А потом полк отправился за моря, оставив сотни неприкаянных — любовниц и их отродье, слуг и попрошаек. Мать вскоре заболела и умерла. Разумеется, был у нее и отец, из солдат. Кто знает, жив он или мертв; по любому, ему глубоко плевать на оставленное дитя.

Равновесие.

Но были тут отхожие места, вниз по склону. Траншею окружали деревянные мостки. Дымились горшки с травами, призванные уменьшать запах и отгонять насекомых. Около дырок в помосте — корзины со связками сена размером в ладонь. Большие открытые бочки с водой, прикрепленные к мосткам.

Раскинув руки, Сциллара осторожно лавировала по узкому проходу.

В таких долговременных траншеях содержатся не только человеческие экскременты. Солдаты и прочий люд часто кидают туда мусор, то, что считают мусором. Но для сирот в жалком городе иные отбросы станут сокровищем. Их можно вымыть, починить и продать.