Дом Хильди Гуд

— Значит, золотой час — закат?

— Нет, это перед закатом. Или сразу после восхода. Просто первый или последний светлый час, как-то так. Атмосфера очень… редкая и необычная. Это связано с чистотой света, углом подъема солнца и тем, как оно касается горизонта. Свет как бы фильтруется. Сейчас, конечно, я гораздо больше знаю о свете, как художник, чем когда стояла, дрожа на пляже ради того фильма. Иногда я только и думаю, что о свете.

После слов Ребекки я обратила внимание на то, как перемещается волнистыми узорами свет по дальним холмам; Ребекка, наклонив голову, смотрела на детей. Какой счастливой она выглядела, глядя, как они играют в «редкой», как она радостно говорила об атмосфере золотого часа!

— Вот посмотрите на тени мальчиков! Длинные, но не слишком темные; свет нерезкий. Меньше контраста — и все приобретает особый оттенок. Синева.

А посмотрите на цвет роз… Ой, я совсем заболталась, пойдемте в дом.

— Ничего-ничего, я очарована. Золотой час.

Час коктейля, как я всегда его называла. Настоящий золотой час.

Мы пошли к дому; хотя до Хэллоуина оставалось еще пару недель, четыре вырезанные тыквы радостно скалились нам с верхних ступеней, все с кривыми зубами, жуткими глазами-треугольниками и лицами, которые начинали морщиться под беспощадным солнцем начала осени.

Со стороны лужайки дом выглядел более-менее как старый фермерский домик Барлоу. Белый, колониального стиля, с черными ставнями на окнах. Только войдя в дом можно было понять, что старый маленький домик превратился в просторное фойе, красивую переднюю комнату с открытыми балками и полированными полами. Все перегородки были снесены, и громадный камин стоял теперь в центре пространства, окруженный диванами-переростками, богато обитыми бархатом — темно-бургундским и золотым. Повсюду были разбросаны подушки и подушечки, покрытые блестящим шелком и какой-то узорчатой тканью, напоминающей индийские гобелены. Мы прошли через зал и вошли в коридор — своего рода солярий, где стены и потолок состояли из прекрасных стеклянных панелей. Пол в этой стеклянной комнате был сделан из полированного голубоватого песчаника. Вдоль стен тянулись полки, уставленные белыми керамическими горшками с душистыми травами и цветущими растениями. В углу стояло лимонное дерево.

За стеклянной галереей оказалась новая часть дома. Не огромная, но и не маленькая. Мы прошли мимо маленькой библиотеки и столовой и попали в просторную кухню — белую, прохладную и милую. На центральном островке с рабочей поверхностью из мрамора стояла открытая бутылка красного вина и рядом — два бокала. Один был наполовину полон.

— Я пью красное, но могу открыть белое, если предпочитаете, — предложила Ребекка.

Впервые за долгое время я встретилась с человеком, который не знал мою «историю». Обычно, если меня приглашают, то говорят:

— Ну, Хильди, у нас есть все, что душе угодно: диетическая кока, сельтерская…

Ребекка предложила налить мне бокал вина так просто и бесхитростно, что я чуть не согласилась и не попросила налить мне бокал замечательного «пино нуар», который пила она. Но не стала, а вместо этого сказала:

— Знаете, пожалуй, мне пока бокал воды, — и пробормотала что-то о лекарстве, которое принимаю, — пусть думает, что я не употребляю только сегодня вечером, а обычно могу выпить за компанию. Как все люди на Земле.

— У меня рагу на плите, — сказала Ребекка. — Надеюсь, вы едите говядину.

— Разумеется, — ответила я.

— Пусть Магда пока покормит мальчиков. Я покажу вам свою студию, а потом спустимся и сами поедим, — объяснила Ребекка, с улыбкой протягивая мне бокал с водой. И сделала глоток вина из своего.

Мы немного поболтали, и когда вышли из дома, чтобы посмотреть студию, было уже темно.

— Можно было бы фонарик поискать, но луна почти полная, — сказала Ребекка, когда мы вышли из двери кухни. — Хильди, вы не откажетесь дойти в темноте?

Брайан уговаривает меня поставить тут прожекторы, но я их терпеть не могу.

— И я не люблю, — ответила я. И это правда. Почему-то люди, приезжая сюда, особенно из крупных городов — Бостона или Нью-Йорка, — не любят темноты и норовят осветить свою землю, как будто хотят, чтобы их было видно из космоса. Я люблю темноту и обрадовалась, узнав, что Ребекка тоже любит.

Луна и впрямь была почти полная, приближалось осеннее равноденствие, землю вокруг исчертили тени и свет. Гарри скакал у ног Ребекки, в возбуждении от ночной экскурсии. Мы прошли по тропинке через рощицу и достигли небольшого домика, у которого одна стена была сплошь стеклянной. Ребекка открыла дверь и, пошарив мгновение по стене, щелкнула выключателем. Три стены студии были побеленными и одна, как я сказала, — стеклянная; я представила, какой вид на болота открывается днем. Картины Ребекки поражали размерами — в основном импрессионистские морские пейзажи. Я не эксперт по искусству, но моя дочь посещала Род-Айлендскую школу дизайна и занималась немного живописью, прежде чем выбрала более доходную скульптуру (она снимает — с кем-то — мастерскую без водопровода в Бруклине; оплачиваю все это я).

На картинах Ребекки было вдоволь песка и моря, и я поинтересовалась: пишет она с фотографий или прямо на пленэре? Она пояснила, что крупные полотна создает здесь в студии, а маленькие написала в конце Ветреной улицы.

— Ага, — кивнула я. — Красивая улица. А вы знаете, что там в конце дом Питера Ньюболда — около пляжа?

Я спросила, не подумав, и на миг забеспокоилась: вдруг Ребекка смутится, что мне известно, что Питер — ее психиатр, но она просветлела лицом, услышав его имя, и ответила:

— Знаю. — Потом вытянула большой холст из угла. — Эту картину я написала с фотографии, сделанной на его лужайке.

— Прелестно, — сказала я. — Значит, вы были дома у Питера и Элизы?

Я никогда не ходила к психотерапевту и поэтому не представляла — принято или не принято пациентам общаться с доктором. Но мне показалось разумным, чтобы Макаллистеры с Ньюболдами подружились парами.

— Да… верней, я не заходила в дом, но фотографировала там, а Питер гулял по пляжу. Оказалось, я прямо перед его домом. Я и понятия не имела.

В этот момент я смотрела на Ребекку и видела, что она говорит неправду. Я ждала продолжения, но она замолкла и прикусила губу. Потом улыбнулась:

Ну, если в двух словах, выяснилось, что Питер тоже страстно увлекается фотографией, и он разрешил мне делать снимки с его лужайки.

— Ой, а вот эта мне очень нравится! — Я подошла ближе к полотну, которое держала Ребекка. Я могла бы и приврать. Мы все время от времени говорим неправду; обычно без всякой цели. Но я не могу лгать об искусстве. Не могу солгать, что мне что-то нравится, если на самом деле я равнодушна. Лучше я промолчу. И мне правда понравилась картина Ребекки. Я буквально почувствовала запах моря.

— Вообще-то это Питер сделал фото, — ответила Ребекка. — Он отдал снимок мне, когда я его похвалила, и я написала картину.

— Я восхищаюсь Питером, — сказала я. — Он такой милый. И наверняка прекрасный психотерапевт…

Меня интересовала реакция Ребекки, но она ответила, стоя ко мне спиной, — ставила картины на место у стены:

— Да… ну, он для меня не совсем психотерапевт. Он выписал мне нужное лекарство, вот и все. И… оно мне очень помогло. Я видела много психиатров, и мне выписывали разные антидепрессанты… Господи, мы с вами еле знакомы, а я все выкладываю! — воскликнула Ребекка. Она повернулась и улыбнулась мне. Ребекка прихватила бокал из дома и теперь подняла его с заляпанного краской столика и отпила. Мне было приятно смотреть, как Ребекка наслаждается вином. Я всегда наблюдаю за тем, как люди пьют. И радуюсь, если нахожу, как мне кажется, любителя качественного спиртного. Я подумала, что мы с Ребеккой — родственные души.