Дом Хильди Гуд

— Не беспокойтесь. Мне вообще рассказывают все. Но я не сплетничаю.

Я правда не сплетничаю. О серьезных вещах.

— Да не о чем рассказывать. Питер прописал лекарство, которое мне помогло. Теперь у меня нет депрессии.

— А мне всегда было любопытно про эти антидепрессанты, — сказала я. Мои обе дочки принимают их. А я таблетки в рот не возьму. — Они успокаивают? Дают кайф?

— Нет, от большинства, честно говоря, просто дерьмово. Бултыхаешься, как дурень в жиже. Но то, что мне предложил Питер… Постепенно мне становилось лучше и лучше. Однажды я вдруг обратила внимание на вкусную еду. Ела что-то совсем простое, кажется, булочку с начинкой, и вдруг подумала: «Ничего вкуснее в жизни не ела». Вот поэтому и набрала несколько фунтов. Я снова чувствую вкус еды.

Это правда, Ребекка чуть-чуть поправилась, но ей и нужно было набрать вес.

— Потом я гладила пса и подумала: «Как я раньше не замечала, какая мягкая у него шерстка?» Никогда не чувствовала ничего мягче.

— Ого, вам надо сниматься в рекламе для компании, которая производит то, что вы принимаете, — улыбнулась я, и Ребекка засмеялась.

Она действительно говорила завлекательно. Получалось, словно все время пьешь второй бокал. Не пьянеешь, но и не совершенно трезвая. Мы еще посмотрели картины, а потом решили идти в дом — ужинать.

— Ваше вино, — напомнила я. Она чуть не забыла его на столе.

— Ой, точно, — ответила Ребекка и схватила бокал. Остатки вина в этом бокале она допила, подав рагу, и потом мы за едой пили воду. Ничего не могу с собой поделать, подмечаю, как люди пьют. И всегда удивляюсь людям, способным выпить бокал-два вина — и перейти на воду.

Распрощавшись с Ребеккой в тот вечер, я поехала по Вендоверской Горке, но вместо того, чтобы повернуть к реке и дому, решила проехать мимо бухты Гетчелла — посмотреть на полную луну над водой. Несколько лодок были все еще пришвартованы к пирсу. Вот старый «крис-крафт» Оти Кларка, парусная лодка Стейна, катер Вестона… Я смотрела, как они качаются вверх-вниз в золотом свете луны, как мягко блестит вокруг вода, и думала о маленькой парусной лодке, которую когда-то привязывала здесь в бухте. Ее мне отдал Фрэнк Гетчелл в то лето перед колледжем. Старый «уиджон» Фрэнк нашел на свалке, спас и отремонтировал. Он поставил заплату на корпус, выкрасил в ярко-красный цвет и научил меня управляться с парусом. Кажется, «уиджо-нов» больше не производят. Их теперь не встретишь, а это прекрасный маленький парусник. Можно поставить кливер и главный парус; места хватает на двоих, но лодка маленькая, можно справиться и в одиночку. Мы назвали ее «Сара Гуд», в честь моей прародительницы, и много вечеров провели под парусами в гавани Вендовера; я — в полосатом бикини, в котором проходила все лето, Фрэнк — без рубашки, в мешковатых штанах. Наши конечности переплетались, мы ругались и смеялись, пока я изучала галсы и поворот фордевинд; и не раз я опрокидывала лодку. «Уиджон» не так просто поставить на киль, но Фрэнк научил меня залезать на шверт, чтобы переворачивать лодку весом своего тела. Он научил меня делать это самой — на случай, если окажусь в лодке одна. Я стала яхтсменом. Мы шли с легкостью, Фрэнк и я, даже почти не разговаривали — не было нужды. Мы вели лодку в молчании; Фрэнк откидывался спиной к корме, держа румпель под мышкой, с улыбающихся губ свешивалась сигарета. Я прислонялась к его крепким бедрам, зажав в руке шкот кливера и повернувшись лицом к солнцу. Так продолжалось всего одно лето. А потом я отправилась в колледж. Но «Сару Гуд» сохранила. У одного моего друга был трейлер, и мы в конце лета вытащили лодку; я хранила ее на папином заднем дворе — корпус просвечивал сквозь снег, словно широкая спина красного кита, окруженного бушующим белым морем.

Скотт первый раз навестил меня в Вендовере летом, когда я окончила девятый класс. Я обычно брала ялик Батчи Хаскелла, чтобы догрести до причала; когда мы добрались до моей маленькой побитой лодки, Скотт, вспомнив фильм «Филадельфийская история», разразился криком восторга:

— Да она просто яр!

Мы расхохотались и до вечера ходили под парусом по гавани Вендовера, разговаривая, как Кэтрин Хэпберн и Кэри Грант. Естественно, мы оба хотели быть Кэтрин Хэпберн. Понимаю, что трудно поверить, но пока Скотт не признался мне, что он — гей (почти через шестнадцать лет после свадьбы), я не испытывала ни малейшего подозрения.

ГЛАВА Я

«Привет, мам, это Тесс. Грейди приболел. Ничего страшного, просто сильная простуда. Мы сегодня останемся с ним дома, так что тебе не нужно приезжать. Но все равно спасибо. Да, перезвони, когда сможешь. Хочу поговорить насчет Дня благодарения».

Сообщение ждало меня на домашнем телефоне. В пятницу утром.

Вскоре после того как я вернулась из клиники, Тесс и Майкл начали приглашать меня изредка посидеть вечером с малышом. Потом «изредка» превратилось в «по пятницам» — вечер встречи для родителей и вечер встречи для меня и маленького Грейди. Я действительно с нетерпением ждала свиданий с Грейди. Не буду утомлять вас историями обожающей бабушки, позвольте сказать одно: я была там в прошлую пятницу, пятницу перед этой, которую они отменили из-за болезни; Грейди сидел в своем высоком стуле, он только что доел свой ужин.

Когда мои дочки были малютками, их кормежка была куда проще. Вспоминаю только пластиковую тарелку с двумя отделениями — или тремя; в эти отделения я клала еду — мясо, овощи, наверное, фрукты. И кружка-непроливайка для молока. А до того я кормила их грудью.

Кормление Грейди — с самого рождения сложное и серьезное дело. Тесс нашла «специалистов по грудному вскармливанию» вскоре после выписки из больницы — боялась, что младенцу не хватает молока. Когда отказались от грудного вскармливания, у Грейди начались колики, и пришлось консультироваться у кучи разных врачей и диетологов. Обнаружили непереносимость лактозы, так что после отнятия от груди Грейди позволили пить только соевое молоко. Никакого сыра и масла. И хотя Грейди за свою недолгую жизнь и близко не оказывался к арахису, у Майкла обнаружился кузен с аллергией на арахис, так что в доме и запаха не было арахиса или арахисового масла. А сейчас пытались «исключить» аллергию на клейковину.

— А что останется? — спрашивала я у Тесс. — Что ему есть?

Тесс и Майкл принимали мои вопросы по поводу диеты Грейди в штыки; однажды Майкл даже сказал мне:

— Судя по вашим необдуманным замечаниям по поводу вопросов кормления, вы не воспринимаете их всерьез и можете… забыться и дать Грейди что-нибудь не то.

Я заверила его, что понимаю серьезность «вопросов кормления» и, безусловно, ни за что не дам Грейди ничего запретного, хотя у меня порой и возникали нечестивые фантазии — тайком подсунуть ему чашечку мороженого или ломтик пирога.

В ту пятницу Грейди закончил размазывать свой ужин из органического горохового пюре, макарон без клейковины и какого-то соевого гамбургера. Пока я протирала поднос высокого стула, Грейди радостно улыбался мне. Он называет меня «бабуля». У меня просто дух захватывает.

Еще и поэтому я благодарна девчонкам за «интервенцию». Тесс и Майкл ни за что не оставили бы Грейди со мной, когда я много пила. Слишком много; теперь мне ясно. После нескольких месяцев воздержания — месяц в Хэзелдене и два после него — я убедилась, что могу обходиться без алкоголя сколько захочу, так что никогда не пила перед тем, как ехать к Грейди. Полезно воздерживаться вечер или два в неделю. Иногда я даже не наливала бокал вина, вернувшись от малыша; так уставала, что просто падала в постель.

Словом, в тот вечер, после ужина, Грейди улыбался мне, а я задумалась — чем мы займемся теперь? Он тогда говорил только несколько слов, но было похоже, что ему хорошо в высоком стуле, и я спросила:

— Хочешь, бабуля тебе споет?

— М — м-м-м, — промычал Грейди, что означало «да».

И я спела «Доброе утро, звезды», как мы со Скоттом пели обычно девчонкам. Только первый куплет — больше не смогла вспомнить. Ведь я не пела уже долгие годы. Допев, я улыбнулась Грейди; он улыбнулся в ответ и захлопал в ладоши. А потом сказал «Еще» — одно из немногих слов, которые он знал, и я спела песню снова.

Сняв Грейди со стула, я поменяла ему подгузники и надела пижаму. Потом села на диван, чтобы покачать Грейди на коленке. Я спела несколько песен Джони Митчелл, и я спела «Благослови дитя» Билли Холидей, но песни Холидей у меня никогда не получались как надо; это Скотт исполнял Билли Холидей прекрасно.

Мы со Скоттом познакомились в хоровой группе Массачусетского универа и создали, еще с одной парой, собственную фолк-группу, которую назвали «Кучка» (не спрашивайте — нам казалось, это круто). Мы играли в кофейнях в Амхерсте, Холиоке и окрестностях. Наши дочки безжалостно издевались над нами по этому поводу и повторяли, как они ненавидят такую музыку, но пока они были маленькие, нам со Скоттом удавалось заставить их петь с нами в машине. Мы немного научили их петь на разные голоса. У Эмили особенно красивый голос; они со Скоттом пели вместе вообще что угодно. По-моему, у маленького Грейди тоже есть музыкальный слух. И врожденное чувство ритма. Он кивал головой в такт музыке, а стоило мне допеть песню, начинал кричать:

— Еще! Еще!

Боже, мне нравится этот ребенок. Тесс говорила, что это было вообще его первое слово.

«Еще».

И ничего удивительного. Мой внук. Он больше похож на меня, чем видят Тесс или Майкл. Подозреваю, что и мое первое слово было «еще» (хотя теперь не узнать). Дело в том, что, когда доходит до веселья, я не могу насытиться. Я всегда хочу еще, совсем как мой малыш Грейди.

И в пятницу, прослушав автоответчик, я огорчилась, что не увижу Грейди, но и вздохнула про себя с облегчением, что не придется ехать в Марблхед. Было холодно и дождливо. В такой вечер лучше подбросить дров в камин и посмотреть с собачками кино. Разумеется, сначала мы дошли до лодочного сарая. Скоро придется переносить вино в дом. Не за горами заморозки, и нужно найти какое-то новое место для хранения, до которого не доберутся дочки. В подвале есть укромный уголок — думаю, подойдет идеально.