Дом Хильди Гуд
Шрифт:
В то время я стала замечать, что Питер Ньюболд иначе стал вести себя со мной, когда мы сталкивались на работе. Не думаю, что мне показалось. Питер всегда был разумным и ответственным соседом и арендатором, но он стал особенно внимательным после того, как Ребекка впервые приехала в мой дом. Однажды утром в пятницу мы появились в офисе одновременно, Питер придержал для меня дверь, а потом, вместо того чтобы как обычно взбежать по лестнице, остановился, чтобы спросить, как у меня дела.
— Прекрасно, Питер. А у тебя как? — Честно говоря, я была с похмелья.
— Хорошо, Хильди, хорошо.
— Элиза и Сэм приедут на выходные?
— Думаю, они приедут завтра вечером. Элиза ведет семинар в субботу утром, а Сэм хочет потусить в Кембридже с друзьями…
— Ну и правильно, — ответила я. Я заподозрила, что накануне вечером Питер был с Ребеккой.
«Да кого ты пытаешься надуть?» — подумала я, разглядывая его растрепанные волосы и слегка помятое лицо. В то же время я чувствовала странное возбуждение от того, что знала: вчера он был с Ребеккой. Он был с моей Ребеккой. И никто этого не знал, только Питер, Ребекка и я.
Я знала, хотя никто мне не говорил. Я наконец нашла ключи и собиралась повернуться к двери, но сказала Питеру:
— Тебе, конечно, известно, что мы с Ребеккой часто видимся в последнее время.
Голова трещала. Наверное, я еще была немного пьяна после вчерашнего, поэтому и сказала.
— С Ребеккой… — произнес Питер.
— Да, как я понимаю, ты по доброте позволил ей сделать несколько картин на твоем пляже.
— А. Да. Ребекка Макаллистер. Да, — повторил Питер. — Да.
— Я так рада, что они к нам переехали. Хотя его я совсем не знаю. Брайан Макаллистер. Похоже, он тут не часто бывает.
— Разве? — спросил Питер. Я пыталась читать. Он держался спокойно, хотя должен был бы потеть вовсю. Наверное, в мозгоправной школе этому учат — держаться спокойно и не выдавать чувств.
— Ну, удачных выходных, — сказала я наконец, достав нужный ключ и открыв дверь.
— И вам, Хильди, — ответил Питер; я оставила его и вошла в офис.
Моя подруга Элли Дайер присматривала за Питером Ньюболдом с тех пор, как он научился ходить, почти до его восьмого дня рождения. У отца Питера, Дэвида Ньюболда была большая местная практика. Мать Питера, Колетт, вела бурную общественную жизнь. Казалось, ее и дома-то не бывает, особенно в летние месяцы. И она наняла в няньки Элли Дайер. Колетт Ньюболд каждый день играла в теннис, и еще в бридж и гольф, а в Вестфилдском охотничьем клубе у нее была лошадь. Колетт состояла в многочисленных городских комитетах, активно участвовала в Анавамском пляжном клубе и Вендоверском яхт-клубе. Именно она завела благотворительные обеды на августовском Вестфилдском конном фестивале.
Когда Питер был маленький, Элли сидела с ним в доме Ньюболдов на Ветреной улице. Каждое утро, стоило Колетт упорхнуть — в теннисном костюме или верховых бриджах, — Мейми, Линдси и я прикатывали на велосипедах и жарились на пляже перед домом Ньюболдов, попутно опустошая их холодильник. Колетт не возражала. Похоже, ей было все равно, кто сидит с Питером — лишь бы не она сама.
Когда Элли доросла до водительских прав, мы повсюду с Питером ездили. Ему было пять или шесть, когда мы начали брать его с собой на пляж Норт-бич — там мы встречались с мальчиками, заигрывали, лакали коку, курили сигареты и бегали в волнах прибоя в бикини. Элли получала доллар в час, пока Питер был с нами, так что мы повсюду таскали его с собой. Питер впитал весь наш жаргон, что нас очень забавляло. Мы научили его призывно свистеть на симпатичных девиц, незнакомых нам, а когда девицы оборачивались, мы корчились от смеха, а малыш Питер хохотал громче всех. Мы научили его показывать пальцами «мир» в окошко машины Элли. Мы научили его выставлять средний палец и вчетвером визжали от хохота, глядя на вытянутые лица маленьких старых леди, увидевших его жест. Мейми все еще хранит фото, где Питер в темных очках и со свисающей с губы сигаретой — ему едва исполнилось семь. А еще как-то раз мы сфотографировали его на мотоцикле дружка Мейми. Мы повязали Питеру бандану на голову, и он стал похож на Питера Фонду в «Беспечном ездоке». Питер любил болтаться с нами, а мы даже забывали про его нежный возраст и пол, когда оставались только Питер и мы, девчонки. Девчонки, раскинувшись на песке в бикини, болтали о мальчиках, о том, кто с кем, а Питер сидел себе да слушал. Мы жаловались на месячные, на родителей и школу, а Питер копался рядом в песке, все впитывая. Часто днем мы обсуждали планы на вечер, и Питер иногда
просился с нами, чем вызывал веселый смех. Но бывало, что Колетт требовалась ночная няня, тогда мы брали его на вечеринки на пляже, в кино или к кому-то домой. Мы ощущали, что ему одиноко дома с родителями. Друзей-одногодков у него почти не было — когда мы спрашивали, он отвечал, что его сверстники незрелые. Чему удивляться? Большую часть своих ранних лет он провел в компании кучки подростков. Иногда, когда он считал, что наверняка будет участвовать в нашей затее, приходилось напоминать ему, что он все-таки не наш друг.— Ты сможешь пойти, пока Элли платят, — говорила обычно Мейми, а Элли награждала ее недовольным взглядом. У Питера было своего рода влечение к Элли. Мы знали это, а замечания Мейми могли ранить его чувства.
— Это же правда, — ворчала Мейми. — Ему же восемь, черт побери. А мы его друзья на жалованье.
— Мейми, — строго говорила Элли, чуть приобняв Питера.
Но правда есть правда. Питер и сам понимал.
Вот очень милая история про Питера Ньюболда: однажды на день рождения он получил десятку от бабушки с дедушкой. Мама спросила его, на что он потратит деньги. Он ответил, что хочет на них провести десять часов с Элли. Миссис Ньюболд пересказала историю Элли, когда Питер не слышал, они обе посмеялись и согласились, что это мило, однако позже Элли призналась мне, что ей было неуютно. Вскоре после этого случая семья Элли переехала в Нью-Гемпшир, а остальные девчонки получили работу в Вендоверском яхт-клубе, так что мы редко видели Питера. И все же, наверное, именно те годы, когда он слушал нас, девочек, наши безумные разговоры, подготовили его к профессии психотерапевта.
Когда Питер открыл частную практику в Вендовере, он сначала работал в кабинете над своим гаражом, а потом, лет десять назад, начал снимать офис надо мной. Однажды вечером, в феврале, несколько лет назад, нас замело, и мы ждали парней Фрэнки на снегоочистителе. Мы сидели в моей приемной, открыв бутылку шампанского, присланную мне клиентом. Питер рассказывал о работе в больнице Маклина. Он уехал туда годы назад, чтобы окончить резидентуру, а потом остался штатным психиатром. В начале карьеры он очень увлекся шизофренией — собственно, это была его специализация. Питер опубликовал множество работ по этой теме — клинические отчеты, предназначенные, следовательно, для таких же специалистов. При этом у него постоянно была частная практика в Кембридже и у нас, с «ипохондриками», как он часто говорил.
Его работа с серьезными больными побудила его написать книгу о «фиксации». Называлась она «О человеческих узах». Книга предназначалась для широкой публики, наверное, в стиле науч-попа. Он подарил мне копию с автографом, но признаюсь, я не читала ее до всей ситуации с Ребеккой, а тогда уже изучила от корки до корки, отчаянно пытаясь узнать все, что только можно, о Питере Ньюболде. Обычно я читаю только романы. Однако в тот вечер, в ожидании снегоочистителя, я спросила Питера о книге — она только несколько месяцев как вышла. Он немного рассказал о связи родителя и ребенка. О том, как она важна. Это в общем-то всем известно. Питер рассказал о детских травмах. А в середине разговора вдруг спросил: «Вот например, когда ваша мать совершила самоубийство, вам было… десять? Одиннадцать?»
Он меня ошарашил. Я не удивилась, что Питер знает о моей матери. Большинство горожан знает, так что он должен был слышать. Тем не менее никто, даже спустя столько лет, так напрямую не поднимал тему ее смерти. Люди обычно говорили о «трагической» или «безвременной» кончине, но никогда, никогда — о самоубийстве. Даже отец. Даже Скотту я рассказала только после нескольких лет брака, одним вечером после выпивки, как умерла моя мать. И тут же пожалела об этом — Скотт, большой любитель историй, начал выпытывать все подробности. Он удивился, что я не обращалась в то время к консультантам или психотерапевтам.
Разумеется, когда мы со Скоттом разошлись, мы водили девочек к психотерапевтам, чтобы помочь «справиться с горем». Так посоветовал их школьный психолог. Тогда Тесс было четырнадцать, а Эмили двенадцать. И с тех пор они то и дело обращаются к психотерапевтам. Я по-прежнему оплачиваю их счета за лечение, хотя мне все сложнее это делать. Я говорила девочкам, что считаю это капризами. Сама в жизни не обращалась к психотерапевтам и как-то справляюсь. По-моему, если терапия и дала что-то девчонкам, особенно Тесс, — то лишь задумчивость и замкнутость. Тесс как раз проходила стадию, когда ей позарез требовалось выяснить все подробности о моей матери.