Дом, которого нет

она терзалась муками раскаянья,

но страсть имеет характерный обжиг:

расплавив тело, разум ослепляет всем.

А благоверный до последнего ей верил.

Она же отдалась Грибу, как зверю.

Гриб носил шляпу. Был он мексиканец.

Курил сигары и носил часы.

Не нравился он старшему, и Ян с ним

тут, – редкий случай, – был согласен. Сыт

по горло за период жизни дома

сотрудниками городской саркомы.

Теперь же, откопав дневник отца

(да, откопав в прямом, как палка, смысле,

в саду; то место знал отец лишь и он сам;

при передаче тайны не взяв в ум «Вдруг что случится»),

в своих мансардовых покоях с ним сидел.

И думал, делать что – из положенья дел.

Гриба убрать – не хитрость (в завещании

отец отдал свой бизнес не жене,

а сыну). Только был ли тот один?

Коль да, отлично, ну а всё же… если вне

любовной этой шалости стояли

за смертью люди, что всерьёз влияли?

Визит их помнил Ян в подробностях. Угроз

ему, наследнику, конечно, не бросали:

подтекст по запаху напоминал навоз.

Не суйся, дескать, ни во что. Мы, мальчик, сами

управимся, командовать парадом.

Всё схвачено. Окликнем, если надо.

В ответ на это, кроме диктофона,

сказал им Ян: я сам к вам обращусь.

Высокий, под два метра. Дуб без кроны.

Холодный взор вниз – перекрытый шлюз.

Предельно вежлив. Ни полслова невзначай.

– К похоронам его пристало несть печаль,

а не дела. Прощанье будет послезавтра.

Покойник был присутствующим дорог.

Сначала в путь отцу "прости" сказать я

хочу. Потом в курс дела быть введён. Срок

довольно долгий я провёл вдали от города.

Об обстановке здесь намерен разговор иметь.

Солидные ребята, каждый в области

своей имея сан и вес внушительный,

к носителю фамильи важной новому

приглядывались. Было удивительно:

пять лет назад уехал, горд и зелен,

вернулся – ученик Макиавелли.

Окончили беседу, соболезнуя,

"друзья" преставившегося сей день Пилота.

Заверили, что в городе приветствуют

прямого продолжателя работы

и важности окончившего срок.

Династия: «Бог умер. Славься, бог!»

Улыбке ни одной не доверяя,

Ян знал: если убийца – просто Гриб,

то цель – расположить к себе Царя. Но,

если то – Царь, то он, считай, погиб.

Сказала бабка надвое (разрезала

шкатулку мыслей, наблюдая в срезе их).

Если виновен главный, рыбам скормят

юнца с мозгами и со дерзновением.

Угроза, будто паж, шла за короной.

Но то могло быть просто подозрением.

Ян, уезжая, дерзок был сверх меры,

и в "меру" не имел в ту пору веры.

Теперь предпочитал не месть выдумывать,

а уравнение решать попеременно,

чтобы, анализ полный сделав всех мужей,

понять, кого травить, а с кем делить стол.

«Потом скорбеть, сначала разобраться», –

так рассуждая, радовал бы отца.

С Грибом глазами встретясь, сразу понял,

что мексиканец жуть его боится.

А Царь на то и Царь, что не уронит

и жеста лишнего, в упор стреляя в лица.

Отец был близок с ним… по духу что ли.

Самоконтролем, стойкостью: не боле.

В гробу лежал средь зала человек,

которому был Ян собой обязан.

Как атеист, не верил в горний век.

Без примирения утратил эту связь он

(заочно-то и принят, и прощён).

Отец был древесиной окаймлён.

Закрыты двери, окна занавешены.

– Прости, что поздно, – молвил блудный сын. –

Не знаю я и сам, какого лешего

потребовалось мне, чтоб сам, один,

всё понял… Что давал ты мне готовым.

Да, поздно слишком для вращенья словом.

Узнаю, кто копался в твоей тачке,

и в тачке его заживо сожгу.

А мать, – ты это знал, – совсем не плачет.

Её хотел причислить я к врагу,

но мать… есть мать. Вина на ней, не спорю я.

Но… трону, если, знав, убой позволила.

И отошёл, чтоб без толку не драть

в далёкий ящик спрятанное сердце.

Есть время жить и время умирать.

Пока сам здесь, со здешними и действуй.

Эгоистична скорбь потери. С гроба лак снимать –

в себе оставшуюся пустоту оплакивать.

О Лоре он почти тогда не думал.

Было о чём подумать в потолок.

«Красотка не по возрасту безумна.

Если заняться, может выйти толк».

Отец писал о клубной проституции.

Всекли девчонки, что за вкусы у кого.

– Для шантажа простор мог быть немаленький, –

тот со страниц, строку загнув, шутил. –

Я запретить хотел танцовщицам сбыт своих тел,

но смысл сражаться против древних сил?

На шоу куб стеклянный парят пляской.

Потом отходят за оплату, как Аляска.

– Ты занят? – постучались. Голос матери.

Дневник был убран в ящик. Ян открыл.

Вошла. Черноволосая, под стать ему,

и острая. – Где ты всё утро был? –

спросила, сев. – А ты была где ночью?

– Мой милый… – Ты звала отца так, точно.

– Не слишком вежлив ты. Тебе я всё же мать.

– А он был мне отец. Дилемма, правда?

– Ты ни черта не… Собиралась рассказать,

но ты не слушаешь… – Весь слухом стал. Оправдан

любой проступок может быть, коль глазом

того взглянуть, кто совершил… заразу. –

Вздохнула тяжко. Сын напротив сел.