Дом мертвых запахов

Летич и Дошен продолжат приходить на «сеансы» к Геде и после отъезда англичан в Венгрию. У Владо даже было на несколько визитов больше. Он переводил им вместо Милана, пока тот занимался подготовкой документов для конкурса на место ассистента в каком-то канадском университете Ватерлоо, о котором никто из них до этого не слышал. Тесса даже сказала, сквозь смех, что Милану лучше проверить через посольство, существует ли это место на самом деле, потому что все выглядит так, словно он поддразнивает Владо. Этот же только усмехался и ворчал: наш Миланко поспешно выполняет маневры, готовит войска, ведь на следующий год он отправляется на Ватерлоо. Дошен же считал, что в таком университете у него будет меньше преподавательских обязанностей, и он быстрее напишет докторскую («Переводы произведений Шекспира на сербский язык в период романтизма»), для которой он уже собрал довольно много материала. Поэтому, несмотря на все уколы Летучего и укоризненные взгляды Веры, он бросил все силы на комплектацию своего научного досье. Все-таки, это значит, что… Не значит, перебивал он Веру каждый раз, когда она пыталась начать серьезный разговор на эту тему. Во-первых, я еду не навсегда, а всего лишь на год… Ну да, это только для тебя «всего лишь», об этом я и говорю. Во-вторых, насколько мне известно, женщин тоже пускают в самолет, даже молодых журналисток, которые красятся в блондинок, старался он быть остроумным на манер Летича. В платиновую блондинку, исправляла она его, вот, ты меня уже забыл.

Она тоже была вместе с Миланом в доме Волни, когда произошел странный инцидент между Гедой и каким-то случайным визитером из Белграда, по фамилии Марич. Тот собирал табакерки и кисеты для нюхательного табака, да и вообще всякие старинные предметы, вот кто-то и порекомендовал ему осмотреть коллекцию Геды и расспросить о возможном обмене, или хотя бы просто познакомиться. Симпатичный и довольно говорливый человек. Он тут же разговорился со всеми. Сыпал историями из своих коллекционерских путешествий. Рассказывал о своих удачных обменах, мелких мошенничествах и барышах. К примеру, от него ничто не могло ускользнуть, если он на что нацелится, или вынюхает ценный предмет, даже будь тот под землей спрятан, такой он по природе, да и напрактиковался. Он показал им несколько своих вещиц. Одну серебряную коробочку для табака, украшенную перламутровыми листьями, которой пользовался сам, очень дорогую и старинную, и еще две, только что приобретенные, где-то здесь, в одном месте, через каких-то людей, со словами: настоящий коллекционер никогда не открывает своих сообщников, — не так ли, коллега, — спросил Геду. Они тоже были серебряные, с чудесными золотыми украшениями на крышках в виде раскрывшихся цветков и бутонов роз, обе с золотыми монограммами. Очевидно, украдены из наследия старого Хоргошского графства, сказал Геда, посмотрев на изящно выполненные буквы инициалов.

Марича заинтересовал графский дом, он записывал имена, которые диктовал ему Геда, а потом вдруг начал по-свойски удивляться, почему господин Геда, — так он его все время величал, — не собирает что-нибудь действительно ценное. Поскольку все посмотрели на него с некоторым удивлением, он постарался развить свою мысль. Какой-нибудь фарфор, или серебро, или, скажем, мебель. Этого добра по Воеводине навалом, вот, вижу, есть и у вас. Я имею в виду, не собирать коллекцию, ведь вещи можно обменивать, кое-что продавать и покупать нужное вам. Вот, — он привел собственный пример, больше всего любит табакерки и собрал их уже достаточно, настоящий коллекционер никогда не называет точную цифру, не так ли, коллега, но он приобретает и другие вещи, в сущности, все что попадется. Схватит, а потом смотрит, куда что пристроить, говорит хулиганским тоном. Поэтому и Геде от всего сердца рекомендует собирать и что-нибудь более практичное, что-то, что может принести деньги, а уж остальное — для души. Для этого всегда найдется место.

Явно рассердившись, что судьба ставит его в один ряд с подобными людьми, Геда в ответ вскочил и произнес довольно едкую речь о ничтожности конкретной материи, или, как сказал бы Летич, один из своих трактатов против всего твердого, из которого бедняга и простак Марич понял мало или вовсе ничего.

Разрешите, прошу вас, обратился к нему Геда, на что тот слегка усмехнулся. Представьте, что мы здесь и сейчас вместо этих флакончиков рассматриваем какое-нибудь старое здание, крепостные стены, развалины какой-нибудь церкви или, например, кость мамонта, осколки глиняной чаши из древних времен, рисунок на античной вазе, серебряный кувшин или два метра какой-нибудь ткани времен Неманичей, и что! Разве все это нам не говорило бы лишь о времени, которое всегда прошедшее и которое безвозвратно умчалось, и нам сразу, с первого же взгляда ясно, что ничего из того, на что мы смотрим, не означает более того, чем оно когда-то было. Разве все, что я перечислил, не является всего лишь напоминанием о смерти? Влечет ли вас что-нибудь из этого в далекие туманные пространства, затемняет ли на мгновение сознание, окутывает соблазнительным теплом? Не знаю, как вас, но меня нет. Нисколько. Это слишком поздно остановленное разложение и эта обугленная материя оставляют меня совершенно равнодушным. У меня нет ни малейшего желания разглядывать полуразрушенные башни, надкусанные кости животных, обломки глиняных горшков, столовые приборы с чужими монограммами или потертые кресла на шатающихся ножках. Прошу вас! Позвольте! Все это холодное и мертвое, несмотря на то, что его все еще можно видеть, а кое-что может еще и послужить. Аромат, напротив, жив, потому что он может сохраняться только в живом состоянии. Он или исчезает, или живет, руин аромата не существует. Руины — это то, что потеряло запах. Только он, эта частица воздуха, только он может напитать нас неопровержимым доказательством существования. Он убеждает нас в постоянстве дыма, этого самого неустойчивого из всех явлений природы. Вот, скажите теперь сами, разве это не мистика? Дым — это не что иное, как синоним преходящего, скажете вы. Дым — непостоянство в чистом виде, это вам любой подтвердит. Есть ли на свете что-нибудь более эфемерное, спросите вы. Дунет ветерок и развеет в небытие. Полет бабочки может стереть всякий его след, как говорит мой отец. Но, опять же, смотрите, это так и не так. Существуют сотни закупоренных доказательств, в этих флаконах, ароматные остатки давних времен, которые опровергают это наше представление. Миллионы поколений бабочек сейчас — всего лишь пошлый и пустой воздух, но есть, и здесь мы это видим, некий ароматический эллипс, который существует и дышит почти три с половиной века. Разве это не триумф дыма, господа. Если мы сейчас возьмем…

Тут Геда резко оборвал фразу, посмотрел немного растерянно на своего гостя Марича, а затем умолк. Сел, повернулся к полке и больше не вымолвил ни слова.

Наступила странная тишина. На лице Марича было слегка безумное выражение и полуулыбка человека, который забрел туда, где больше не может ориентироваться. Потом он неловко и почти испуганно собрал свои табакерки и попрощался. Опаздывал на поезд. До ворот его проводил всегда и при всем присутствующий агроном Боровия. Геда вскоре извинился, сказал, что нехорошо себя чувствует, и все разошлись.

Прекрасно говорил, сказала Вера по дороге, хотя, как этнолог, с некоторыми вещами я бы не согласилась. Он и сам в какой-то момент понял, что пустился в ненужную дискуссию с человеком, который не в состоянии уследить за его мыслью, поэтому и остановился так резко. Ему просто стало неловко. Было видно, как он смутился. Милану она предложила, чтобы он об этом Геде больше не напоминал. Как будто ничего не случилось.

Геда, однако, сам подробно объяснил этот немного необычный случай. Много раз он защищался от таких нападок. С самого первого дня он был вынужден объяснять смысл того, чем занимается, агрессивно настроенных оппонентов в важности призвания. Все свои аргументы он собрал в одном объемном труде под названием «Аромат как Оттиск Времени», который подготовил, по приглашению, для одного из очередных конгрессов Всемирной ассоциации коллекционеров (WAC), который проводится раз в три года в разных городах, а в том, 1974-м, проходил в Брюсселе. По программе он должен был выступить с докладом на утренней, официальной части заседания, перед избранной аудиторией, что для него было чрезвычайно важно. Однако был вынужден прервать свой доклад, точно так же, как и в тот вечер, на полуслове. К этому его вынудило одно странное обстоятельство.

Председательствовала на заседании его коллега, Нежика Ромоний из Будапешта, владевшая хорошо известной коллекцией вееров, в которой, помимо других раритетов, имелся веер из страусовых перьев и слоновой кости, усыпанный драгоценными камнями, принадлежавший лично императрице Марии Терезии. Элегантная госпожа Ромоний благоухала в тот день какими-то тяжелыми, агрессивными и для Геды крайне неприятными химическими духами, о которых он впоследствии узнал, что они называются «Чилаг» [26] , и от этого невыносимого запаха у него щипало в глазах и в горле, щекотало в носу, от него появлялся кашель и срывался голос. Кокетливая мадам Ромоний элегантно обмахивалась огромным веером, видимо, одним из своих раритетов, и таким образом постоянно посылала водопады своего несносного «Чилага» прямо в лицо несчастного докладчика, так что в один прекрасный момент тот был вынужден прервать свое выступление. Он извинился, быстренько собрал свои бумаги и выбежал из зала. Госпожа председатель после этого упорно его искала, чтобы расспросить, что случилось, а он в панике убегал от нее, как от роя разъяренных пчел.

26

Csillag — звезда. (венг.).

Недавно он услышал, что один из посетителей небольшого музея мадам Ромоний обнаружил и обнародовал, что гордость и украшение ее коллекции, пресловутый веер Марии Терезии, на самом деле произведение выдающегося театрального реквизитора, который создал этот изумительный предмет для великой актрисы Гизи Байор, правда, по образу и подобию оригинала, с портретов императрицы. Прославленная звезда венгерской сцены обмахивалась им в образах незабвенных Гедды Габлер и Марии Стюарт. Ее имя на внутренней стороне одного очина пера свидетельствует об этом лучше всего. Камни, само собой, были стекляшками, но влюбленный реквизитор так их прекрасно подобрал и скомпоновал, что они действительно выглядели по-царски. Это известие Геда воспринял почти как своего рода отмщение.

Эссе об ароматах он все равно опубликовал в полном объеме в одном интересном журнале с необычным названием «Звездочанства» [27] , который одно время выходил в Суботице. Он совсем забыл о том случае, но на той неделе вечером все это в определенной степени повторилось.

Когда болтливый Марич этак нечаянно и суетливо бросил ему вызов, Геда встал и начал говорить, точно как тогда в Брюсселе, слово в слово. И пока он убеждал сконфуженного спекулянта Марича, что запах — истинный оттиск времени, прямо как два года назад, когда он хотел это доказать своим коллегам, у него вдруг потемнело в глазах. Он почувствовал, как от Марича к нему струится тот самый запах «Чилага», а в особенности с момента, когда тот из-за жары снял пиджак и начал обмахиваться газетой, чтобы немного охладиться. «Чилаг» начал распространяться по комнате, к вящему Гединому ужасу. Кто знает, может, те табакерки стояли в чьем-то шкафу или в комоде с одеждой, обрызганной этими духами, которые теперь, на полуденной жаре принялись испаряться из карманов и металла. Во всяком случае, фатальный и роковой «Чилаг» прервал Геду на полуслове, практически на том же самом месте, как и двумя годами ранее в зале брюссельского конгресса. Разница была в том, что теперь он остановился не из-за его интенсивности, потому что Марич пах вовсе не так агрессивно, как когда-то мадам Ромоний, но его неожиданно остановила какая-то странная мысль, что это совпадение не может быть случайным. Он воспринял все это почти как некое предупреждение или что-то вроде того. Поэтому он внезапно замолчал. Это, и правда, был знак, сказал он, посмотрим, чего.

27

Игра слов: от zvezda и svedocanstvo (серб.) — «звезда» и «свидетельство».

Милану это напомнило способ мышления Тессы. У нее было обыкновение все приводить в связь со всем и во всем видеть некие повторения. Мне кажется, ты преувеличиваешь, успокаивал он Геду. Это всего лишь нервы. Конечно, Марич был надоедлив, хотя, может, и несчастен, и вовсе не имел в виду ничего плохого. Вера, тем не менее, была на стороне Геды. Она тоже считала, что между этими двумя событиями существует определенная связь, потому что и сама неоднократно убеждалась, что многие явления вокруг нас всего лишь цитаты чего-то, что уже происходило. Не много вещей в нашей жизни, которые сами для себя начало, привела она в конце изречение своего любимого мудреца. Ты ж моя широкая поляна общих мест, потрепал ее Милан по волосам. В такие моменты он с улыбкой думал о Ватерлоо.

Геда не любил подобные выпады, наоборот, он в основном старался быть хорошим и предупредительным коллегой, насколько это возможно в деле, подразумевающем серьезные сопернические страсти.

Он уступал ценные предметы из стекла и фарфора, не принадлежавшие к его коллекции, информировал отдельных коллекционеров о вещах, на которые он наталкивался в европейских антикварных лавках, бросался на помощь для проведения оценки, когда только мог, организовывал лекции крупных мировых специалистов и связывал между собой людей этой профессии. Он откликался на разные приглашения музеев или институтов, чтобы помочь в определении ароматической субстанции и ее происхождения. Также он публиковал тексты об анализе ароматов при помощи органа обоняния, с пошаговым описанием процесса. Он совершенно не был эгоистичен в своих знаниях.