Дом мертвых запахов

Томаса интересовал не сам перевод, а пространное предисловие-комментарий, вышедший из-под пера переводчика, на который обратил внимание молодой ученый, утверждая, что речь идет о ярчайшем примере полемического жанра, в котором переводчик подробно анализирует и яростно защищает принципы Досифея, и в пух и прах разносит его оппонентов искусным опровержением их мнений. Милану не потребовалось много времени, чтобы понять, что этот вечер станет пустой тратой времени, несмотря на упорные попытки Томаса этого избежать.

Ни англичанин не мог понять острые моменты дискуссии, скрытые в потоке мелких местных аллюзий, да и вообще невозможно было вычленить какой-либо смысл из путаных поповских причитаний, ни, по правде говоря, молодой ученый не знал достаточно хорошо румынский, чтобы как следует им все это растолковать.

Для Милана это «убийственное» глаголание восемнадцатого века, после послеполуденных впечатлений у Геды, звучало непонятно и далеко, как эскимосское пение. Он не скрывал своего неудовольствия. Поторапливал Томаса, причем даже не вполне вежливо, а коллеге точно так же напоминал, чтобы не засыпал их таким количеством имен и дат, ведь англичанин приехал сюда не из Скотланд-Ярда. Несчастный историк совсем сконфузился. По его мнению, материал был огромной важности. Он частил, как заведенный, какими-то сведениями о пресловутом Цикиндялу, раскрасневшись от возбуждения, подчеркивая каждый раз, что то, о чем он сейчас скажет, очень интересно. Милан никогда не слышал ничего более скучного. И где только нашел того попа, перебивал он его. Вот ведь куда заводят благие намерения. Визит, к счастью, закончился довольно рано. К тому времени, когда Тесса и Владо вернулись из театра, полные впечатлений об ароматах, они уже поужинали.

Если бы Томас только знал, с каким нетерпением ждал его профессор Волни, он создал бы себе великое наследие (любимое выражение профессора), если бы зашел к нему тем вечером, и, вместо бесплодных дискуссий о замшелом Цикиндялу, сыграл с ним концерт Баха для двух скрипок, как он предвкушал, но, увы, напрасно. Все было готово. Оделся он еще до полудня. Подготовил инструменты, ноты, два пульта, даже платки, на случай, если тот забудет. Для угощения: сэндвичи, вино и рулет с маком, венец кулинарного мастерства Йоханы. Из своих «тайных закромов» он достал бутылку старого венгерского мерло, подарок Геды на какой-то день рождения. Для Томаса он приготовил лучшую, работы Паржика, скрипку, так и положено, гостю всегда дают самое лучшее. Сам всю вторую половину дня немного разыгрывался, так, вполсилы, перебирал ноты, просто чтобы вспомнить. Я немного разогрею руки, оправдывался он перед женой, а она его подбадривала. Ей было приятно, что он решил блеснуть перед отличным скрипачом, настоящим соперником. Профессор очень радовался предстоящему музицированию. Он обожал эту пьесу Баха. Они часто исполняли ее вместе с Карлом, причем в этой же самой комнате. Иногда он брал альт, когда они проверяли новые скрипки. В городе и на школьных концертах они несколько раз играли с коллегой Мильковичем, который был неплох. Во времена регулярных выступлений, в те далекие дни, однажды у него состоялось большое турне. Он объехал шесть городов, с разными приглашенными музыкантами. В Сомборе, Осиеке и Граце приглашенным солистом был известный скрипач, маэстро Йожеф Пехан. Программу составили таким образом, что в начале солировал Волни, а в конце к нему присоединялся гость, и они вдвоем, как скрипичный дуэт, исполняли Баха, концерт для двух скрипок, в прекрасной аранжировке Кубелика. Успех был оглушительным. Им присылали бутылки вина, визитки с приглашениями на новые гастроли, букеты цветов. Осень 1938 года. Давно минувшее время. Йожеф Пехан, милый, молчаливый Йожика, ангельская рука, скрипач, со звучанием Орфея. Покончил жизнь самоубийством 23 февраля 1943 года в номере печской гостиницы «Палладинуш», где он той зимой играл с пианистом Мирославом Купкой, за кров и нищенскую еду. В его крепко сжатой левой руке нашли клочок бумаги с надписью «Fur Elise» [22] . Так эта тихая, трепетная душа наконец-то воссоединилась в вечном покое со страстью всей своей жизни, клавесинисткой Элизабет Нан, женой директора Братиславской Оперы, раз уж не смог избавиться от супружеской упряжки, а еще меньше от зловещего лагеря Треблинка, по окраинам которого был развеян и ее пепел. А Волни тогда в Альтенберге грузил неподъемные ящики с немецким оружием и тайком слушал (и обожал) Броневскую. Когда по возвращении домой, вместе с остальной почтой, аккуратно сохраненной для него преданной Аницей Райкич, он застал и телеграмму от Купки из Печа: «Вчера вечером убил себя наш Йожка тчк Похороны здесь, скорее всего послезавтра тчк Мирослав», то сразу же начал собираться в дорогу. Насилу смогли его убедить, что похороны дорогого друга, на которые он так спешил, состоялись два с половиной года назад. Он сильно тосковал по Йожке. И сейчас он по нему горюет.

22

«К Элизе» (нем.).

Тот самый концерт для двух скрипок Баха, к которому он в тот день так по-мальчишески готовился, глубоко отпечатался в его сердце еще и потому, что именно с этим дипломным произведением он более полувека назад с отличием окончил консерваторию. Конечно, с небольшим опозданием из-за Первой мировой войны, но опять-таки вовремя, чтобы получить диплом и отметить его в стране и столице Масарика. Отец с матерью, втайне от него, приехали неделей ранее и инкогнито присутствовали на концерте, он это им запретил. Он играл в актовом зале Консерватории с одной молодой дамой, по имени Ярмила Голикова, чью игру он и сейчас, под старость, иногда слушает во сне. Слышал он ее и в ту ночь. Может, потому что лег пораньше, без ужина, погруженный в грусть.

Самый старый аромат в коллекции Волни датировался концом семнадцатого века, что Гедеон выяснил после долгого и терпеливого исследования. Он относился к так называемым насыщенным восточным вариантам и наряду с еще несколькими имевшимися у него похожими составами, это был оригинал из мастерской Бен-Газзара. В свое время самая известная древняя александрийская мануфактура по изготовлению лекарств, косметических средств и парфюмерии, основанная еще во времена мамлюков сохранялась как семейное дело вплоть до середины девятнадцатого века. Геде понадобилось довольно много времени, чтобы собрать основные сведения о своих экспонатах. Нелегко разгадать возраст какого-нибудь аромата. Для этого, помимо таланта к распознаванию состава, чего Геда не был лишен, требуется много упорного труда для установления происхождения, то есть места и способа изготовления, а также автора композиции. Для этой, исключительно сложной работы, Гедеон на протяжении многих лет воспитывал, по его словам, свой орган обоняния и накапливал разнообразные знания, в особенности по истории, ботанике и другим естественным наукам. Все-таки, больше всего, по его словам, он добился путем непосредственных исследований, так как опыт в этом деле незаменим. Рыскал по складам сырья крупных парфюмерных предприятий, изучал ароматы всяких экзотических растений, которые до этого встречал только в разных атласах и книгах, обонял их смолы, жиры, базы, масла и соки растений. Прилежно составлял перечни и по собственной системе отмечал редкие нюансы и различия. Он читал и изучал старые аптекарские рецепты, каталоги, заметки и инструкции. Все это аккуратно записывал, создавая собственную документацию, которой могли позавидовать многие институты. Для европейских комбинаций, которых у него было больше всего, все это проделать гораздо легче. Помимо обширной литературы, которая была более или менее доступна, ему помогали и многие эксперты, мастера, химики, смотрители местных заводских музеев и архивов, институтские исследователи. Больше всего помогал покровитель, советник и пример для подражания, доктор Густав Хайнеман из Кёльна, который, как многолетний мастер-составитель фабрики подписался под сотнями исключительных, уникальных композиций, некоторые из которых Геда включил в свою коллекцию, хотя они и относились к молодым ароматам. Хайнеман также был автором нескольких полезных книг и справочников в этой области. Дар и склонность к этой работе он унаследовал от своего отца, химика Отто Хайнемана, также бывшего когда-то одним из столпов кёльнской фирмы, специалиста по парфюмированным водам, основателя фабричного музея, который со временем, благодаря усилиям его сына, перерос в городской, затем в Вестфальский, то есть, в один из наиболее богатых музеев ароматов в мире.

Геда нашел Густава Хайнемана благодаря рекомендации аптекаря Петровича из города Стара Пазова, одного из многочисленных отцовских «кузенов», который в молодости был однокашником кёльнского ученого по Гамбургскому университету. Нелюдимый кёльнский мастер на удивление с большой радостью вспомнил товарища своих студенческих дней и взял под крыло его молодого родственника, хотя это и не входило в его обыкновение.

С его помощью и благодаря тщательным исследованиям, Геда установил, что собрал почти все важнейшие авторские ароматические комбинации старых мастеров, причем не только известных европейских мануфактур, но и различных небольших аптек, среди которых оказались работы таких специалистов, как Дорфер, Ферре и Баум. Он также нашел кое-какие ценные остатки из тайных алхимических лабораторий, прекрасные и стойкие благовония которых продавались под чужими названиями. Например, несколько ранних вещей из итальянской мастерской Дорини [23] . Изделия руки самого мастера, Франко Дорини. Ему даже удалось добыть несколько образцов из его мастерской более позднего периода, когда тот, из-за полицейских гонений, вынужден был переселиться во Францию и тайно работать в какой-то заброшенной деревне в Провансе. Композиции Дорини в качестве базы имели, в основном, лаванду, лавр, мускатный орех и цветок лимона, примерно с двадцатью-тридцатью добавками, а в качестве раствора он использовал в большинстве случаев сандаловое, кокосовое и миндальное масло, смолу кипариса и ланолиновые мази. Позднее, во Франции, он добавил в базы еще и ландыш, гибискус, мускус оленя, кориандровое и льняное масло. Еще у Геды были различные формы бальзамических баз, их он в достаточном количестве находил в Чехии и Верхней Австрии, хотя рецепты были, скорее всего, турецкие. Было у него и некоторое количество кельнских растворов в маслах цитрусовых, самого раннего периода, с порошком корицы, сассафраса и разных сортов магнолии. Были у него вещи начального периода существования фабрики «Герлен», а именно произведения достославного мастера Берни, еще 1825 года. Тогда он, в основном, работал по египетским образцам, затем в его композициях первый раз появляется мускус виверры и индийский нард. Собрал Геда и достаточно смолистых составов, а из Каира привез даже несколько запечатанных сосудов с образцами. Держал несколько лучших спиртовых комбинаций новейшего времени, из одной частной мастерской в Варне, созданных известным Иваном Молховым. Это настоящий одорарий минувших времен, сказал воодушевленный доктор Хайнеман, впервые увидев коллекцию Геды, а случилось это, когда он приехал с одним очень важным подарком для своего младшего коллеги и подопечного. Об этом еще пойдет речь.

23

Сейчас известный французский парфюмерный дом «Дорин».

Гедеон Волни бросился в авантюру коллекционирования в неполные девятнадцать лет. Он пустился в нее с сокровенной мыслью, движимый инстинктом, желая удивить мир открытием, если не аромата библейских времен, хотя, возможно, даже он в какой-либо форме должен был сохраниться вплоть до наших дней, то, по меньшей мере, какой-нибудь из древних восточных смесей начала тысячелетия или ранее, о которых он много слышал и читал. Он был уверен, что их еще можно где-нибудь отыскать в Измире, Каире или Дамаске, даже в Стамбуле, единственное, все это надо как следует исследовать. Однако не суждено ему было стать этим счастливчиком. Впрочем, как и никому до сих пор. Более того, из путешествий в те города он не привез ничего стоящего, и даже немногое оставил из того, что ему оттуда привозили многочисленные перекупщики, да и то, что оставил, было весьма посредственным. К большому удивлению, ароматы, которые он не смог отыскать там, на их родине, удалось обнаружить здесь, в Европе. В ее недрах сотня чертей держит наковальню, и днем и ночью они куют то, что и во сне не приснится, говорит Хайнеман. Здесь ищи все, чего, как ты думаешь, нет нигде. И правда, в результате поисков именно в небольших европейских городах, он набрел на несколько флаконов с очень интересными ароматами, о которых, судя по необычным компонентам и смелым композициям, сделал вывод, что ароматы египетские, а по упаковке в чешское и австрийское стекло восемнадцатого века можно было сказать, что и сами образцы очень старые.

Геда весь отдался работе по выяснению их истинного возраста. Не осмеливаясь заранее утверждать, что это вещи из мастерской Бен-Газзара, а еще меньше, что работы рук лично великого мастера, о котором он слышал еще в первые дни своей карьеры коллекционера, он этого, конечно же, желал всем сердцем. Если по какой-то счастливой случайности удалось бы установить, что это его ароматы, это означало бы, что Геда в своем собирательском рвении хотя бы в некоторой степени приблизился к древним составам, о которых он так и не переставал мечтать.

Самый известный создатель непревзойденных чудес аптекарского искусства из старой александрийской мастерской, Аль-Аснаф Бен-Газзара (1672–1748) был, по общему мнению экспертов, отцом современного парфюмерного дела и одного, можно сказать, немного фаталистического направления в этом цехе, которое называли искусством невозможного. Ему, например, удалось то, чего всегда жаждали самые искусные парфюмеры, а именно — полностью соединить и зафиксировать неустойчивые смеси. Для него больше не существовало ограничений в составлении комбинаций. Всё могло сочетаться со всем, нужно было лишь найти ключевое вещество, которое соединит компоненты. Кроме этого, он был не имевшим себе равных лекарем и травником. Это тот самый Бен-Газзара, за настойки и бальзамы которого армейские и придворные доктора наполеоновского времени платили золотом, потому что его целебные мази удаляли самые глубокие шрамы от всех видов холодного оружия, заживляли жесточайшие раны, исцеляли от змеиного яда, лечили обычные болезни и заражения. Он изготавливал мазь из библейского растения иссоп, которая за неделю восстанавливала пораженную проказой кожу, растворы для улучшения слуха, сурьму, возвращавшую зрение даже при самых запущенных глазных инфекциях. Он лечил отеки, обморожения, ожоги, укусы. Говорят, не было такой болезни, от которой он бы не знал лекарства. Его называли «Рука святого». По преданию, все многовековое семейное искусство фармацевтов, парфюмеров и медиков он усовершенствовал до такой степени, что стал в этой области первым и недостижимым, а все свои изобретения собрал в книгу рецептов и инструкций, которая прежде всего появилась в его родном городе, а оттуда отправилась по свету и сейчас путешествует, переведенная на множество языков.

По одной из версий, которую с удовольствием пересказывали старые аптекари, Аль-Аснаф определенным образом воспользовался опытом Шахерезады. Его нерадивые наследники, не имевшие понятия о лекарствах, хотели еще при его жизни овладеть знаниями и умениями в травничестве и в искусстве составления ароматов. Он отказывался их в это посвятить, так как, по его мнению, у них не было к этому таланта, они бы только подорвали его репутацию. Поэтому он решил дождаться настоящего преемника, даже если он и не будет членом семьи, но который окажется достоин наследства. Тем не менее, родственники под угрозой смерти вынудили его записать все, что он знает, и отдать им в руки. Он согласился, но потребовал на работу десять лет, чтобы у него было время до тонкостей проверить силу трав, которые он собирал всю жизнь, а также действие некоторых новых композиций, которые только намеревался создать. Он работал под их присмотром, исследовал, проводил опыты, а они заставляли его при них, своих мучителях, демонстрировать действенность своих новых составов. Предание гласит, что, в конце концов, ему удалось их перехитрить. Он записывал рецепты своим особенным способом. Они остались, полные загадок и тайных знаков, так что прочитать и понять их сможет только человек с исключительным даром и вдохновением. Так он получил для работы несколько спокойных лет, а мир — драгоценную книгу, которая, правда, из-за того, что он умер двумя годами раньше назначенного им самим срока, осталась незаконченной. Все же человек, наделенный особой способностью в ней разобраться, сможет продолжить ровно с того самого места, на котором остановился великий ученый.

Хайнеман, однако, считал, что Бен-Газзара записал свои открытия, если вообще он это сделал, только для того, чтобы защитить свое авторство от наплыва фальсифицированных изделий, продававшихся под его именем. Известно, что вся продукция этого знаменитого дома была на рынке самой дорогой в течение двух последних веков. Чтобы сохранить и защитить тяжело добытую репутацию мастера, Аль-Аснаф Бен-Газзара, видимо, составил перечень своих вариантов ароматов и прочих фармацевтических новшеств, и таким образом обозначал свои изобретения. Цеховая репутация мастерской была непререкаема, поэтому торговые дома заваливали ее заказами. Нет ничего удивительного в том, что фальсификаторы всех мастей набросились на это имя. Несколько крупнейших европейских стекольных мануфактур на протяжении десятилетий только для них изготавливали флаконы, коробочки, баночки и другую упаковку для препаратов, которые оттуда отправлялись по свету. Так происходило примерно до середины девятнадцатого века, когда главенство в парфюмерии заняла промышленность, то есть, когда эта отрасль перестала быть искусством и превратилась в коммерческое производство. Началось изготовление неустойчивых, быстрых, более дешевых, легко испаряющихся и проходных комбинаций, потребление которых было пропорционально их непостоянству. Эта бурда для массового потребления, состав которой менялся легко, необязательно, в угоду вкусу публики и сиюминутной моде, стала существенной угрозой серьезным, постоянным и насыщенным, сложным восточным комбинациям, которые беспощадная реклама конкурентов вскоре провозгласила тяжелыми, безобразными и несовременными. И так, где-то в середине прошлого века, производство Бен-Газзара из Александрии совсем угасло, а продукция мало-помалу исчезла с рынка. Правда, приверженцы этого вида косметики пытались и дальше кое-что создавать по небольшим аптекарским лабораториям, но эти мастерские не могли выдержать натиск индустриальной лавины, и быстро банкротились.