Дом на улице Гоголя

Сейчас спать, нужно прийти в форму после бессонной ночи. Завтра, похоже, денек ждёт непростой.

Выспаться не удалось. Вскоре ему начал сниться необычно яркий и реалистичный до малейших деталей сон. Он возвращается с работы домой, тихий зимний вечер, крупными пушистыми хлопьями падает снег. Он заворачивает за угол дома, про который знает, что это его дом, поднимает голову и видит в окне второго этажа Юлин силуэт — она на кухне, готовит ужин к приходу мужа. Большой тёплой волной его заполняет счастье. Навстречу идут двое парней, он узнает их, и в одно мгновение понимает, что означает эта встреча. В памяти Германа вспыхивает сцена в лагере, где он отбывал срок: «Ладно, поживи пока, фраер. Недолго тебе осталось землю топтать, только до той самой поры, как я из академии откинусь». И длинный плевок через жёлтые фиксатые зубы.

Почти нет боли от удара ножа. Он слышит голос жены: «Негодяи!». Юленька, что же ты наделала, девочка!

Герман просыпается и не сразу понимает, что проснулся — слишком реальными остаются впечатления сна. Он ощущает холод тающих на лице снежинок, грудь продолжает раздавливать боль и раскаяние: «Это всё из-за меня, из-за того, что я едва не убил Зинаиду».

Когда он окончательно осознал, что ни лагеря, ни того преступления, за которое он туда угодил, не было в его жизни, ощутил, что чувство вины его не оставило. В чем-то он был крепко виноват перед Юлей — тогда, в самом их начале, и именно поэтому всё сложилось не так, как могло сложиться. Если Юле снились такие вот потрясающе реалистичные сны, и не изредка, а с настойчивым постоянством, то как же тяжко ей, бедной, приходилось всё это время! Тут поневоле заведешь себе «Логинову», и это в лучшем случае.

Он долго не может уснуть: «Юленька, родная, Джульетта моя, что с тобой? Возвращайся, мы во всём разберемся вместе», засыпает только под утро, но вскоре его будит телефонный звонок:

— Герман Петрович, вас беспокоят из клиники профессора Прошкина. Ваша жена ещё не появлялась дома? Нет? Но она как-нибудь давала о себе знать? Странно. Вы не забыли, что немедленно должны с нами связаться, как только что-то прояснится? Это в ваших интересах.

Последняя фраза прозвучала двусмысленно. С чего же они так переполошились? Юля узнала в подозрительной клинике что-то нежелательное для профессора? Сладковатый тенор секретаря Прошкина доверия не внушал. Юля находилась в опасности, это было ясно. Но почему она не пыталась связаться с ним, своим мужем? Неужели она совсем не считала его человеком, на которого можно опереться в критическую минуту? По всему было похоже на то.

Следующий звонок:

— Герман, — мелодичный голос Элеоноры Михайловны, тещи, — что там у вас происходит? Вчера эти безумные Юлины звонки — мне домой, отцу на работу, а потом тишина, никаких объяснений.

Так она вчера звонила родителям? Что же такого срочного ей нужно было у них выяснить? Бабушка? При чём тут бабушка? А потом Юля спросила у отца, чего ей ожидать от него, если она сойдет с ума. Может быть, в клинике грубо вмешались в её психику, она это поняла, но слишком поздно? Какой выход в таком случае мог показаться ей единственно возможным? Только не это! Нужна любая зацепка, по которой можно начать разыскивать жену. Статья. Вот, Юля пишет: «... письмо в редакцию... встреча с афганцами... теплый августовский вечер...». Так ведь в августе и случилось то происшествие, когда его в стельку пьяную жену притащил на себе Илья Григорьевич, редакционный водитель. Илья Григорьевич!

— Алло, редакция?

Перезвонив по нескольким номерам, некоторые из которых были к тому же подолгу заняты, наконец:

— Илья Григорьевич на выезде, но он будет через час-полтора. Вы оставьте свой номер, и он вам обязательно позвонит. Да, как только приедет.

Сегодня его ждут на встрече выпускников! Нужно предупредить, пока есть время:

— Здравствуйте, дорогая Зинаида Николаевна! Это Герман... К сожалению, я не смогу быть сегодня...

— Я так и поняла, Гера. Что с Юлей? Я очень хотела позвонить, но побоялась быть навязчивой. Ее звонок не выходит у меня из головы.

— Она звонила вам? Когда?

— Вчера, около десяти утра.

— О чём она говорила? Это важно, Зинаида Николаевна, постарайтесь вспомнить поточнее.

— Не думаю, что это что-то тебе даст, Гера. Важнее другое: ей было очень плохо.

— Вам не показалось, что она... как бы это... не совсем в себе?

— Если ты имеешь в виду, не произвела ли она на меня впечатление психически нездорового человека, то отвечу определенно: нет, не произвела. Но с ней явно случилось что-то плохое, возможно, она даже находилась в опасности. Зря я, конечно, не решалась позвонить.

Итак, проблема не в том, что рассудок Юли поврежден — Зинаиде Николаевне можно доверять. Уже легче.

— Алло! Илья Григорьевич, наконец-то! Рад вас слышать. У меня к вам несколько странный вопрос: в августе, когда, Юля выпила лишнего, и вы ее домой доставили... Помните? Расскажите что-нибудь о том вечере.

— А что тут скажешь? Сильно душевная женщина ваша супруга, чересчур даже душевная. Ей афганцы тогда душу растравили по полной программе. Юлия-то Павловна к спиртному непривычная, на банкетах в редакции — я видел — только шампанского слегка пригубит и всё, а тут водку чуть ли не на равных с «афганцами» пила. Знаете, Герман Петрович, что она тогда сказала: «Мне нужно было себя оглушить, чтобы не так сильно чувствовать боль этих ребят». А когда Юлия Павловна на работу выйдет?

— Пока неизвестно, она еще не вернулась из Москвы.

— Так это она из Москвы Юрчику звонила?

— Когда звонила?

— Так вчера и звонила. Юрчик в буфете рассказывал, что Юлия Логинова какие-то чудеса чудесатые разыскивает — так он выразился. Да в городе она, точно. Я вчера мимо вокзала проезжал, видел вашу жену, она возле расписания пригородных электричек стояла. Я круг сделал, чтобы, значит, сплошную не пересекать, вышел из машины — хотел подвезти её, если надо, только Юлии Павловны не нашёл. Да вы не переживайте, Герман Петрович. Жена ваша, я так думаю, решила сразу же отправиться за своими чудесами, не заезжая домой. Даже мужу не позвонила, получается? Вот ведь как увлеклась новым делом-то! Да, она у нас такая. — Последнюю фразу Илья Григорьевич произнес с явной гордостью.

У Юрчика сегодня и завтра выходные. Его телефон, адрес. На звонки никто не отвечает, дома его Герман тоже не застал. Снова и снова звонки Юрчику, трубку не берут. Да, Юля говорила, что он ходок по дамской части, а тут выходные, и сразу два, что редкий подарок в редакции. Загулял, видимо. Поехал домой к нему, оставил записку в двери: «Будьте добры, срочно позвоните на домашний телефон Юлии Логиновой. Звоните в любое время! Это очень важно. Герман».

Вечером звонок. После длинной тирады, состоящей из одних нецензурных слов, Валька Горшков:

— Ты хоть представляешь себе, голова, чего мне стоило приехать на встречу? — ещё одна трёхэтажная тирада, — А он, видите ли, не мог прийти! Занят он, видите ли! Завтра утром я улетаю. Всё, повидались, твою мать!

— Валь, тут такое дело: Юля потерялась. С ней, кажется, беда.

— Так, рассказывай. У меня есть людишки в загряжских конторах. Думаю, они смогут тебе помочь. Сейчас я сижу в кабинете директора школы, разговаривать мы можем сколько угодно долго. Рассказывай.

— У Юли нарушился сон, кто-то ей порекомендовал клинику профессора Прошкина в Москве. Позавчера она появилась в клинике, а вчера ушла оттуда — об этом мне сам Прошкин сообщил. Но дома она до сих пор не появилась. Вчера утром она была в Загряжске, звонила нескольким людям, а потом пропала.

— Вот что, старичок, завтра утром в районе восьми часов не занимай телефон, я буду тебе звонить. Постараюсь помочь, чем только смогу. Я потом сразу в аэропорт, так что, если ты не возьмешь трубку, дело сильно усложнится.

— Куда я денусь с подводной лодки? Очень надеюсь на тебя, Валя.

Последние звонки: родителям: «Всё в порядке? Дети спят? Нет, Юля еще не вернулась. Спокойной ночи», потом Юрчику — длинные гудки. Герман поставил телефон у изголовья и, не раздеваясь, рухнул на диван.