Дом под номером 14

***

Через три недели он аккуратно отпер калитку и медленно подошел к двери, трижды постучал и отступил на шаг, открывая мне отличный обзор на проём. Глаза девушки мелькнули в окне, и она отворила дверь. Уголки её губ слегка дрогнули, когда он чинно наклонил голову, здороваясь с ней, и попросил разрешения войти.

***

В сентябре он притащил к ней домой чудовищное количество папок с бумагами и даже несколько книг. На некоторых из них я видела сиреневую или золотистую букву «М», и она даже показалась мне знакомой, словно в другой жизни я знала, что она могла означать. Но на то эта жизнь и другая. Тем более в тот момент меня больше волновала мысль, как он дотащил всю эту макулатуру до четырнадцатого дома, а главное, зачем. Но об этом я тоже никогда не смогла узнать.

Когда он начал борьбу с калиткой, прижав книги к груди, а папки устроив на приподнятом колене, одна из них упала, и бумажные листы разлетелись по всей улице. Он выругался — нет, я не слышала, но уверена, что именно ругательство вырвалось у него в тот момент, — и вытащил из рукава какую-то веточку или прутик. Я, правда, уверена, что это было дерево, хотя и странно, что он таскал такое с собой — он хоть и был необычным, но не производил впечатление сумасшедшего.

Его ладонь плавно поднялась и опустилась, рот приоткрылся, как будто готовясь произнеси что-то, и в этот момент она заметила его из окна и выбежала, что-то крича.

Кусок дерева вновь исчез в рукаве, и я даже не успела как следует удивиться.

Они бегали и суетились, собирая размокшую бумагу и стараясь отряхнуть ее от промокших листьев и грязи, а он снова и снова что-то спрашивал у нее, недовольно кривя губы.

Кажется, в тех папках были какие-то важные документы.

***

К середине осени я начала замечать, что почти все свободное время наша соседка из четырнадцатого проводит за книгами.

Нет, правда, она постоянно читала.

Я уходила в школу и украдкой заглядывала в окно ее гостиной: она сидела прямо на полу, зарывшись в кипы документов и спрятавшись за стопками из особо внушительных талмудов.

Когда я возвращалась, она перебиралась вслед за солнцем к окну и часами сидела за столом, глотая книгу за книгой.

И даже если я вдруг просыпалась посреди ночи и выглядывала наружу, в окне второго этажа тускло светила лампа.

А он продолжал приносить ей бумаги.

***

Знаете, я не из тех, кто заглядывает в чужие окна. Иногда я даже стесняюсь покоситься на прохожего и взглянуть ему в лицо, не то что в открытую пялиться и наблюдать за жизнью совершенно незнакомых людей. Но мне просто не удавалось себя останавливать, честное слово, я даже не замечала, как обрывала все свои дела — да, поверьте, у одиннадцатилетних дел по горло! — и следила за происходящим в четырнадцатом доме.

Думаю, они работали вместе.

Если честно, сначала я была уверена, что она работает на него. Он приносил задание — она решала его. А точнее, просматривала бумаги и делала выводы, а он либо радовался, либо сердился, слушая ее. Так и происходило около месяца, но после очередного спора — о, ссорились они часто, уж поверьте мне, — он просто уселся посреди ее гостиной, притянул ближайшую книгу и поймал тетрадный лист, прилетевший откуда-то со стороны. Ее в этот момент не было видно — я предположила, что она бросила ему бумагу, готовясь выслушать его.

Не знаю, чем конкретно там все закончилось в тот раз — мама позвала меня ужинать.

Через две недели я поняла, что либо она тогда приняла его доводы, милостиво позволив помогать себе, либо он был настолько упрям, что не оставлял попыток доказать ей свою правоту.

В одном я была уверена — теперь они точно работали вместе.

***

В нашем районе стали замечать сов: слегка растрепанных или приглаженных донельзя — перышко к перышку, с большими глазами и этими пугающими головами, которые делают полный оборот, оглядывая двор. Я видела одну, хотя скорее это был филин. Мне он показался слишком важным и даже напыщенным для птицы.

***

Я наблюдала за ними часами, продолжая украдкой заглядывать в окно четырнадцатого дома.

Они могли уживаться в тишине и покое, каждый занятый своим делом, а потом единственное слово, одна заметка на листе другого, одна оброненная фраза — и происходил настоящий взрыв. Он все-таки оказался не самым спокойным человеком: я видела, как слегка подрагивали его руки во время очередной перепалки, словно он еле сдерживался, чтобы не ударить ее, а она как будто понимала это и еще больше распаляла его.

Если не злилась сама.

Это, пожалуй, было еще страшнее и причудливее одновременно.

Я, конечно, старалась сохранять спокойствие в такие моменты — должен же хоть один из нас троих оставаться в здравом уме, чтобы предотвратить неприятности. Но, поверьте, иногда я была готова сердиться вместе с ней, когда он нес полную чушь или оскорблял ее — почему я была так уверена в том, что он проделывал это? — и листы на моем столе взмывали в воздух, когда с ее подачи в него летел особо увесистый том какой-то заумной книги или ему на колени внезапно сыпались карандаши и ручки.

После он выглядел страшно обиженным и оскорбленным до глубины души, и на минутку мне становилось смешно.

Хотя, конечно, бывали случаи и хуже — например, когда она чуть не плюнула ему в лицо из-за того, что он оборвал ее занавески. Однако я слегка приврала с порядком: между занавесками и плевком был еще и момент с этой его палочкой, которую он ловко выхватил из кармана и направил на пострадавший карниз, а она одним точным движением ударила его прямо по ладони, и прутик отлетел в сторону.

Не знаю уж, чем ей так не угодила деревяшка и чем ему она так полюбилась, но тогда-то он принялся орать на нее, брызжа слюной. А я смеялась — смеялась, потому что в те времена даже не пыталась анализировать их чувства, взаимоотношения, мысли и действия.

Мне было одиннадцать, и меня забавляло происходящее.

А они, как вы поняли, продолжали постоянно ссориться.

***

Каждое утро она выходила на улицу, пересекала двор, выбрасывала мусор и проверяла почту. Я привыкла наблюдать за ней из окна кухни во время завтрака, неосознанно следя за настроением и отмечая перемены в поведении, хотя мама постоянно делала мне замечания, чтобы я не отвлекалась.

В середине декабря она пропала на шесть недель. Сорок три дня, если быть точной.

Я продолжала ходить в школу, выполнять все домашние задания, помогать маме по дому и готовиться к Рождеству, но отсутствие странной соседки из четырнадцатого дома не давало мне покоя. В Рождественскую ночь я чуть было всерьез не пожелала узнать все ее тайны, но смогла воздержаться и на каникулах даже почти и не вспоминала о ней.

На сорок четвертый день с момента своего исчезновения она снова открыла дверь и привычно прошлась по двору.