Дом Ветра

Еще она видела, как она сталкивала ее внуков. Руфус и Виктор много и часто ссорились. Виктор всегда знал: что бы не произошло, виноватым будет только он, и Каролина умело на этом играла. Мария просто стала в себе замыкаться. Сам же Виктор закрывался в своей комнате с книгами и учил, также он собирал гербарий, зная название каждой травинки.

— Эдвард, Виктора нужно отдать в пансионат, ему нужно нормальное образование, — твердила Фелисите. — И води его с собой на заводы, когда он будет дома. И Марию, когда подрастет, тоже отправляй в пансион.

— Да, мама я уже думал об этом, — ответил он как примерный сын. — Мы с Тревором об этом много говорили. Он тоже хочет отдать своего Артура.

— Это правильно, они друзья. И потом, я знаю, что Тревор тоже жалуется на сына. Их нужно встряхнуть, — согласилась леди Холстон.

— Да, ему нужно получить превосходное образование. Времена меняются, мама, — Эдвард расстегнул одну из пуговок на рубашке (жара сегодня была невыносимая).

— Да, ты прав, сын мой. И еще: приструнив Каролину, ты получишь настоящую свободу. Тебе давно пора указать ее место, — Фелисите встала, подходя к окну.

— Я не могу, она... Она словно околдовала меня.

Эдвард, понимая, что жена ссорит сыновей, выставляет Виктора не в лучшем свете, увы, не мог ничего с этим поделать. Она так сильно завладела его умом, что он ненавидел ее до любви. Иногда возникало жгучее желание придушить ее, а временами — затащить к себе в постель.

— Ты должен! Иначе ты поможешь разрушить все то, что наша семья создавала веками. Подумай об этом! — Фелисите направилась к двери, еще раз окинула кабинет взглядом.

Теперь, спустя столько лет, она поняла, что любила своего мужа, пускай и была часто холодна с ним, и он знал об этом, ведь, когда умирал, сказал:

— Я ведь знаю, ты любишь меня. И тебя люблю, дорогая. Прости, что не говорил тебе...

С того дня она поняла, как коротка жизнь, и, наверное, у ее внука все сложиться по-другому. «Ведь мы сами кузнецы своего счастья», — подумала Фелисите, когда вновь покидала Холстон-Холл.

***

Осень 1902.

Виктора и Артура отправили в закрытый пансион недалеко от Дублина. Первый был рад покинуть Холстон-Холл, только не хотелось расставаться с любимым лесом, хорошо знакомым ароматом ирландских трав и любимой сестрой Марией. Всю дорогу они с Артуром молчали, каждый по-своему прощался с беззаботным детством, теперь им наконец придется стать взрослее.

Они вышли из экипажа в маленький дворик, засаженный простыми бархатцами. Их встретила маленькая женщина в строгом темно-синем костюме, в белой блузке с красивым жабо. Они неуверенно подошли к ней.

— Добрый день, я мисс О’Ди, — начала она. — А вы, как я понимаю, мистер Лейтон и мистер Йорк?

— Да, — ответили они хором.

— Прекрасно, следуйте за мной, я покажу вам здание и ваши комнаты.

В тот день их тепло приняли. Виктор легко находил общий язык со всеми, да и Артур легко сходился с людьми. Они оба не кичились происхождением и богатствами родителей, и эта скромность нравилась остальным. Участвовали во всех общих проказах, и все удивлялись сдержанностью и преданностью двух новых мальчиков. Виктор не мог забыть аромат трав, что прислала ему Мария, каждый вечер он забирался под одеяло и вдыхал далекий аромат Холстон-Холл. Но здесь, в пансионе «Терновник», он нашел новых друзей.

Первый, кого заметил Виктор среди всех, был Джерад Брауд, тому нужна была помощь с математикой, и мальчик согласился ему помочь. Он никогда не требовал ничего взамен, но Джерад предложил ему взаимопомощь, например: написать сочинение или рецензию на книгу. Второй, кто присоединился к ним с Артуром, стал Гарольд Рон. Он любил переводить тексты, особенно латынь, и все трое этим пользовались.

В воскресенье, когда им было разрешено выйти за пределы «Терновника», они набрели на большой камень, где высекли клятву стать врачами. Виктор знал, что когда-нибудь в его жизни будет все по-другому. Он учил языки и увлекался биологией, читал все научные статьи, которые выходили, несмотря на то, что не всегда понимал, о чем они, и что многие из них осуждали консервативное общество или церковь. Виктор и его друзья восхищались Дарвином и его теориями, они, как губки, впитывали все новое в себя. Потому что именно они были двигателями будущего страны, они — творцы, и им доведется пережить весь триумф и всю трагедию двадцатого века.

Пансион еще больше отдалил Виктора от семьи и еще больше дал ему право верить, что, может быть, он действительно «освещен звездами» и станет тем, кем хотел быть. В этом он еще больше убедился, когда получил письмо от Марии:

Дорогой братик,

Жизнь в Холстон-Холл без тебя стала серой и пресной. Мама постоянно кричит на меня, я жду не дождусь, когда тоже уеду в пансион подальше отсюда. Вчера Руфус разбил старинную вазу, что стояла в папином кабинете, и, конечно же, она обвинила в этом меня, назвав глупой девчонкой. Я не могла плакать.

А на днях я слышала, как она внушала Руфусу, что лишит тебя всего когда-нибудь. Она сошла с ума, братик. Это ужасно.

Я очень рада, что у тебя там все получается, но жизнь здесь не выносима. Пиши мне чаще.

Твоя любимая сестра Мария.

Он еще больше укрепился в мысли, что мать его не любит, а отец не хочет поддержать, чтобы не ссориться с женой. Все было слишком запутано.

— Виктор, ты спишь? — спросил Артур как-то ночью.

— Нет.

— Ты скучаешь по дому? — Артур скучал своему и по отцу.

— Нет, я не хочу домой, — зло прошептал Виктор.

— Я тебя понимаю, — ответил подбадривающим голосом Артур.

— Только Мария и аромат трав меня зовут, — странные слова для семилетнего мальчика.

В ту ночь он уснул, с ужасом ожидая, что завтра покинет это волшебное место, а через несколько дней окажется дома, там, где он не хочет быть.

Ах, милый дом! Ах, какой же ты чужой...

***

Октябрь 1904.

О, счастье! Она вырвалась из дому, как же она была рада этому. Ей уже семь, но в глубине души она считала себя взрослее. Ее радость не сникла даже тогда, когда она поняла, что приехала в закрытую строгую школу. «Лучше здесь, чем дома», — думала она, каждый раз смотря на закат. Дом в последние месяцы, казался адом, особенно после того, как его покинул Виктор. Мария даже временами завидовала, но каждый раз признавала, что она совсем не права.

Прошлая весна была мрачной. С каждым новым днем она все больше осознавала, что Каролина, ее собственная мать, просто ненавидит ее. Руфус, избалованный мальчишка, всегда делал то, что хотел, и, как-то вырвавшись из-под присмотра, побежал в лес. Мария догнала его, но мальчик упал и растянул ногу. Мать обвинила дочь в том, что она сама его увела, и упал он из-за ее глупости. Как же зла была тогда Мария! Она зло посмотрела на мать, с гневом произнося:

— Я. Ненавижу. Тебя, — она впервые проявила темные стороны своего характера, показывая себя не с лучшей стороны.

Каролина с того дня начала внушать мужу, что Марию нужно держать в строгости. Тогда муж впервые занял ее сторону. Каролина ощущала вкус будущего триумфа: совсем скоро Эдвард увидит темные стороны их старших детей.

Фелисите видела, как внучка замкнулась в себе. Мария, открытая, всегда жизнерадостная девочка, предпочла держать эмоции внутри, даже не пытаясь их выпустить наружу. При встречах на вопрос «Как у тебя дела?» просто мило улыбалась и отвечала: «Нормально». Фелисите говорила об этом сыну, но тот словно не слышал ее, мотивируя тем, что Марию давно пора поставить на место. Знал бы Эдвард, что в будущем взбалмошность станет основной чертой девушек семьи Лейтон, и никто это не будет считать скверной чертой, а наоборот — называть это непрошибаемостью.