Дом Виндзоров: Правда и вымысел о жизни королевской семьи
Шрифт:
В чьих-то глазах Чарльз мог бы заработать очки за то, что вступил в средний возраст в обществе женщины, которая никак не могла считаться «женой напоказ». Камилла противилась всяческим подтяжкам и уколам ботокса. Она не стеснялась «деревенского» телосложения и морщинок вокруг глаз. Даже прическу носила одну и ту же, никаких неожиданностей: вечная укладка в духе семидесятых с прядями, подкрученными от лица. Похоже, ее преступление состояло только в том, что она не соответствовала сексистскому образу любовницы, который насаждали журналы. Таблоиды тем временем упражнялись в остроумии, придумывая все новые оскорбления: «старая перечница», «старая калоша», «сморщенная, как чернослив», «лицо, будто топором вырубленное», «лошадиное лицо», «толстуха», «доходяга», «потрепанная», «ведьма», «вампирша», «замухрышка» (это запоминающееся определение использовала Эллисон Пирсон в статье для The New Yorker
7
Блюдо из отварной рыбы и риса, приправленное специями.
Чарльз Болланд занимался в основном тем, что обхаживал и умасливал газету Daily Mail, которая под руководством Дэвида Инглиша стала самым влиятельным таблоидом Британии. Инглиш однажды сказал Болланду: «Тебе нужно донести до принца Уэльского, что мы никогда не выступали против него – мы выступали за Диану… Это чисто деловой подход. Диана повышает нам продажи. А Чарльз – нет. Если он сделает то, что хорошо продается, мы его поддержим». Чарльз, мрачный даже в лучшие времена, счел это известие особенно удручающим. Он только и делал, что бесконечно договаривался с редакторами газет, пытаясь продать им себя повыгоднее и получить их расположение, – так ему казалось. Болланду он ответил следующее: «Я занимался этим, когда был моложе, и что теперь? Они все равно верят обвинениям Дианы».
И все же действия Болланда оказались эффективными. В тандеме со Стивеном Лэмпортом, личным секретарем Чарльза, ему удалось постепенно изменить отношение людей к Камилле, привлекая внимание публики к благотворительным мероприятиям, которые она посещала, и давая прессе возможность увидеть ее вместе с Королевой (на почтительном расстоянии, разумеется). Особенно тщательно Болланд разрабатывал и продвигал миф о том, что сыновья Дианы постепенно приняли Камиллу. На самом деле они в лучшем случае с ней смирились. Гарри даже в возрасте слегка за тридцать продолжал обиженно жаловаться на мачеху друзьям, вспоминая, что та превратила его старую спальню в Хайгроув, загородной резиденции Чарльза в Глостершире, в вычурную гардеробную.
Летом 1997 года Чарльзу казалось, что общественность недостаточно быстро смиряется с его стремлением жить с Камиллой. Случилось и еще кое-что. 5 августа в Сиднее прошла пресс-конференция архиепископа Кентерберийского в честь 150-летия англиканской церкви в Австралии. Архиепископ заявил, что женитьба разведенного наследника британского престола неизбежно вызовет кризис Церкви Англии, впрочем, по его словам, беспокоиться не о чем, поскольку принц Уэльский не дает оснований полагать, что собирается снова связать себя узами брака. Это сообщение стало для Камиллы неприятной новостью. Прошло уже два года с ее расставания с Эндрю Паркером-Боулзом и год – со дня развода Чарльза и Дианы, но Камилле по-прежнему приходилось навещать любимого практически тайком, приезжая к нему раз в неделю из дома в Уилтшире. Ей все так же было запрещено видеться с ним в замке Балморал, шотландской резиденции королевской семьи, и в Сандрингеме, резиденции в Норфолке, на побережье, если там находилась Королева. Пара мечтала вместе ходить в театры и проводить выходные в Биркхолле, летнем домике королевы-матери в поместье Балморал, но Королева оставалась непреклонной. Когда ее спросили, примет ли она миссис Паркер-Боулз, Елизавета спросила: «Зачем?» С ее точки зрения, было всего два варианта развития событий: либо Чарльз остается наследником престола и отрекается от Камиллы, либо женится на ней и повторяет путь герцога Виндзорского.
Питер Мандельсон, политтехнолог премьер-министра Тони Блэра, рассказывал в мемуарах об обеде с принцем Чарльзом и Камиллой, который состоялся в Хайгроуве в августе 1997 года, за три недели до гибели принцессы Дианы. Приглашение ему прислал Болланд. В тот день шел мелкий дождь. Чарльз провел Мандельсона по своему любимому саду и поделился тем, как давит на него пресса. Он отрицал, что торопится жениться на Камилле; по словам принца, они «просто хотели жить как нормальные люди». Затем Чарльз спросил, каким его видят. Мандельсон ответил, что британцы любят принца гораздо больше, чем можно было бы ожидать, и восхищаются тем, как он ставит перед собой множество достойных целей. Однако, по его мнению, у людей сложилось впечатление, что Чарльз «жалеет
себя, довольно угрюм и подавлен»: «Эти нюансы существенно влияют на то, как вас воспринимает общество». Никто не хотел видеть при дворе королевский эквивалент ослика Иа.С откровенностью члены королевской семьи сталкиваются редко. Мандельсон вспоминал, как Чарльз «ошарашенно замер» и как в глазах Камиллы появилась тревога. Однако принц лишь сказал гостю спасибо за искренность и даже прислал ему благодарственное письмо. Оно заставило Мандельсона задуматься, с какими удивительными сложностями сталкиваются монархи. «Для меня и других политиков существуют границы, которые необходимо оберегать, – писал он в книге. – Но для Чарльза и Королевы сама жизнь – работа. Каждый их жест, улыбка, движение бровью, отношения с кем-либо рассматриваются как часть их главной задачи, заключающейся в том, чтобы быть королевской семьей».
Смерть тридцатишестилетней Дианы стала для Королевы потрясением, поскольку тогда для нее смешалось частное и публичное. Диана, чья жизнь трагически оборвалась в ужасной аварии 31 августа 1997 года, была не только бывшей женой ее сына, но и матерью будущего короля и обожаемой иконой нации.
Люди, которые никогда не встречались с принцессой Уэльской, прибывали в Лондон со скоростью шесть тысяч человек в час, чтобы оплакать ее кончину. Огромная толпа наглядно показывала, насколько различными были ее почитатели: старые и молодые, чернокожие и белые, выходцы из Южной и Восточной Азии, в шортах и сари, полосатых костюмах и хиджабах, на инвалидных креслах и костылях, с детьми на плечах и младенцами в колясках. Гора букетов у Кенсингтонского дворца становилась все выше. Смерть матери Терезы 5 сентября осталась практически незамеченной; беспокойная и непокорная принцесса Уэльская должна была вот-вот стать новой «святой», причем не только в Великобритании – по всему миру. Еще ни один монарх в Соединенном Королевстве не обладал такой властью над умами и воображением людей, и этот факт не укрылся от премьер-министра Тони Блэра, который назвал Диану «народной принцессой».
Горе, словно цунами, захлестнуло страну. Раньше всех устраивало, что монарх в первую очередь символ. Теперь этого было недостаточно. Обычно Королева прекрасно знала, что правильная реакция заключается в том, чтобы – в формулировке Питера Мандельсона – «просто быть», но после смерти Дианы это знание испытывала на прочность потребность в эмоциональном отклике, соответствующем масштабу кризиса. Елизавета предпочла бы остаться с внуками в Балморале и утешать их; царившая в обществе истерия, требовавшая иных действий, вызывала у нее отвращение. «Она осознавала значимость этого события, но по-своему, – пишет Тони Блэр в книге «Путь» (A Journey). – И не собиралась позволять помыкать собой. В этом смысле она вела себя истинно по-королевски… Между правителем и подданными установился странный симбиоз, и люди требовали, чтобы Королева признала: она правит с их согласия и должна уступать настояниям».
Так и вышло. После пяти дней народных волнений Елизавета неохотно возвратилась в Лондон, пройдя через шумную толпу и осмотрев возложенные у Букингемского дворца цветы. Затем она в прямом эфире обратилась к нации – это случалось нечасто – и выразила сочувствие, которого, скорее всего, не испытывала (назвать себя «бабушкой» ее убедили на Даунинг-стрит). В конце концов ей пришлось смириться и приспустить флаг над Букингемским дворцом. Мне рассказывали, что принц Филипп расценил все это как величайшее унижение.
Самый сложный разговор в жизни Чарльза состоялся в 7:15 утра в замке Балморал, когда он разбудил сыновей (одному было двенадцать, второму – пятнадцать), чтобы сообщить о смерти их матери. В документальном фильме, снятом Ником Кентом на двадцатилетие со дня гибели Дианы, принц Гарри описал ощущения от того дня, о которых в более поздних интервью больше не упоминал: «Это очень тяжело – говорить своим детям, что второй их родитель умер… Но он был рядом, понимаете? Теперь остался он один, и поэтому старался изо всех сил, оберегал и заботился».
Принц Уильям вспоминал: «Шок – вот что ты ощущаешь. Я чувствую это до сих пор… Люди часто говорят, что это кратковременное состояние, но это не так. Потрясение того дня сопровождает меня уже двадцать лет, словно я несу тяжкий груз».
Организовать погребение Дианы всего за неделю было непросто. Джордж Кэри, архиепископ Кентерберийский, отправил настоятелю Вестминстерского собора молитвы, которые должны были прозвучать на службе. Ему в ответ сообщили, что семейство Спенсеров не желает упоминаний королевской семьи. Букингемский дворец, в свою очередь, настаивал на отдельной молитве для представителей Короны и на том, чтобы не произносились слова «народная принцесса».