Доминант

Наташа оказывается худее, чем казалась в одежде. На ней можно рассматривать косточки, руки худенькие по всей длине, лифчик очень красиво собирает маленькую грудь. Бижутерия дешёвенькая, но привлекательная: набор, состоящий из сверкающих овальчиков серёжек и кулончика на цепочке. Если серёжки подчёркивают красивые, прижатые ушки, то кулончик на цепочке задерживает на себе взгляд, не давая ему проникать до видимых рёбер верхней части груди. Мне захотелось тут же, зайдя сзади, снять с Наташи лифчик, и, оставшись там же, протянуть руки у неё под руками, и пальцами легко погладить места, где лифчик уже некоторое время доставляет ей дискомфорт!

У неё оказалась серёжка в пупке. Никогда б не сказал, что нахожу эту вещь сексуальной, но в случае с Наташей обнаруженная диковинка оказалась ещё и символической: вот, как можно было обнаружить эту вещь, лишь раздев Наташу, так ореол эротичности заявлял о себе вокруг неё только после того, как над ней начинался совершаться акт её раздевания. Руки, как к магниту тянулись к её талии, чтобы ухватиться за неё. Она, ничего не делая, просто своей фигурой заставляла хотеть себя. Сколько же минут мне отведено на рассматривание? Я уставился на юбочку, обтягивающую попку, такую бесстыдно коротенькую! Из-под неё выглядывали умопомрачительные ножки, обтянутые тёмным нейлоном – вот уже где нескончаемо сексуальная вещица.

Мне хочется обойти Наташу сзади и попялиться на неё с той стороны, но это может оказаться неуважительным действием по отношению к её высокому статусу Госпожи, и я не двигаюсь с места. Пока мне не дано указание на похоть, приходится вести себя «прилично», а в ином случае и подобострастно. Только что вернувшееся сознание начинает снова становиться фрагментарным. То ли вид Наташи, делающей глотки бренди и с интересом наблюдающей за мной, начал лишать меня каких-то умственных инструментов, отвечающих за последовательность и логичность, то ли у меня уже развилась интуиция на неё, и я уже впал в предчувствие следующего её помысла.

– Насмотрелся? – спрашивает она.

– Нет, Госпожа.

– Нет, Госпожа?

– Нет, Моя Госпожа.

– Пусть так, тебе же хуже. А дай-ка мне плеть.

Я бросаюсь к снейку и обеими руками подаю его ей.

Наташа берёт его за рукоятку, а остаточная часть плети, раскрутившись, плюхается на пол (мы встречались с Наташей в середине недели, и я передал ей похожий снэйк для ознакомления). Я провожаю взглядом раскручивание и падение мягкой части ударного дивайса, пока он не замерает окончательно, щёлкнув концом по тёмному полированному паркету. Я засматриваюсь на этот кончик, у меня возникает ощущение дежавю. Мне кажется, что я уже это где-то и когда-то видел. Вот сейчас, думаю я, он покажется мне очень красивым и совершенным, и он тут же принимает для меня такие характеристики и свойства, а сейчас, продолжаю «вспоминать» я, я подумаю, что он покажется мне живым, и уже в следующее мгновение всё так и оказывается.

– Госпоже, наверно, следует быть с ним очень осторожной, чтобы не пораниться, - произношу я, не отрывая взгляда от конца плети.

– Она будет осторожна, - с серьёзным видом кивает Наташа, - но кое-кому надо быть ещё осторожней, чтобы не быть им пораненным. Ты так не думаешь?

– Думаю, Госпожа.

– Покажи, как.

Я подхожу и глажу плеть.

– Молодец.

Наташа протягивает мне отпитый наполовину бокал, я выхватываю у неё из рук его двумя руками.

– А теперь забудь всё, что было до этого, ничтожество.

– Я уже сделал это, Моя Госпожа.

Мне становится мало происходящего. Чувствует ли она это? Почувствовала ли? Её грубое обращение - примитивный приём - доставляет мне редкое удовольствие. Мне понравилось, как это сорвалось с её губ! Но этого мало, и вдобавок усугубляемо до тоски пониманием, насколько редки, так удающиеся такие моменты, и до следующего теперь невесть сколько времени. Для меня неожиданно, что мне хочется, чтобы она ещё что-нибудь такое сказала.

Наташа скручивает плеть, укладывая кольца в руку, которой удерживала до этого дивайс за рукоятку. Оставив сантиметров пятьдесят свисать, произносит:

– Я что сказала тебе сделать?

– Забыть всё, что было до этого, Госпожа, быть ничтожеством.

– А ты что сделал?

– Я ничтожество, Моя Госпожа, я забыл.

– Ты пытаешься быть учтивым, а надо быть правдивым.

– Моя Госпожа совершенно права, - киваю я.

– Ты думаешь, ты даёшь мне оценку - на что же ты способен ещё, чтобы не быть тем, кто ты есть?

– Ради тебя, Моя Госпожа, я готов на всё.

– И ты можешь оскорбить свою госпожу, только чтобы она продолжала ею оставаться?

– Это для меня непонятно, Моя Госпожа.

– Конечно, непонятно, потому что ты думаешь, что ты не сукин сын, который попирает вселенную со всеми её существами, в голове которых теплиться частичка разума.

– И это мне не понятно, Моя Госпожа, но я сделаю, как ты скажешь.

– Пошёл ты на хрен, - будто обречённо, вот только что без мата говорит она.

Я не шевелюсь.

– Я сказала, пошёл на хрен! – кричит она.

Я разворачиваюсь, чтобы покинуть комнату, но меня останавливает её окрик, когда я ступаю ногой в район порожка.

– Стоять!

Я останавливаюсь в дверях.

В памяти возникает её взгляд с отражённым в нём неопределённым намерением, когда она, скручивая плеть, оставила свисающей некоторую её часть, и теперь я с большой вероятностью предсказываю, что сейчас произойдёт. Напрягаюсь в ожидании этого. Судя по цоканью каблуков, приближается она чётко, без сомнений, а полосование по диагонали спины кончиком плети приходится ровно, без долей, на счёт пять после четырёх, спонтанно отсчитанных мной стуков каблучков по паркету.

Я не знаю, первая ли это вещь, совершаемая ею столь идеальным образом в её жизни, потому что, разложив её поступок на молекулы, констатирую, что действует она абсолютно сознательно, на сто процентов контролируя ситуацию. Если б она действовала неуверенно, приближение её не оказалось бы ни быстрое, ни медленное. Между остановкой и ударом возник бы продолжительный временной промежуток или бы удар совпал с последним шагом. Но всё происходит чётко, мои мысли не обгоняют её действия, но и на йоту не оказываются позади их. Я ничего не успеваю обдумать: ни предугадываю ни следующий момент, ни даю оценку канувшему - потому что…боль. Резкая, жгучая, колкая - сразу. Наташа умудряется «провести» по спине самым кончиком дивайса, насколько позволяет овалообразная траектория последнего. За переживанием боли в голове вихрем проносятся ассоциации. Мне представляется, что такое же б пришлось испытать, если бы по спине резко полоснули строительным ножом или, скажем, засунули под кожу спины шампур, а потом резко рванули его наружу. Я дёргаюсь, вдавливаю голову в плечи, но уже в следующее мгновение оцениваю и наслаждаюсь естественным состоянием человека – когда его тело не подвергается акту, причиняющему ему физическое страдание. Быть живым, заключённым в физическую оболочку – величайшее наслаждение! Истязания Марты, вроде, не порождали во мне такие космические мысли.

– А теперь в душ! – командует Наташа и резко устремляется прямо на меня.

Я отскакиваю в сторону, как только слышу за её фразой первый уверенный шаг, и поэтому она не «входит» в меня, на что она, наверно, и рассчитывала.

– И бокал мой принеси.

Бросаюсь к бокалу Наташи, который она не допила, и уже с ним догоняю её у самой душевой, еле-еле успевая включить свет и открыть перед ней дверь. Естественно, моя учтивость и азарт игнорируемы. Наташа делает два с половиной шага внутрь душевой и останавливается. Я забегаю за неё и поворачиваюсь к ней лицом. Протягиваю ей бокал двумя руками. Наташа стоит в красивой позе, согнув одну ножку, и я смотрю, как она ручкой принимает бокал, пристально смотря мне в глаза. Опускаю взгляд. Проходит несколько секунд, и она двумя глотками допивает то, что оставалось у неё в бокале. Ещё через несколько секунд произносит: