Dominus bonus, или Последняя ночь Шехерезады

В комнате стало совсем тихо: вероятно, все обдумывали слова Герхарда. Только один гость, хранивший до сих пор молчание и сидевший на полу спиной ко мне, вдруг рассмеялся. Остальные в некотором недоумении посмотрели на него, но он, не обращая на них никакого внимания, развернулся так, что я могла видеть его лицо и, продолжая посмеиваться, преспокойно начал поправлять развязавшийся шнурок ботинка.

Я взглянула на него, но мои глаза тут же инстинктивно метнулись в сторону: он был так прекрасен, что, казалось, обращенным к нему зрачкам суждено ослепнуть от ожогов, вздумайся им чуть дольше погреться в лучах исходящего от него сияния. Да, в этом не могло быть сомнений - передо мной сидел самый настоящий ангел, из тех, о которых Господин Петерс написал свою книгу.

Но все же теория Петерса не совсем подходила к явившемуся мне ангелу: он - я чувствовала это - не только нес ответственность за связь с возвышенными небесными сферами, но и, вопреки всем научным тезисам, был способен одарить меня земной любовью. Я почувствовала острое желание опуститься перед ним на колени и поцеловать его ботинки, со шнурками которых он как раз возился. Нет, не поцеловать, а облизать их, и чем тщательнее, тем лучше! Закончив завязывать шнурки, мой ангел, видимо заметив, с каким вожделением я рассматриваю его ботинки, поднял на меня глаза и, кивнув перед собой, произнес:

– Ну давай. Что же ты стоишь?

В первую секунду я подумала, что ангел угадал мое желание, но тут же сообразила: он просто предлагает мне сесть рядом с ним на пол, решив, что я устала стоять. Разумеется, противоречить ангелу я не могла и потому тут же опустилась перед ним на жесткий коричневый палас. Как близко от меня оказалось теперь его прекрасное лицо! Я чувствовала, что каждый взгляд, которым я окидывала эти ангельские черты, отнимает у меня силы, будто кровь из проколотого пальца по капле стекает вниз...

– Чего же ты смеялся, Андреас? Может, расскажешь?
– к нам наклонился белобрысый ежик МС Герхарда.

– Потому что, - ответил Андреас, все еще усмехаясь, - ты, вроде бы, и правильную теорию выдумал, но функционировать она не будет.

– Почему это?
– обиделся МС.

– Ты же сам не веришь в то, что поешь, а значит у тебя это все на уровне пародии, бродячего балагана.

– Так значит ты считаешь, что я неубедителен?
– с вызовом спросил Герхард.

– Да нет, ты по-своему очень убедителен, - Андреас примирительно похлопал его по плечу.
– Но, знаешь, если в твоей натуре это не заложено, то не сможешь ты властвовать над аудиторией, какие бы вы там с вашим продюсером тексты ни выдумывали.

– Ну да, - Герхард недовольно поджал губы, - посмотрел бы я, как бы у тебя это на сцене получилось.

– У меня бы, я думаю, получилось, - серьезно сказал Андреас.
– Но, знаешь, я бы с такими текстами из убеждения на сцену не вышел.

– Из какого такого убеждения?
– поинтересовался МС.

– Да из того же, из какого я на такие концерты никогда даже в качестве публики не хожу.

– Он просто не любит техно, - заметил кто-то с дивана.

– Не в этом дело, - возразил Андреас.
– Просто мне противен тот стадный инстинкт, который заставляет людей размахивать руками, толпясь у сцены. Такое времяпровождение, по-моему, ниже человеческого достоинства, и если б мне предложили выйти к этой толпе, чтобы управлять ею, наподобие какого-нибудь гуру, то меня, пожалуй, вырвало бы от отвращения, еще прежде чем я успел бы сказать или спеть хоть слово. Ненавижу подобные игры во власть и могущество, какая бы роль мне при этом ни досталась.

Кто-то снова включил проигрыватель погромче, и МС Герхард пошел к другой группе, чтобы прокомментировать следующую песню.

"Revolution, it's a new revolution!" - доносилось до нас.

– Revolution?
– усмехнулся Андреас, обращаясь ко мне.
– Это уже во вкусе Фабиана.

– Какого Фабиана?
– удивилась я.

– Не знаешь Фабиана? Он здесь, в принципе, Хозяин. Мы сейчас у него дома находимся и его день рождения справляем.

– Правда?
– мне стало очень неудобно.
– Так это день рождения? А я и не знала, мне никто не сказал. Я думала - просто так, вечеринка.

– Да ладно, - успокоил меня Андреас.
– Фабиан, на самом деле, уже, наверное, в четвертый раз в этом году день рождения справляет, то с одной компанией, то с другой. Так что это уже практически действительно в сторону обыкновенной вечеринки мутировало. А поздравлений, я думаю, он все равно больше слышать не может, поэтому не переживай... Да вот он, кстати, сам сюда идет.

В комнате появился высокий парень в очках с прической, будто нарочно приведенной в некий продуманный художественный беспорядок, и с подчеркнуто одухотворенным выражением лица, которое, казалось, говорило: "Я сейчас взлечу". Заметив сидящего на полу Андреаса, Фабиан тут же улыбнулся чарующей, но при этом какой-то снисходительной улыбкой и немного торжественно, как человек, знающий цену каждому своему движению, приблизился к своему гостю, протягивая ему сверху вниз руку, как мне показалось, для поцелуя. Однако Андреас ограничился тем, что пожал ее.

– Я и не знал, что ты уже здесь, - заметил Фабиан после обмена приветствиями.

– И неудивительно: в таких хоромах за каждым не уследишь, - отозвался Андреас.
– Славную квартирку тебе родители подарили. Сколько комнат? Пять?

– Шесть.

– Ну вот видишь, так бы ты до нашей комнаты за всю вечеринку и не добрался, если б у нас тут "Revolution" крутить не начали, - он кивнул в сторону проигрывателя.

Фабиан изобразил на лице некоторое недоумение:

– Что за "revolution"? Что ты имеешь в виду?

– Ну революция, - объяснил ему Андреас.
– Это когда богатые убивают бедных и забирают их имущество. То есть наоборот, конечно: бедные убивают богатых. Тебе же такое нравится, ты же сам говорил.

Фабиан немного театрально поморщился:

– Когда я это говорил? Не помню что-то.

– Ну как же не помнишь? А та статья в вашем университетском журнале? Ты мне сам показывал. Она, вроде, так и называлась - "Вперед на баррикады!"

– "Назад на баррикады!" - поправил его Фабиан.
– Я имел в виду: назад к студенческому движению шестидесятых-семидесятых. Но к революции я, в принципе, ни к какой не призывал, - добавил он с покровительственной ноткой в голосе.

– А для чего же тогда баррикады?
– развел руками Андреас.
– Для развлечения что ли?

– О баррикадах как таковых там, если помнишь, тоже речи не было, разъяснил Фабиан.
– Это просто символ борьбы, метафора, если тебе это, конечно, о чем-то говорит, - он выждал значительную паузу.
– В любом случае, я хотел побудить студентов к некоторой политической активности, в левую сторону, разумеется. Хотя, если ненароком до баррикад дойдет и даже до революции, то я, в принципе, ничего против не имею, потому что богатым в нашем обществе что-то уж слишком хорошо живется.

– Тебе виднее, - усмехнулся Андреас.

– Я только не понимаю твоей иронии, - немного обиженно проговорил Фабиан.
– Ты-то как раз должен был бы со мной согласиться...

– С какой стати? Только потому что у меня меньше денег, чем у тебя и у большинства твоих друзей, я еще не обязан поддерживать твои великие революционные теории.

– Очень жаль, - сухо заметил Фабиан.

– Послушай, если ты так серьезно озабочен социальной несправедливостью, то почему ты не пойдешь и не раздашь свои деньги бедным вместо того, чтобы статейки в журнальчик писать.